Туманы и чудовища

– Леда? – прохрипели сверху, и Леда подняла голову, но в ушах все еще звенело, а перед глазами…

Перед глазами расцветали воспоминания. Бордовый мундир Когтей, который Леда получила по почте, но тогда он был в чужих бронзовых руках с изгрызенными ногтями. Чужой смех, отдававшийся от боков Алетеи, часть которой Леда притащила с собой. Ножницы в ее руках – тяжелые, темные, с витиеватыми узорами веток на рукояти и по лезвиям. «Ночь, равная дню» – на хьясу, тихое, почти невесомое.

Леда вынырнула из воспоминаний, как из ледяной воды, – задыхаясь и силясь исторгнуть из себя что-то лишнее. Руки жгло, но совсем не как прежде: это была боль от прохлады, боль успокаивающая. Леда сдула с лица прядку волос, вырвавшуюся из наспех заплетенной косички, и посмотрела в закатные глаза Буяна.

– Ночь, равная дню, – выдохнула она. – Конечно.

Буян прошелестел что-то и скрылся в подвале, не успела Леда как следует на себя поругаться. У нее наконец получилось! Она смогла завязать узел и удержать ножницы в руках… почти. Нити судьбы – своенравные ребята. Это она знала и прежде.

Буян вернулся с алкоголем и обычными ножницами – одними из тех, которые он достал со дна, а Леда очистила и положила в шкаф, потому что в доме почему-то не было никаких швейных принадлежностей, надо же. Леда фыркнула и протянула ему ладонь с растопыренными пальцами.

– Видишь? Все со мной в порядке.

Она пошевелила пальцами и слегка скривилась. Буян угрожающе зарычал.

– Ты… ты что, рычишь на меня? Правда? – Леда прижала руку к груди.

Ей в самом деле не нужны были никакие повязки. По сравнению с тем, что случилось тогда. В ночь, которая равнялась дню. В одну из сильных ночей – почему она сразу этого не поняла? Она знала, когда ее притащили в Цеховую башню из-под корней Домдрева, лишь приблизительно, но теперь Леда готова была поспорить на что угодно: все произошло в равноденствие. Конечно, в равноденствие. До следующего еще далеко… но в году есть не только сильные ночи. Сильные дни тоже. А что подходит для снятия проклятия лучше, чем солнечные лучи?

Мастера работали в полумраке, и пламя свечей отражалось в их лезвиях. Леда готова была ловить своими солнечных зайчиков. Еще бы найти новые ножницы. Или, может…

Леда прищурилась: подарок Жоррара больше не душила нить, и остов ножниц, конечно, частично останется на дядюшкином ковре, но лезвия… темные лезвия были в порядке. И Леда тоже справится. Немного отдохнет и справится. У них есть время.

– Буян, – Леда отняла от груди руку и тихонько положила ее на колени ладонью вверх. – Видишь, все хорошо. Я просто кое-что вспомнила… Ты ничего не вспомнил?

Это было бы закономерно: Леда снова пытается вмешаться в изломанную судьбу, возвращает кусочек памяти о носителе этой судьбы, и у носителя тоже что-то щелкает. Совсем чуть-чуть.

Буян опустил зажатые в когтях бутыль и ножницы и наклонился чуть ближе к Леде – еще немного, и его щупальца смогли бы заново заплести ей косичку. Погодите, а могли ли они вообще это сделать?..

– Я помню только тебя, – повторил он, как повторял множество раз. А потом… – Еще я помню море.

Беневолент часто говорил про море. Так часто, что разве Леда могла об этом забыть? Почему она не вспомнила это первым делом?

Беневолент забирался на высотные корабельные шпили, только бы разглядеть в предрассветной дымке серую полоску моря. Или не на шпили… куда-то еще выше. Но что может быть выше корабельных шпилей в Городе-Грозди? Цеховые башни? Нет. Точно нет: Леда не боялась высоты, но Цех был ближе к земле, чем воздушные корабли. Настолько близко, что Леда видела вдалеке ленту реки, над которой восходило солнце, но могла разглядеть и камни, умостившие улицы.

– Море?

– Море. – Буян чуть склонил могучую голову, и гребни плотно прижались к ней. – Я любил его… и боялся.

В наступившей тишине было слышно, как расплавленное серебро тихонько шипит, застывая среди ворсинок ковра.

– Похоже, ничего не изменилось. – Буян мотнул головой и опустил крылья.

Леда только теперь поняла, что они закрывали ее, словно ширмы благородную леди перед началом бала. Вот только Леда не была леди. Да и балов в Инезаводи никто не давал.

– У нас есть время, – прошептала Леда и снова сжала и разжала пальцы – довольно терпимо. – У нас есть время, и я обязательно все исправлю. Ты мне веришь?

Это был глупый вопрос. Никто не обязан был ей верить. Но Буян чуть прищурил плотные полупрозрачные веки и прошипел:

– Как иначе.

Буян стал пропадать в шахтах, и Леда не знала, почему ее это волнует.

Нет, причины были: она рассказала ему о том, что нашла в доме Ваари, набросала то, что запомнила из карты со стены, и даже проконсультировалась насчет последнего с Джархом – тот помог неохотно, явно догадавшись, что Леда собирается туда влезть. То есть технически Леда туда и шагу не ступала. Буян отправился в шахты в одиночку.

«Когда вылечишь руки», – заявил он поначалу. Но прошло несколько дней, Леда уже чувствовала только привычную погодную боль, а Буян отказывался брать ее с собой.

«Когда починим ножницы», – говорил он потом. Леда сходила к кузнецу, и тот выковал для темных лезвий новый железный каркас. Если не знать, то и не скажешь, что когда-то они были серебряными.

Отговорки кончились. Буян продолжал возвращаться ни с чем. Тогда Леда попыталась с ним поговорить. Но раз за разом он щурил недовольно глаза, напоминал о приливах и скрещивал на груди руки – до боли человеческий жест, от которого Леду еще сильнее накрывало виной. Она сдавалась. И провожала его неизменным: «Будь осторожен».

Туман приходил в Инезаводь по расписанию, но больше не сгущался до катастрофической плотности и не напоминал проклятие, накрывшее все побережье.

– Ты ведь уедешь? – обеспокоенно спрашивал Леду Джарх, когда она забегала к Штормам, чтобы отвлечься от ножниц, и от того, что Буян продирается по шахтам, и от дурного предчувствия.

Оно мучило Леду со дня, когда темный механог покинул Инезаводь. Впрочем, нет, дурное предчувствие терзало ее с того момента, как она очнулась в Цеховой башне, спрятанная ото всех, – позор мастера, ученица, пошедшая против законов природы, либо еще чего-то куда более святого или куда более приземленного. Это было даже не предчувствие, а твердая уверенность, и посмотрите на Леду: она тонула, отбивалась от чудовищ, искала чудовищ, подружилась с чудовищем. И пыталась влиться в мир людей, которых покинула и даже не оглянулась.

Что Джарх хотел услышать? Казалось, как ни ответь, он все равно разочарованно покачает головой, а Леда снова почувствует себя маленькой девчонкой, которая разбила его любимую вазу или потеряла карту из Лисиной колоды.

– Однажды, – уклончиво обещала Леда и заводила разговоры о детях или о старых временах – подальше от вороха бумаг, которые она позже вывалила на беднягу Джарха без предупреждения.

В помощи он ей не отказал. Не таковы ли все родители, пусть даже и не совсем родители? Порой Леда пыталась представить, что сказали бы ей отец и мать, пропавшие в море? Если бы она сбежала, оставив их однажды, встретили бы они ее так, словно ничего не произошло? Впустили бы в свой дом, приютили бы на ночь? Помогли бы в свалившемся на нее расследовании?

Джарх все не выпускал из рук ту несчастную схему, которую Леда зарисовала по памяти. Схему неизвестного механизма из дома Ваари с парочкой «вдоль» и одним «наоборот». Это Леда могла понять: Джарха наверняка интересовала механика. Увидев что-то подобное, она и сама бы не успокоилась, не разобрав загадочную вещь до последнего узелка. А тут… что-то было в этом механизме важное. И не только факт, что он принадлежал преступнику.

– Ты думаешь, он вернется, – прокряхтел Джарх и качнул головой.

Они сидели у дома Штормов на выставленных наружу стульях, ножки которых утопали в песке. Леда утопила свой так сильно, что пришлось снять сапоги и вытянуть ноги. Так было гораздо удобнее.

– Кто?

Она зарылась пальцами ног в песок и стала наблюдать, как песчинки сбегают вниз по темной коже – меж артерий и пальцев.

– Ваари, – уточнил Джарх с таким выражением, словно это было очевидно. – Он вернется, и вы поймаете и его тоже.

Леда вздохнула.

– Сначала допросим, потому что вдруг все это – большая…

– …и не особо продуманная схема? Если они хотели заново открыть шахты, – Джарх скривился, – то при чем тут Агата?

Официальной версией было убийство на почве ревности. Без связи с шахтой. Об этом Леда прочитала в выдержках допроса – их наконец прислали из Двужилья вместе с письмом, требующим запроса через главный штаб Когтей в Городе-Грозди. Этого Леда, конечно, сделать не могла, но попытка не пытка: она написала и туда. Еще до того, как вспомнила, что бордовый мундир все-таки украден и отдан ей, чтобы… чтобы что? Эта часть оставалась туманной, но руки Беневолента, сжимающие мундир, она видела и сейчас, стоило только закрыть глаза. Она попыталась представить их на месте когтистых конечностей Буяна, и в голове все перемешалось. Она зажмурилась, а потом продолжила наблюдать за песчинками.

– Ревность – страшное чудовище, – неопределенно пробормотала Леда. Как будто это было ответом.

Джарх покачал головой и снова уставился на клочок бумаги со схемой.

– Может, отдохнешь? – Леда протянула к нему затянутую перчаткой руку. Так странно было сидеть без сапог, но в перчатках.

Джарх посмотрел на пальцы, коснувшиеся его локтя, и вздохнул.

– Нет нам покоя, – пробормотал он, поднялся и исчез в темной глотке дверного проема.

Леда моргнула, и проем сомкнул разделенную на три части деревянную челюсть. Моргнула еще раз и увидела обычную распахнутую дверь.

Ей в самом деле стоило больше спать. Еще бы у нее это получалось.

Туман схлынул в море – туда, куда уходят все туманы, когда наиграются с Самоцветным побережьем. Инезаводь снова стала сонной, спокойной и трагичной. Символом ушедшей эпохи, неясным следом на ее пути. Но Леда не могла толком спать: не только потому, что море в ее снах теперь кипело, а говорящий на хьясу голос умолял ее все исправить, – что-то было не так.

Леда достаточно прожила под крышей дома Штормов, чтобы ясно чувствовать запах близящейся бури. К тому же в Инезаводи было тихо. Слишком тихо даже с учетом того, что сама Леда ежедневно обжигалась о подарок Жоррара и скрывала это от Буяна, а сам Буян, Узел Ветров, отец кораблекрушений, отправлялся во тьму, чтобы найти там свет.

Леда с трудом поднялась – положение у нее было не самым удобным. Стряхнула с босых ног песчинки и оперлась на стенку, чтобы нацепить сапоги. После нескольких недель в Инезаводи они превратились… в очень любимые, судя по состоянию. Хотя на самом деле они были единственными ее сапогами. Единственными и любимыми.

– Не видели Тиля? – спросила Леда в темноту дверного проема, из которого на нее пялились несколько пар глаз.

Лили хихикнула, но смех быстро оборвался – кто-то из старших ее пихнул.

– Он сказал, что у него для тебя сюрприз, – вновь подала голос Лили. – А потом отправился в важное приключение. От которого его нельзя отвлекать.

– И к обеду ждать его явно не стоит, – добавила Рита Шторм, плотная, мрачная, как грозовое облако, и, кажется, одетая в одно из старых платьев Леды.