Туманы и чудовища

Глава седьмая, в которой Леда падает в бездну

Леда выскользнула из дома Штормов так рано, что фиолетовую бездну неба только начали заливать розовые предрассветные краски. Если приглядеться, на темном краю еще можно было поймать угасающие узоры звезд.

Ей хотелось подумать. Нужно было вернуться в «Край света», расспросить больше людей, добраться до дома Ваари… попытаться вспомнить о Беневоленте хоть что-то полезное. Что-то кроме неудачной шутки и улыбки. Она даже голос его толком вспомнить не могла!

Магия завораживала, но она же и пугала. О сломанных судьбах ходило множество историй, призванных по большей части предостеречь тех, кто считал себя неприкосновенным и самым умным. Какой посчитала себя Леда, когда решила взять ножницы, аккуратно надрезать воздух над позвоночником Беневолента и вытянуть его сияющую нить на всеобщее обозрение? По крайней мере, она представляла это так, хотя и не знала, что произошло в действительности.

Романтики стали бы искать нить судьбы рядом с сердцем. Хорошо, что Леда никогда особо не интересовалась романтикой. Чаще всего она влюблялась в идеи, теории и механизмы; когда же дело касалось человеческих привязанностей… Леда не понимала, почему в пятнадцать мир вокруг словно бы взорвался. Даже Сольварай перестала гоняться за мальчишками, размахивая импровизированным цепом. Теперь она преследовала их незаметно и бросала в них не камни, а смущенные взгляды. Последнее можно было объяснить и тем, что Соль решила пожалеть свои волосы, но даже Ваари начали обсуждать погодок так, как никогда не обсуждали прежде, и Леда… Леда была рада, что в конце концов переехала.

Ткачи, она многое бы отдала за ножницы. За возможность отыскать неровные края магического полотна, за нежное камертонное «дзынь» лезвий, сообщавших об остатках магии. С ножницами она могла проследить за… ну, не любой нитью, хотя мастер порой говорил, что Леда способна и не на такое. Она искала почти интуитивно, замечала малейшие неисправности, даже когда у мастеров замыливались глаза. Подарок Жоррара годился только…

Подарок Жоррара!

Леда подпрыгнула и принялась шарить по карманам, запустила руки в спутавшиеся после сна кудри. Куда, куда пропал ее единственный способ идти по следу? Что?.. А потом она вспомнила, как боролась с песней, и с волнами, и с чудовищем. Ее крошечные ножнички наверняка утащил с собой первый же прибой. Проклятье! Как теперь найти Алетею?

Ее механог был важен. Леда не знала, чем именно, но если Беневолент оказался здесь, то он мог сделать это с ее помощью. Может, они планировали что-то. Может, Леда рассказала ему об Инезаводи и о том, где останавливаются корабли и как лучше попасть на один из них, или…

– Уже уходишь?

Леда умудрилась не заметить рыжую шевелюру Тильвануса Шторма в розоватых отблесках зари. В Когти ее бы точно не взяли. Чья, чья же это была светлая идея – отправить ей бордовый мундир? Ключ, открывающий все двери. Что она должна была найти?

– Ого, когда это ты успела?

Тиль подошел ближе и провел пальцами, усыпанными редкими веснушками, по швам на изодранном мундире. Леда проснулась рано – то ли от духоты, то ли из-за странного сна, отыскала швейные принадлежности – они лежали на обычном месте – и заштопала следы когтей. Это ее успокаивало. В какой-то степени. Да, она больше не могла резать нити-струны и закручивать узелки магии, но могла починить что-то простое. Что-то ближе к телу. Держать иглу оказалось непривычно – в столице все они были серебряными или золотыми, может, чтобы еще больше отличаться от небесного железа, из которого ковали Цеховые ножницы. Иглы в доме Штормов были железными, и Леда постоянно ждала: вдруг та, что она сжимает в пальцах, ужалит ее? Оставит след – если не белый, то алый и уродливый, рваный и ужасный. Но иголка лишь тянула за собой нить – самую обычную, грубую, синюю, как морские глубины. И с каждым стежком дыхание Леды становилось ровнее.

– Пока ты бездельничал, конечно. – Леда приподняла бровь и покружилась, показывая все линии стежков. Как ни старалась, ровными их сделать не удалось. На полпути она сдалась и попыталась повторить подвиг «Кракена», который вгрызся в берега Инезаводи, не заботясь об аккуратности.

– Я не бездельничал, – заворчал Тиль. – Я набирался сил для…

Он прикусил язык и испуганно поднял на Леду взгляд.

– Все еще не уверен, что ведьме можно верить?

– Ты – Шторм. Конечно, я могу тебе верить. Но… пообещай, что никому об этом не расскажешь.

Леда скрестила руки на груди.

– Ты ведь понимаешь, что, как представитель власти, я не имею права такого обещать.

– Тогда пообещай, как Шторм. Поклянись своими молниями.

Тиль кивнул на ее перчатки, и Леда сглотнула. Приспустила их так, чтобы стали видны запястья.

– Клянусь своими молниями.

Тиль сверкнул зубами и унесся в сторону покосившейся завалинки, нашарил там что-то и гордо преподнес Леде.

– Не знаю, что это, но, думаю, Буяну понравится куда больше ракушек, и тогда он перестанет напускать поющий туман, и…

Леда присела на корточки и приоткрыла рот. В маленьких бледных ладонях Тиля была зажата часть хвоста Алетеи.

Леда видела скорпионов только в музеях, и то кусками. Фарлодские торговцы говорили, что в барханах на востоке встречаются такие, на которых можно вскочить, и юнцы соревнуются, кто дольше продержится на панцирной, разогретой солнцем спине, не получив меж лопаток или по ягодицам укол жала. Охотиться на идиотов у скорпионов желания нет, и они уползают, оставляя полупарализованных фарлодцев ковылять до ближайшей тени. Мира клялась, что до ее отъезда из страны действующим чемпионом была одна из танцовщиц Театра масок – каравана, развлекающего людей ловкими, смелыми фокусами. Леда не знала, как зовут эту танцовщицу, но про себя называла Алетеей и представляла, как она сгибает колени и двигает бронзово-медными плечами, стараясь удержаться на металлической конструкции. В Фарлоде вместо Цеха была Маревая Ложа, и ножницы их были куда более фигурными и эфемерными. Леда никогда не видела их мастеров за работой.

Алетея стала чем-то вроде воспоминания о стране, в которой Леда никогда не бывала. Сквозь узоры в металлических сочленениях можно было увидеть нити, заставлявшие ее двигаться. Жало в руках Тиля было, конечно, абсолютно мертвым, даже каким-то потускневшим. И Леда не могла проверить, остались ли под его каркасом узелки… но она могла кое-что получше.

– Где ты это нашел?

Тиль снова прищурился – одним глазом, и второй, широко распахнутый, вдруг показался ей почти золотым. Скоро должно было взойти солнце.

– Ты знаешь, что это, – это не было вопросом.

– И если расскажешь, где ты это нашел, это очень поможет Буяну.

Тиль фыркнул и недоверчиво посмотрел на находку.

– Мне снова приходится верить ведьме, – пробормотал он еле слышно. – Но героям приходится делать и не такое…

Леда аккуратно протянула руки к жалу, но Тиль замотал головой.

– Оставлю в качестве залога.

– И подождешь, прежде чем относить это Буяну.

Тиль скорчил рожу, а потом протянул Леде левую руку.

– Договорились. Только обещай рассказать, что это такое.

– Поймешь сам, когда увидишь остальное.

– Остальное? – Тиль прищурился, а потом аккуратно пожал ее руку. Запомнил, что она морщилась на пляже? И что была левшой – тоже? Помедлив, он добавил: – Эту штуку я нашел на свалке Ваари.

Солнце не успело толком взойти над далекими храмовыми холмами, а туман уже колыхался под ногами и набирал силу. Леда отошла от дома Штормов всего на пару шагов… а подняв взгляд, поняла, что ее окружает только серое, стелющееся по земле море.

Сапоги оставляли за собой белесые вихри, словно Леда шла по щиколотку в воде: дорога от дома Штормов вела дальше от моря и выходила на плато маяка, туда, где еще дальше, в стороне от города, поселился младший Ваари.

Братьев и прежде называли по фамилии: к какому из них обращались, часто было понятно по контексту. У старшего это было «ВААРИ, “КРАКЕН” ТЕБЯ РАЗДРОБИ!» и «ВААРИ, А НУ СТОЙ!». Младший отзывался на каждое «Ваари, не подскажешь, где носит твоего братца?» и «А, Ваари, я тебя и не заметил». Неудивительно, что Леда узнала их настоящие имена далеко не сразу: она была новенькой в их ватаге, носившейся по Инезаводи со скоростью, которой позавидовали бы и некоторые известные ей сейчас механоги. Она еще даже не стала тогда Штормом, но и Астарадой толком не была. Ее родители носили свою фамилию во внутреннем кармане и ценили другие связи. Леда запомнила их далекими и недостижимыми, почти как созвездия, – но не потому, что они ей пренебрегали, вовсе нет. Они всегда возвращались, когда оставляли дочь на попечение многочисленных друзей. Возвращались с улыбками, новыми шрамами и подарками. Отец научил ее кроить. Мать – замечать то, что на первый взгляд не стоило внимания. И оба дали ей понять, насколько важно бывает слушать.

Как и во всех подобных историях, однажды они не вернулись. Почти девять лет Леда прожила на корабле, и море было ее землей. Она ходила по дорогам Инезаводи, раскачиваясь и падая. Это приводило в восторг некоторых детей, да и парочку взрослых тоже.

Старший Ваари и Сольварай Жадар прилипли к ней, как улитки ко дну корабля. Из них сыпались вопросы о других странах, о приливах и крае света, о том, каково это вообще – быть дочерью бездноплавателей, путешественников по Пустынному морю, которое не поддавалось ни одной карте. Туман Инезаводи постепенно стирал изумрудный блеск волн и улыбки родителей, и однажды Леда проснулась в ужасе, потому что не смогла вспомнить, какого цвета были глаза ее матери. Носил ли отец саблю? Кинжал? Компас?

Она помнила только горизонты чужих стран, на землю которых никогда не сходила. «Для этого была причина», – говорила мать. «Для всего на свете есть причина», – говорил отец. «Слушайся родителей», – говорили многочисленные нянюшки и дядюшки. И Леда слушалась.

Ветер, подобно чужой ласковой руке, вплелся в ее волосы, – весна в этих краях не всегда была резкой и мокрой. Леда на мгновение зажмурилась и вспомнила тепло деревянных корабельных досок под своими крошечными босыми ногами. Она улыбнулась, и улыбка не сходила с ее лица до самого дома Ваари, который, как и обещал Тиль, пропустить было невозможно.

Он примостился у одного из заливов, почти на краю: будь скалы пониже, волны бились бы о заднее крыльцо. Деревянный дом в Инезаводи, надо же! Значит, Ваари не планировал жить здесь долго. Значит, он хотел уехать. Вряд ли в его планы входило таинственное исчезновение.

«Свалкой» Тиль назвал небольшой и довольно аккуратный навес, под которым скопилась тысяча бесполезных на вид мелочей. Пружины, шестеренки, гладкие деревянные брусья, какие-то стеклянные граненые кости – часть из них разбилась.

Туман продолжал наступать.

Леда вытянула руку – пока еще видно. Обернулась туда, где, по ее расчетам, должен был стоять город. Казалось, громада недостроенного моста все еще поднимается над белесыми волнами, но вскоре и она утонула в тумане. Поежившись, Леда склонилась над кучей. Сдвинула в сторону несколько подозрительных мешков, в которые не стала заглядывать, и побитого дождем деревянного коня…