Туманы и чудовища

Глава двенадцатая, в которой Леда работает

Дни Леды наполнились рутиной.

Она просыпалась в одной из комнат – их здесь было столько, что хоть перебирайся в новую каждый день в течение полумесяца, – приветствовала Буяна, если он был здесь, и спускалась в подвалы, где теперь хранились запасы еды. Жадары периодически снабжали ее свежими морскими тварями с фермы и не брали денег. Запас шпилек все равно иссякал, но об этом Леда думала, только лежа по вечерам в кровати и пытаясь понять, что ей делать дальше. После того как ее выставили за порог Цеха, после того как она вышла на след Алетеи, Леда могла думать только о том, чтобы исправить испорченное. Вместо этого она угодила в туман расследования и встретила чудовище, которое, кажется, слепила сама.

Леда написала Жоррару – ни на что особо не надеясь. Но сеть его знакомств могла бы помочь.

Она сомневалась, что мастер Бражник обрадуется, если она вдруг напишет ему с вопросом о нитях судьбы. И не то чтобы Цех скрывал записи: какое-то время Леда практически жила в их библиотеке. Там не было системы, порядка, да и толкового библиотекаря тоже – мастерицу Павлин больше интересовал ее вечно разрастающийся механизм, который она хранила среди бумаг. Сотни его зеркальных глаз наблюдали за всем, что происходило в библиотеке и на Этаже Сделок тоже. Мастерица Павлин была библиотекарем только номинально: Цеху не хотелось, чтобы о ее механизме кто-нибудь знал. Иногда мастерицу Павлин заносило, и она болтала о том, что вскоре такие зеркальные глаза будут повсюду и можно будет наблюдать за тем, что они видят, с помощью карманных зеркал. Проблема состояла в том, что вечно тянуть нити за переносными зеркалами было невозможно, как и позволять им переплетаться с подобными им прямо на улице. Во что тогда превратится Город-Гроздь? В подобие Нежевора-на-Озере, ставшего тенью своего былого величия, города-призрака, чей двор совершил куда больше ошибок, чем Леда?

Она сама помнила все, что читала о нитях судьбы прежде: те легенды, где мастера дорого платили за попытки вмешаться в ход вещей. Кое-где дописывали, что ход этот – вотчина Ткачей и что только они могут менять полотно Мироздания, но не как им вздумается, ведь у всего есть правила.

Записи Ваари стали бы для нее неплохим подспорьем… если бы уцелели. Леда помнила только то, о чем прочла, а прочла она совсем немного. Зацепилась взглядом за легенду про Агорского царя, которую уже знала: в ней человек, мечтавший заполучить трон, действительно изменил свою судьбу, но не сам, а через мастера Маревой Ложи. Туда Леда смогла бы отправиться, только став мастерицей Цеха, но эта дорога была для нее закрыта. И потому Леда делала то, что могла: заново училась обращаться с нитями. Стискивала зубы и брала дрожащими руками ножницы, совсем не предназначенные для работы с нитями судьбы. Ей нужны были настоящие – те, в которых добытого глубоко под землей, но упавшего с неба металла было гораздо больше, чем в подарке Жоррара, сработанном в основном из серебра.

Леда рассказала об этом Буяну. Она рассказала ему обо всем, что помнила и знала, пока пыталась подцепить нить отопления и носилась по залам. Буян слушал внимательнее, чем ей казалось, потому что через несколько дней он появился в доме с целым ворохом ножниц: облепленных водорослями, начавших ржаветь, поломанных и оплавленных пожаром. Ножниц, добытых со дна моря. Ножниц из дома Ваари.

Пришлось объяснить, что все не так просто. Но Буян не перестал копаться в обломках дома Ваари, и однажды Леда отправилась с ним.

Остов дома представлял собой печальное зрелище: часть его ухнула в море, а вторая осталась чернеть, сражаясь с дождем. Груду металла, в которой Леда раскопала Алетею, разметало по всему побережью. Леда прошлась по остаткам полов, проверила, нет ли там, под ними, еще каких-нибудь тайников.

День был солнечным. Туман теперь отступал куда охотнее и был хлипким, не чета тем стенам, которые приветствовали Леду по приезде в Инезаводь. Это казалось хорошим знаком – может, оттого, что песни настигали Леду именно в тумане.

Сапоги стучали по почерневшим доскам, и Леду пробрало дрожью. Меж лопаток ожила фантомная боль – в том месте, куда вонзились одни из ножниц. Как оказалось, совсем слегка, но тогда… впрочем, тогда Леда не успела толком подумать о причине боли. Тот день остался в ее воспоминаниях днем, когда она услышала голос Буяна. И когда посадила под замок возможного поджигателя.

Она думала о Расионе Деже чаще, чем ей хотелось бы. Не могла не думать, потому что внутри все еще скреблось какое-то неуютное чувство, а письмо, отправленное в Двужилье, пока оставалось неотвеченным. Не могла не думать, потому что вчера Инезаводь прощалась с Агатой Дэси.

Для нее сплели погребальную колыбельную – из слов и нитей, самых обычных, над которыми работали девчонки Штормов и Лиса, частенько теперь заглядывающая наверх. Она говорила, что не хочет оставлять Дэси одного, и даже Джарх только качал головой, но не удерживал ее. Штормы в первую очередь были людьми.

Колыбель пустили по ветру, когда он переменился и задул с земли на воду. Леда наблюдала издалека: ей казалось, что она должны быть здесь. Она даже надела заштопанный и столько раз искупавшийся в соленой воде мундир – сама не зная толком зачем. Разноцветные нити исчезли в море, а изломанный Дэси доковылял до Леды. Она боялась, что тот начнет ее благодарить. Но он этого не сделал – прищурился, поднял взгляд, а потом покачал головой.

– Что ж, Коготь, больше вы здесь не нужны, – проскрипел он, развернулся и направился к громаде моста. Его поддерживала Лиса, которая впервые, кажется, за все время, что Леда ее знала, надела темное.

– Ты так и не рассказала мне про ту штуку! – голос Тиля вытащил Леду из вчерашнего дня.

Она вздрогнула, чуть не споткнувшись и не ухнув на колени.

– Ого, я не думал, что так тебя напугаю! – Мальчишка подскочил к ней, вытянув руки, готовый в любое мгновение ее поймать.

– Подкрадываться к ведьмам – себе дороже.

Тиль чуть склонил голову, и ветер растрепал его жидкие рыжие волосы.

– То есть ты все-таки признаешься? – его серые глаза вдруг слегка расширились. – Я ведь тебе ничего не должен?

– Ты свою часть сделки выполнил. – Леда вздохнула и отряхнула испачканные в саже перчатки прямо о подол.

– Только, – Тиль обвел взглядом полусгнившие-полусгоревшие внутренности дома и задержался на расколотой лампе, из которой торчала чахлая сиреневая ниточка. – Не случайно ведь все это сгорело?

Леда опустила на него взгляд, выгнула бровь.

– Думаешь?

– Наверняка здесь были какие-то важные улики, да? – Тиль завел руки за спину и сцепил пальцы в замок. – Может, тебе помощь нужна?

Снизу раздался плеск – Леда уже знала, что так звучат крылья Буяна, когда он, уставший, выбирается из воды. Тиль оказался у края обрыва в два счета – Леда не успела даже рта раскрыть.

– Буян, – выдохнул Тиль, набрал в грудь воздуха – Леде показалось, что вместе с туманом, – и закричал чуть громче: – Эй, Буян!

Леда последовала за Тилем и успела увидеть, как сверкнули в сером мареве пляжа желто-рыжие глаза. Сверкнули и тут же сосредоточились на Леде.

– Он нас не тронет, я обещаю! – поспешно проговорил Тиль, подняв голову. – Давай скорее, не то он опять уйдет!

Леда снова вздохнула и поймала Тиля за шиворот, когда тот начал прикидывать, как ему спуститься, – тропы рядом не было. В прошлый раз Леда свалилась в темные воды прямо из огня, и никому не стоило повторять этот трюк. Хватало и того, что Тиль вечно лазал по пещерам…

Тиль лазал по пещерам!

Леда опустилась на корточки, взяла его за плечи и развернула к себе.

– Тиль, ты ведь бывал в шахтах, так?

Тиль закусил губу, подтвердив это без всяких слов.

– Я его искал, – пробормотал Тиль и попытался развернуться обратно. – Может, мы…

Буян выбрал именно этот момент, чтобы появиться над обрывом, подтянуться на своих длинных когтях – в том числе тех, что росли на крыльях, – и зависнуть прямо над Тилем. Тот поднял лицо – соленая вода с Буяна капала и на мальчишку, и на Леду.

– Пшёл прчь, – прошипел Тиль на самом корявом варианте хьясу, который Леда только слышала, и улыбнулся так, словно ему удалось сделать что-то невероятное.

Буян в удивлении приподнял яркие гребни.

Леда вздохнула в третий раз.

Это было плохой идеей.

Все-таки Тильванус Шторм жил в доме с кучей других детей, которые постоянно делились друг с другом историями. С другой стороны, на рассказы Тиля у всех уже давно была только одна реакция. Тильванус Шторм слишком долго кричал о волках, и теперь Инезаводь сделала вид, будто вообще забыла, что такое волки.

Но Буян не исчез в море, чтобы вечером появиться в подвалах дома Астарада, а выбрал остаться. И Леда махнула рукой.

– Еще совсем светло, – напомнила она. – Лучше бы нам отправиться куда-нибудь под крышу. Подальше от любопытных глаз.

Так Леда уже в который раз за последнее время очутилась внутри маяка.

Здесь они с Буяном говорили чаще, чем в доме Астарада, – по той простой причине, что это была территория Буяна и он чувствовал себя здесь более… уверенно. Насколько вообще может быть уверенным создание, не помнящее, как его зовут.

Они говорили, потому что это было самым верным способом хоть что-нибудь вспомнить. Леда рассказывала про Город-Гроздь: про ветви и корни Домдрева, про извилистые улочки, про Всесветный рынок. Про механодепо, и про корабельные шпили, и про Цеховые башни магического двора тоже. Буян слушал, и порой его глаза вспыхивали золотом узнавания, и он шипел о том, как бывал на Всесветном рынке и засматривался на пламенные фарлодские клинки… но про Леду он не говорил ничего. А у Леды не получалось вспомнить что-то кроме желтых глаз, пары фраз и чувства, что она может говорить с Буяном обо всем на свете.

Иногда вечерами, когда он лежал, распластавшись по коврам и диванам дома, а лампы тускнели, Леда говорила о других странах. О тех крохах, что принесла с собой из моря, о том, что осталось от ее родителей и прошлого. Как иронично: лишиться и прошлого, и будущего, остаться с наполненным туманом настоящим. Буян слушал молча: в сумерках он снова казался статуей Вестника Смерти или одной из тех гаргулий на дворцовых воздушных башнях, которые иногда опускались достаточно низко, чтобы Леда могла разглядеть их с балконов Цеха.

Она не оставляла попыток: в утерянных воспоминаниях крылся не только человек, чью судьбу она держала в руках, но и информация. Может, Леда знала что-то о нитях судьбы, чего не знает сейчас. Может, вырвавшаяся нить не только изувечила ее руки, но и стерла правду о том, как все исправить.

Леда не оставляла попыток еще и потому, что говорить с Буяном было легче, чем с любым жителем Инезаводи, и она хотела понять почему. Каким он был там, под чешуей, крыльями и когтями, под щупальцами, хвостом и гребнями, под всей этой уже почти привычной конструкцией? Желтые глаза, да, но вряд ли только они заставили Леду помочь ему, ведь так? Так ведь?

Леда говорила с Буяном, и Буян отвечал. Для того, кто забыл свою прежнюю жизнь, у него был довольно обширный набор знаний. Леда не припомнила, с кем она в последний раз могла поспорить о бестиарии Белорасставы – труде, где та с уверенностью истинного первопроходца описывала зверей существующих и явно вымышленных. Они дошли до того, что сам Буян застрял бы в этом бестиарии где-то между трехголовой химерой, якобы водившейся в горах Хвоста, и огромными ящерами, терроризировавшими подземные ходы торговых городов К’Ланса. А закончили на Ледином «Хотела бы я быть такой же уверенной, как эта Белорасстава» и «У меня ощущение, что я ее когда-то встречал» от Буяна.