Клинок Гармонии

Глава 34: Искусство — это смерть

— Как же здесь все-таки темно, — подумала я, оказавшись в полной незримости и одиночестве, хотя еще секундой ранее находилась в окружении сокомандников.

Смею предположить, что испытание уже началось, и мне оно уже не нравится, ведь приходится двигаться наощупь и ломать голову по поводу того, что оно вообще из себя представляет и есть ли у меня шансы выбраться отсюда живой.

— Алло, есть кто живой? — прокричала я в пустоту, но ответа, очевидно, не последовало.

Бесит. Сколько еще времени нужно убить на то, чтобы найти выход? Как я знаю, Илия Кишин уже проходил это испытание и справился с ним, но у него ведь есть ночное зрение — а мне-то как выкручиваться, если даже зажигалки в кармане нет? Светиться как радиоактивный гриб я не умею.

На самом деле такая обстановка очень сильно нагнетает и не дает сконцентрироваться на важной цели, выводя на неприятные и навязчивые мысли, не говоря уже об ощущении одиночества.

— Эй, — кто-то неизвестный похлопал меня по плечу, стоя позади.

Я тотчас обернулась, но в такой темноте разглядеть неизвестного никак бы не вышло, однако я все еще могла почувствовать его осязательно, но любые попытки наткнуться на инкогнито заканчивались одинаково тщетно.

— Эй, тетя, я здесь! — послышался высокий детский голосок, исходящий откуда-то снизу.

— Что? — оторопела я, озираясь по сторонам, все еще не понимая, откуда исходит этот голос.

В какой-то момент темнота стала рассеиваться, и пелена сменилась вполне привычным видом среднего зала храма, войдя в который я как раз и затерялась в кромешной тьме.

— Ой, кто это у нас тут? — наконец заметила я маленькую девочку, стоящую в непосредственной близости и глазеющую на меня большими заинтересованными красными глазами.

— Здравствуйте, тетя! — заговорила девочка с забавными косичками, характерными для младшеклассников.

— Здравствуй, солнышко! Что ты здесь делаешь? — спросила я, стараясь делать вид, что гляжу на нее, пока фактический взгляд бегал по комнате в поисках остальных.

— Я пришла сюда ради кары! — улыбнулась она.

— Ого, что за кару ты ищешь? — поинтересовалась я, подумав, что та где-то потеряла родителей, вспомнив о значении слова «кара», говорящем о, наверное, башкирских родах.

— Я ищу кару для Ринны Регер! — довольно воскликнула она.

— Не шути так, — нервно посмеивалась я, все больше подбираясь к осознанию, что что-то здесь не так.

— Это не шутки! Тетя Ринна заслужила справедливой кары!

— О чем ты говоришь, малышка? — не на шутку перепугалась я.

— Тетя, наклонитесь, пожалуйста, — она подзывала меня характерными легкими взмахами ладоней.

Из-за своей любви к маленьким детям я не смогла бы отказать, потому сразу же откликнулась и наклонилась, тогда девочка собралась прошептать мне что-то на ухо. Придвинувшись боком головы к ее губам, я замерла в ожидании того, что она заговорит, но та почему-то молчала, пока я в один момент не почувствовала резкую и острую боль в глазах, от чего сразу же отшатнулась и упала на пол, схватившись за лицо.

— Что это? — истошно прокричала я от того, что нащупала какой-то посторонний предмет, торчащий прямо из глаз.

Боль была ужасная, обзор снова замылился, погрузив меня обратно в темноту, которую я, судя по всему, уже начала панически бояться. Такое неожиданное ранение заставило меня по-настоящему испугаться — я схватилась за инородный предмет, узнав в нем большие металлические ножницы для шитья, которые сразу же вынула.

— Ну же, давай, — приговаривала я в ожидании регенерации, пока зрение наконец не вернулось.

Не знаю, кого стоит благодарить за то, что мои глаза смогли излечиться, даже когда я из-за паники сильно сомневалась в таком исходе, но стоит отдать должное этой силе, потому что любой другой на моем месте сразу лишился бы глаз и остался инвалидом на всю жизнь.

— Маловато, — вновь заговорила девочка.

— Это ты сделала? Зачем? Какое плохое зло я тебе причинила?

— Ты убила маленького ребенка, — пояснила девочка.

— Никого я не убивала, — спокойно ответила я, не понимая, о чем идет речь.

— Ага, как же, — фыркнула она, — а меня тогда кто убил? Разве не ты?

— О чем ты вообще говоришь?

— Помнишь того дядю, который хотел помочь тебе? Большой толстый дядя в «Вишневом» сквере? Серое пальто, огромные галоши…

— Что ты хочешь мне этим сказать?

— Ты была пьяна, Ринна, — осуждающе проговорила девочка, поставив мне ногу на спину, пока я все еще была прикована к полу. — Он же просто хотел помочь, отвести тебя к себе в маленький частный домик, накормить до отвала и дать ночлег, а ты просто избила его до потери сознания.

— Да, было такое, но никакого ребенка я не убивала!

— Ты не помнишь этого Ринна, но вина за содеянное все равно лежит где-то глубоко в твоем сердце — или нет? Насколько же ты на самом деле бездушная?

— Девочка, что ты…

— Ринна, ты в самом деле убила маленькую девочку — меня. Избитый тобой добрый дядя практически замертво рухнул на землю, придавив собственную дочь тяжелой тушей, из-под которой она бы не смогла выбраться. Ты ушла и оставила меня умирать от удушья, хотя могла поднять его и спасти тем самым невинное дитя. Чем я заслужила такой участи? Что плохого сделал тебе мой папа, что ты убила его собственную дочь?

— Я… помню…

— Видишь, грешница — ошибки всегда напоминают о себе, даже когда ты уже почти позабыла. Мой папа был бесплодным, всю свою жизнь он мечтал завести ребенка, и эта мечта однажды исполнилась, когда тот был уже стар. Этот человек не смог смириться с тем, что собственным лишним весом убил родную кровушку, весь остаток своей жизни винил себя в том, что, если бы он не был таким толстым — все могло бы быть иначе. Он так и не признал твоей вины, а теперь вынужден тлеть на одной из картин Сальвадора — это все твоя вина, две погубленные жизни тебе этого не простят.

— Это не правда — ты лжешь, — отрицала я, в глубине души понимая, что такой сценарий имел место быть, ведь я правда избила того мужчину, а вместе с ним в тот день была девочка.

— Это правда, Ринна, — послышался до боли знакомый голос, — признай, что ты убила ребенка.

— Артур? — опомнилась я, обернувшись в сторону источника звука.

— Ты и меня убила, Ринна, — с презрением смотрел на меня возлюбленный, которого я любила больше собственной жизни.

— Артур, прости меня! Я хотела тебя спасти и не смогла, прости!

— Тебе нет прощения, Ринна, — отстранился он. — Даже если бы я простил тебя — остальные бы продолжили желать смерти. Вот, например, Каори, — он показал пальцем куда-то в сторону.

— Привет, подруга, — вдруг заговорила женская фигура, в которой я сразу же признала свою подругу Каори. — Артур ведь прав — это из-за тебя гвардия сожгла типографию.

— Это не правда! Ее сожгли намного позже моего последнего визита!

— Это правда, Ринна, ведь если бы не ты, Ашидо Такаги не пришел бы в типографию, его бы не узнала женщина на входе и не вызвала бы гвардию — это все твоя вина.

— Позор, — раздался громкий бас, который мог принадлежать только одному человеку — моему отцу Роберту. — Моя дочь оказалась не простой оборванкой, выбравшей жизнь в низшей прослойке, а самой настоящей убийцей.

— Папа…

— Хочешь сказать, что ты совсем не чувствуешь вины за содеянное? — вновь заговорил Артур, сверля меня взглядом своих бесконечно голубых глаз.

— Чувствую, — смирилась я, — вы во всем правы, все эти грехи лежат только на мое совести и ни на чьей больше.

— Ринна, ты ведь помнишь те времена, когда еще училась в школе, а? Тот самый период юношеской ветрености — завязку нашей любви.

— Помню, Артур, все помню, — подтвердила я, чувствуя, что уже не контролирую слезы.

— Это ведь я сделал тебя такой, — вдруг поник он. — Ты потеряла голову от любви и видела перед собой только то, что хочешь видеть — меня. Тогда в «GenTask» ты могла спасти меня, но не стала, из-за чего я умер, и последняя здравая частичка твоего сознания утонула в пучине безумия, из которого проросли и остальные грехи. Ты начала пить, курила по пачке сигарет в день и даже пробовала тяжелые наркотики, хотя всю свою осознанную жизнь придерживалась позиции спортивного и здорового отношения к своему организму — а все потому, что я был тебе дорог настолько, что весь остальной мир на моем фоне выглядел совсем серым и безжизненным — пустым. С тех самых пор, как я умер, все думаю — а был ли иной выход? Если бы тогда я всадил иглу не тебе в шею, а себе — что бы тогда изменилось? Эти люди смогли бы и дальше жить обычной жизнью и стремиться к своему счастью, или весь этот кошмар повторился бы? Стал бы я жить дальше или мне пришлось бы уподобляться тебе, становясь безразличным ко всему живому чудовищем?

— Артур, не вороши прошлое, оно ведь уже давно минуло.

— Ринна, дело не во мне — я ведь умер. Дело здесь только в тебе и только ты во всем виновата, а я — лишь послеобраз, который должен напомнить тебе о твоих грехах.

— Кажется, теперь я все поняла, — вдруг осознала я, почему все они меня в чем-то обвиняют, не обходя стороной даже то, чего я не помню.

— И что же ты поняла, Ринна Регер?

— Прежде чем скажу, мне нужно удостовериться. Где та маленькая девочка, которую я убила? — спросила я, стараясь найти ее в толпе обвинителей.

— Я здесь, — откликнулась она, стоя ко мне чуть ли не вплотную.

Я присела рядом с ней на корточки, желая все-таки разузнать кое-что очень важное, что могло помочь мне докопаться до сути испытания Сальвадора. Теперь я точно понимала, что нахожусь в нем, ведь в реальном мире все мертвые люди уже давно лежат в гробу.

— Скажи мне, радость моя, что стало с твоим папой после того, как ты умерла?

— Зачем тебе это знать? Ты же бездушная, — фыркнула девочка, в очередной раз напомнив мне о собственном «я».

— Отнюдь, я спрашиваю тебя именно потому, что мне не все равно — хочу докопаться до истины, хочу знать, что пришлось пережить этому человеку после столь ужасной утраты.

— Правда?

— Правда.

— Что ж, он сейчас в куда лучшем месте, чем все мы — на картине. После моей смерти папа не мог найти себе места, все время калечил себя и думал о самоубийстве, но даже его слабенькую человеческую душу можно было спасти. Тогда-то он и пошел к старику Сальвадору — попытать удачу в испытании и попробовать принять себя, но он не смог. Вспоминая детское тело в маленьком гробике и тонну пролитых слез на похоронах, он так и не простил себя, потому теперь тоже мертв, но его душа все еще где-то живет — где-то в мире грез, где все его желания и мечты сбываются, где нет никаких раздоров, нету боли и печали — там, где не существует страданий.

— Попалась! — громогласно рявкнула я, наконец поняв, как отсюда выбраться.

— Что? — оторопела девочка.

— Ты сама все мне сказала, растяпа! — радостно лепетала я. — Он не смог принять твою смерть и простить себя, даже если сам был не виноват. Это и служит ключом к испытанию: не простишь себя — умрешь! Теперь я все поняла!

— Ничего ты не поняла, Ринна, — вмешался Артур.

— Еще как поняла, фальшивка! Все вы здесь ненастоящие! Ты, кстати, тоже проболтался, Артур.