Через розовые очки

11

— В Котьме, значит, ты родилась, — сказала Варя глухо, внимательно рассматривая выцветшую телеграмму. — С ума съехать. Сколько же этой бумажке лет?

— Столько же, сколько нам.

— Разве может город носить такое название — Котьма?

— Может, это не город, это поселок. Я в атласе его название нашла. Ярославская область, стоит на реке Сухона. Возраст — старше Москвы, — в Даше заговорил исследователь. — Мать попала в эту Котьму случайно. Я же тебе говорила. Ее сняли с поезда.

— Но согласись, что это странно — начать рожать в поселке с таким смешным названием, — Варина рука потянулась к семейному альбому.

Старые фотографии рассматривали прилежно и сосредоточенно. Даша почему‑то шепотом, словно надо было таиться от стен и самого этого времени, давала пояснения — это родители до свадьбы, а это сразу после моего появления на свет, вот здесь отец в форме, на сборах, кажется, погоны он не любил. Это дядя Николай из Ульяновска, а это бабушка покойная, а дальше всё — костюмированная мама. Варя вернулась к свадебной фотографии. На ней отец выглядел эдаким удальцом, сами собой угадывались закрученные кверху усы и кольт за поясом, а мать была — сама женственность, несколько сладковатая и томная.

— Здесь ты на нее не похожа, — сказала Варя, — а вот здесь похожа.

Она ткнула пальцем в глянцевую, большого формата фотографию. Мать смотрела прямо в глаза, улыбаясь весь рот. Волосы свои, не парик, нарядное платье немецкой крестьяночки, гордо упертая в бок рука.

— Если я на нее похожа, то и ты похожа, — рассудительно заметила Даша. — И характер у нее больше твой, чем мой. Здесь мама выглядит такой задиристой.

— Ну не знаю. По–моему я вовсе не задиристая. И потом ты не видела фотографию моей Марины. По–моему я на нее тоже похожа.

— Ну так принеси. Я давно жду.

— Ну дак принесу, — передразнила ее Варя. — Когда люди живут вместе, они всегда друг на друга похожи — жестом, взглядом, голосом и манерой говорить. А фотография часто совсем не передает облика человека. Вот если бы они были озвучены, снабжены живым человеческим голосом… И вообще, эта Котьма у меня из головы не идет.

Даша посмотрела на нее искоса. Что‑то она сегодня совсем на себя не похожа. Упакованная в свои минималистические одежды с сухой фактурой тканей, Варя обычно была уверенной, застегнутой, захлопнутой, а здесь вдруг размягчилась и заговорила совсем другим голосом. Это было так же странно, как если бы она вдруг запела. И уже прощаясь, на бегу, она бросила:

— Вообще- то у меня есть одна идейка. Выясню кой–какие подробности, тогда и расскажу.

В следующий свой визит Варя обнародовала вышеозначенную идейку. Идея имела имя — Элла Викентьевна Расточина. О, господа хорошие, какой только экзотический бизнес не увлекает сердца в наше смутное время! Правда, может быть столь значительный термин здесь неуместен. Бизнес — это нефть, банк, чиновничье кресло или рекет. А делопроизводство Эллы Викентьевны было сродни рукоделию, но рукоделию столь искусному, что заслуживало самой высокой оценки. Даже самому невзрачному заказчику, судьба которого напоминала скучнейший пейзаж, скажем, брошенный и забытый в нечерноземных хлябях сарай, она умела угодить, пристроив рядом небольшую усадьбу с парком и прудом. Раскроем карты — речь идет о составлении родословной.

В благое застойное время Элла Викентьвна именовалась детской писательницей и жила безбедно. Сферой ее действий была проза для пионеров, стихи для октябрят и книжки–раскладушки для самых маленьких. " Под кустом растет грибок, под дождем он весь промок". Помните? "Мягкие у кошек лапки, но на лапках есть царапки"… ну и всё такое прочее. Текста мало, тираж огромный, сногсшибательный — игра стоила и свеч, и карт, и зеленого сукна.

Потом ее книгопроизводство пошло на убыль. Не потому, конечно, что наша печатная промышленность пришла в упадок. Наоборот, она расцвела. В первое перестроечное время именно печать стала зримым примером успеха. И еще цветы… Около каждого метро торговали гвоздиками. Их ставили в стеклянные кубы, внутри зажигали свечки для тепла. Снег таял на кубах, стекал слезами, гвоздики полыхали пламенем — призрачная картина, поминки по нашему призрачному благополучию.

Ремесленников отечественной литературы перестали печатать, потому что у них появились могучие конкуренты. Вся мировая литература, доселе у нас запрещенная, была к услугам книгоиздателей, и те расправили грудь, опьянели от пряного заморского воздуха, тем более, что изголодавшиеся по чужой культуре читатели тянули руки: дай, дай, подпишемся, купим все… Почты тогда задыхались от подписных изданий, толстые журналы громоздились на всех полках. Романтическое время!

Элла Викентьевна села писать исторические романы. Работа сжирала все свободное время, платили мало, но теперь не до жиру. Главное, был заказчик. Но и эта синекура с тощим кошельком выдохлась. Рынок был насыщен. Романы из жизни русских государей и их фаворитов вытеснили словари — толковые, английские, финские, военные, ветеринарные, астрологические, собачьи и кошачьи, энциклопедии народной медицины и черной магии.

Жить стало совсем невмоготу. К чести Эллы Викентьевны добавим, что она не подалась в знахарки, не стала лечить алкоголиков по телефону и не начала писать мемуары. Она полностью сменила имидж, выкрасила волосы в черный цвет, выстригла ровную — по бровям, челку, добавила к фамилии букву "п" и стала называться Анной Васильевной Растопчиной — потомком, знаете, тех самых, которые…

Декадентская челка не прибавила Элле Викентьвне внешнего благородства. Она как была, так и осталась водевильной клоунессой — круглолицей, пухленькой, носик кнопкой, на ручках перевязочки, пальчики маленькие, цепкие, как у младенца, и когда Варя познакомилась с ней в некой развеселой компании, то посмеялась и над нелепой внешностью ее и над способом зарабатывать деньги. Но умные люди сказали: "Что ты? Она бабец что надо! Работает как конь, копает глубоко и всегда добудет такие документы, что только ахнешь".

Это было правдой. Родословные клиентам Элла Викентьевна сочиняла не у себя на кухне, а честно моталась по местам, где могли наследить предки заказчика. В ход шли не только средняя полоса России или, скажем, Крым. Поистине кладезем идей была Сибирь, там тебе и декабристы, и петрашевцы, и народники, и поляки, и раскулаченные и те, которых Советы окрестили "бывшими". Из Сибири все ниточки — расплетай всласть. Труд свой Элла Викентьевна оценивала недешево, но для среднего класса приемлемо — двести зеленых за услугу плюс расходы. Расходы иногда были огромны: бумага, ленты для принтера, интернет, телефон и, конечно, стоимость транспорта.

Но дело процветало. Так называемый средний класс пока вполне благополучно обходился без предков, а вот богатенькие так и липли с заказами. Оглашая родословную, Элла Викентьевна вела себя как портной: здесь не жмет? под рукавчиком не тянет? а как вам оборочки? Обычно не жало, было в самую пору, оборочки радовали глаз. Как уже говорилась, Элла Викентьевна умудрялось в личностях самых заурядных обнаружить кровь либо дворянскую, либо купеческую, разгоряченную большими миллионами, а если речь шла о людях известных, то в их генах без труда обнаруживались гены Рюриковичей, Гедиминов или Романовых–Кошкиных. И это чистая правда. Например, актер Таганки Серебрухин и этот, второй, забыла фамилию, ну, который Тиля играл — оба царских кровей. А что, может быть. Если Элле Викентьевне хорошо заплатить, то она, покопавшись в бумагах, найдет реальный способ доказать, что все мы произошли от Адама и Евы и даже документы представит, подтверждающие наше родство.

Даша отказалась категорически: ей не нужна родословная, она не хочет быть княжной, и потом, не будет она выбрасывать на ветер последние деньги.

— Деньги я уже выбросила, — спокойно сказала Варя, — заплатила и за услуги и за расходы. Приблизительно, конечно. Вот телефон Эллы Викентьевны, не потеряй. Но вообще‑то ты права. Котьма не на Сахалине, туда надо ехать самой. Элле я ситуацию объяснила, путь роет. Сходит в котьминский роддом, поговорит, может там остался кто‑нибудь из старого медперсонала.

— Не надо Эллу Векентьевну. Мы поедем туда сами. Мы поедем туда вместе.

— Нет, не вместе. Потому что пришла пора… — Варя задумчиво похлопала пальцем по нижней губе, как делала в минуту задумчивости, — скоро я буду рвать копыта.

— Уезжаешь, что‑ли? — упавшим голосом спросила Даша.

Да, она уезжала. С Митричем, у которого в России трудности. Который носит перстни, закалывает галстук булавкой с рубином и говорит " в натуре", но уж если из совков кто‑то похож на яппи, так это именно он. Уезжала потому, что она теперь безработная и делать ей в Москве совершенно нечего, не к родителям же идти.