Через розовые очки

12

История, происшедшая с Климом Леонидовичем Фридманом настолько обыденна, что и пересказывать ее скучно. Изюминка ситуации состояла в том, что, когда он в полном озверении прохрипел крепким и ражим, трое их было, что платить ему нечем, цена трехкомнатной квартиры никак не покроет долгов, и если надумали, сволочи, убить его — убивайте, ражие макнули его головой в пруд и предложили продать почку и глаз, мол, покупатели у них уже на примете. Срок — три дня. Вот тогда‑то он и решил дать дёру. Это думать о смерти тяжело, а сама смерть — миг, небытие, нереальность. Умереть легко, а вот жить бомжем без почки и глаза — это уже реальность. Этого уже, прошу прощения, не надо.

Предыстория макания в пруд следующая. Встретились два одноклассника, а может однокурсника, не суть важно, главное, что они были когда‑то "не разлей вода", сидели за одной партой, и все их звали "А" и "Ф" сидели на трубе". Сорок лет не виделись и вдруг столкнулись в метро нос к носу.

— Фридман, ты что ли?

— Мать честная, Александров!

— Поистрепала тебя жизнь!

— Да и ты не красавец. Вон лысый совсем.

— Лысина — это хорошо. Седины не видно.

Помолчали… Потом Александров словно спохватился:

— А как жизнь? В бизнесмены вышел?

— Какое там? В полном дерьме. На мою пенсию не забалуесся.

— А мне как раз честный человек нужен. Иди ко мне финансовым директором.

— Откуда ты знаешь, что я честный?

— Но ведь я у тебя курсовые списывал, не ты у меня, — хохотнул Александров.

— А что делать?

— За столом сидеть и документы подписывать. Оклад — тысяча баксов.

Что тут раздумывать? Пошел работать. Смущало только, что Фридман никак не мог вспомнить, как этого Александрова, дружка закадычного, зовут. Федор? Или Альберт? Впрочем, они редко виделись.

Контора, которую все называли офис, выглядела очень прилично, мягкая мебель, обитая черной кожей, пальма какая‑то диковинная, из Италии привезли, компьютеры, принтеры, факсы. Контора занималась поставкой продовольствия с очень маленькой предоплатой. Заключат, например, договор, на поставку куриных ног, а предоплата всего двадцать процентов. Ног этих бушевских было до черта, рука устала договора подписывать. Был еще и левый товар — икра черная и красная, которую брали напрямую у браконьеров. Через месяц у Фридмана создалось впечатление, что не только продовольствие поставлял их офис. Не наркотики, упаси Бог, а какие‑то железки, наверное, краденые. Словом, фирма работала с размахом.

Зарплату платили исправно и продолжалась эта райская жизнь пять месяцев. А потом пришел в офис, там никого. Кресла на месте, пальма торчит в углу, и полное безлюдье. Полез в сейф. Там какие‑то бумаги, имена незнакомые и странный гриф в углу — БАМ. Какой такой — БАМ? Железнодорожный, что‑ли? Непохоже. Никакими–такими делами, связанными со строительством его офис не занимался. Запер сейф, ключ на шею и стал ждать.

Первый день было тихо, как в гробу, потом начались звонки по поводу поставок и денег. Фридман, как мог, отбрехивался, но в офис, наивная душа, ходил аккуратно, верил, что начальство вернется.

Среди звонивших одни попались особенно настырные. Устав трещать по телефону, они нанесли визит.

— Мужик, твоя подпись?

— Моя.

— Давай либо товар назад, либо деньги.

— Это вы про куриные ноги?

— Я тебе дам — ноги! Ты знал, что подписывал‑то? Вылезай, поехали.

— Куда?

— Поговорим.

— Так давайте здесь и поговорим.

— Там сподручнее.

Первый раз только избили. Ключ от сейфа, что на цепочке висел, с груди сорвали и назначили две недели сроку. А потом состоялся глобальный разговор на мостках за котельной. Ребятки были уже другие, но, видно, одна команда, те же бицепсы, тот же прикид. Здесь они уже знали про него всё, вплоть до паспортных данных. Бить не били, а только тыкали в шею дулом пистолета.

— Где бумаги?

— Какие бумаги?

— Ты нам голову‑то не дури.

— Вы про те, что в сейфе? Так они там и лежат.

— Нет там ничего.

— Значит в этот сейф кто‑то еще заглянул.

— Кто же это мог быть? И кто о них вообще знал?

— Понятия не имею. Я вообще куриными тушками занимался, а к поставкам на железной дороге никакого отношения не имел. Я про БАМ говорю.

— Ах, ты про БАМ? Об этом ты лучше забудь. — И опять: — кто бумаги взял? Сдается нам, что ты именно их и прихватил. Сознавайся, гад, с кем торговаться хочешь?

Пистолетом давили сильно, синяк потом месяц держался. И все мат–перемат, словом, хороший мужской разговор.

Вначале про почку Фридман не поверил. Шестидесятилетних не берут в доноры. Но Лидия Кондратьевна, у нее головка хорошо работала, сказала рассудительно:

— Очень даже берут. У некоторых в двадцать лет почка ни к черту, а ты здоровый. И потом, мы не знаем, кто их заказчик. Не исключено, что им твой возраст как раз подходит. Но не в этом дело. Понимаешь, эти люди не убийцы. Они — как ты и я. Они просто хотят получить назад свои деньги. Если бы им нужна была именно почка, они бы отловили десять человек и среди них нашли то, что им нужно.

— Какие ужасы ты говоришь!

Лидия только фыркнула, мол, обычный разговор, и тут же сочинила план. Он, Фридман, должен отсидеться где‑то месяца три–четыре, а она за это время попытается выяснить, кто эти люди. Она потребовала фамилии поставщиков. Фридман вспоминал с трудом, фамилий было много, и всё безликие, Петровы да Сидоровы. Про поставки на БАМ разговор быстро погас. Мало ли куда можно продукт поставлять. Лидия записывала и морщилась, информация нулевая. Понравилась ей только кличка одного из поставщиков — Дедок. Фридман запомнил ее в связи с каким‑то делом, а сейчас она наружу и выскочила.

— Это уже что‑то. В уголовном мире клички куда больше в ходу, чем имена.

— Тоже мне, знаток уголовного дела!

— Знаток не знаток, а связи имеем.

Словом, Лидия помогла дельным советом. И потом, когда думаешь не только о себе, голова лучше работает. В последние дни все его мысли были заняты дочерью, и уже лежа на верхней полке и прилежно рассматривая пробегающие мимо поля и перелески, он попытался заглянуть вперед — три месяца пройдет, а что дальше? И какого он, собственно, черта едет в Орел? Ну, друг, … Ну, старый друг… Сейчас, как все прочие, без работы, живет садовым участком. Зачем он будет вешать на шею Борьке Обросимову свою расхлюстанную судьбу? В Москве думалось, будет хоть на первое время где переночевать, потом осмотрюсь, сниму угол, найду работу… Но если Борька не может найти работу, то с чего он ее найдет? И чем он особенно хорош, этот город?

Для усталых нервов ему нужен не город, а деревенский дом на околице, молоко в крынке, сон на сеновале. И еще… в своем отчаянном положении он хочет слышать, как падают в траву переспелые яблоки и видеть, как, задевая за еловые верхушки, скатывается за горизонт солнце.

Не предупредив проводницу, он тихо сошел на полустанке, где задержали из‑за ремонтных работ поезд. И пошел, как в сказке, куда глаза глядят. И все случилось. Сыскалась в мире бабушка Настя, опрятная говорливая старуха. Несколько покосившийся дом ее стоял не на околице, а в середине тянувшейся вдоль высокого берега деревни. Фридман задержал взгляд на ее доме из‑за огромной, яркой рябины в палисаднике. Так и застыл с открытым ртом. Из‑за соседнего щелястого забора выглянула девочка — редкозубая, нос кнопкой, волосы — лен, словом, все, как надо.

— Кто в этом доме живет?

— Бабушка Настя с козой, — быстро ответила девочка, потом сморщилась, пропела: "Лохматый — пойди покакай, лысый — пойди пописай", — убежала.

— И пойду, — согласился лысый Фридман.

От добра добра не ищут, здесь и надо было жить. Большая часть домов в деревне уже была перекуплена городскими, и они трудолюбиво возводили на своих участках новые жилища. Бабушка Настя относилась к новостройкам скептически:

— Поменяли крестьянство на дачников. Сейчас городские здесь все застроят, разведут цветники. А кто будет пшеницу–картофель производить? Кто будет народ кормить? Европа?

Фридман вздыхал сочувственно. Бабушка Настя была бедна и стара. Каждый вечер она вспоминала о том, что смерть–околеванец на подходе. Смерти она не боялась, но очень жалела нажитое добро. Детей у старушки не было, но имелась орда племянников, которые работали в соседнем совхозе. Племянников кроили по одной выкройке, все они были голенастые, горластые и всегда под хмельком, но не так, чтоб падать, но чтоб видеть сущее через некую линзу, которая хорошее увеличивает, а плохое уменьшает до минимума. Каждую неделю кто‑нибудь из них приезжал по бездорожью на мотоцикле, привозил хлеба белого, масла подсолнечного и импортного печенья, до которого старушка была большая охотница, и она, в свою очередь, нагружала сумки родни яичками, творогом, яблоками, репой…

Племянники уезжали, а баба Настя заново переписывала записочки — кому что пойдет после ее смерти. И волновали не коза, молодая и дойная, не куры, забьют всех этих дур, туда им и дорога, а чашки дулевского завода синие с золотом. "Разобьют ведь, паршивцы. Я‑то их берегла, только по праздникам доставала, а молодежь сейчас такая, что никакого уважения к вещам". Кроме этих чашей и темной иконы Николая Угодника в избе ценностей не было.

Постояльцу баба Настя была рада, лишних вопросов не задавала, жили душа в душу. Так и вплыли в первые заморозки. Теперь на вопрос: А долго ли жить у меня будешь, мил человек?" Фридман отвечал уклончиво. Виной тому был разразившийся в стране кризис. Старенькое радио каждый день сообщало новые и крайне неприятные подробности о разорившихся банках, ограбленных вкладчиках, крутых разборках. Ясное дело, денег у населения сильно поубавилась, а при такой ситуации бывшие поставщики не только не отвяжутся от его почки и глаза, но могут потребовать для пересадки само сердце. Им теперь живые деньги позарез нужны. А значит, жить ему у бабы Насти не три месяца, а тридцать три года.

Два раза в месяц Фридман ездил в Калугу на Главпочтамт. Лидия писала исправно. Без этих писем он, право слово, сошел бы с ума. Иногда просыпался ночью, от ужаса душа съеживалась, как сушеная груша. Только бы сволочи не нашли его дочь! Им поди все равно, какую почку клиенту предложить. У Лидии хватало ума начинать свои корреспонденции со слов о Дашке: учится, работает, живет в Приговом, всё нормально. Дальше обычно шли призывы к бдительности: "Сиди тихо и носа не высовывай, весь бизнес в Москве трещит по швам". О себе ничего конкретного не сообщала, но ясно было, что и ее дела под угрозой.

Ноябрь коротали за разговорами. Телевизор у бабы Насти был плохонький, картинка мутная, но голос диктора звучал внятно и нахально. А пошли вы все на….

Хорошо, что хватило ума накупить в Калуге книг. Фридман грузил их в сумку, как дрова, дома разберусь, главное — не брать яркие глянцевые обложки. У старика, который торговал сантехнической мелочовкой, резиновым клеем, бумажными лентами для проклейки окон и прочей убогой ерундой, он приобрел Диогена Лаэртского, издания 79 года, в книжном магазине купил беллетристику издательства Терра и Олма. Ну и дурацкие названия у этих издательств! Рука не ошиблась, выбрала что следовало. На этажерке бабы Насти хозяйски разместились Кант, Достоевский с рассказами и повестями и вышеупомянутый Диоген. Всю жизнь Фридман мечтал разобраться с наукой философией, теперь вот, как в анекдоте, есть место и время.