Государи и кочевники. Перелом

XXX

Караван капитана Студитского отправился в путь. До Асхабада двести сорок верст. Впереди такыры и каменистая предгорная равнина.

Верблюды шли ровным, размеренным шагом, покачивая вьюками. Во вьюках — школьные учебники, тетради, карандаши и ручки, наглядные пособия, глобусы, карты, грифели — все, что необходимо для гимназии. В арбах, которые тоже тянули верблюды, предметы более крупные: круглые, на львиных лапах, столы, кресла с гнутыми спинками, шкафы из дорогого дерева, железные и раскладные кровати. На нескольких арбах располагался инвентарь для госпиталя, медикаменты в ящиках и колбах, карболовая кислота…

Впереди в фургоне ехал сам Студитский, во втором — сестры милосердия. Барышни, уже успевшие намаяться в долгом и трудном пути от Петербурга до Кизыл-Арвата, вели себя тихо. Не вызывали у них особого восторга ни горы, опаленные и раскаленные солнцем, ни такыры, потрескавшиеся и кажущиеся огромнейшей сетью, ни барханы, которые то почти подступали к горам, то вновь отодвигались на двадцать верст.

В первый же день похода встретили инженера Лессара с двумя землемерами. Петр Михайлович наносил на карту трассу будущей железнодорожной ветки. Он взял у Студитского, на всякий случай, йода, бинтов и бурдюк воды, поскольку до ближайшего населенного пункта было далеко, а вода у него кончилась. Лессар обещал: если ничего не случится, через месяц будет в Асхабаде. Студитский пожелал ему удачи.

Первый привал сделали на станции Кодж. Погонщики осадили верблюдов, выпрягли из арб. Барышни взялись сварить кашу из концентрата, поставили на таганок котел. Из соседнего аула Зау подъехали направляющиеся в Бами джигиты, человек десять. Стояли рядом, с интересом разглядывали женщин, переговаривались и посмеивались. Затем самый смелый подошел к капитану и спросил: не продаст ли ему офицер хотя бы одну? Студитский рассердился, назвал джигита глупцом. Джигит не понял, за что заслужил оскорбление. Уходя, сказал, что туркмены за всякую женщину платят калым; если офицер не хочет продать, так и сказал бы. На следующий день, когда караван входил в Бами, отовсюду слышалась туркменская речь: "Русский везет свой гарем в Асхабад!" Погонщики посмеивались, барышни допытывались, над чем они смеются, и, узнав, принялись подшучивать над Студитским: "Доктор, вы хотя бы одну из четырех взяли в жены! Вы же холостой!"

— Одну непременно возьму, — пообещал он, и все сразу притихли.

Расположив караван на бывшем плацу, где когда-то строились скобелевские солдаты, Студитский вместе с сестрицами отправился в гости к Оразмамеду. Кибитки его, в которых капитан бывал не раз, стояли на прежнем месте, но их стало гораздо больше. А сам поселок Вами, в котором раньше было так много солдат и мастеровых людей, почти опустел. Под навесами гулял ветер, взвихривая пыль. Склады тоже были пусты, и двери распахнуты настежь. В госпитале размещался фельдшерский пункт. Седой, в белой рубахе с пояском старик поздоровался с капитаном, сказал, что приехал сюда из Астрахани, живет один, никто к нему не заходит, да и медикаментов у него никаких нет. Капитан пообещал все выдать и, посмотрев на сестер милосердия, сказал: одной из пих суждено остаться здесь. Барышни насторожились. Капитан не стал выяснять, кому именно придется остаться, пошел к туркменским юртам.

Оразмамед встречал его у широкой белой кибитки. Издали он смотрел на караван, расположившийся на мейдане, но пока не знал, кто и куда направляется. Приход доктора с барышнями был для него полной неожиданностью. Хан даже одеться не успел, как надо: встретил гостей в простом поношенном халате и в чарыках[34] на босу ногу. Обнимая и хлопая по плечам доктора, он чувствовал себя крайне неловко. Пригласив гостей в кибитку и усадив на ковер, он тотчас удалился и вскоре вернулся в военной форме, при погонах прапорщика. Оразмамед, как и кизыл-арватский хан, управлял своим народом — баминцами и отчитывался в своей службе перед майором Сполатбогом. В последний раз доктор виделся с Оразмамедом в феврале, когда ехал в Петербург, пообедал у него, накормил лошадь. Тогда же поздравил хана с новым браком: Оразмамед женился на молодой баминской красавице. Сейчас, заглянув в глаза друга, спросил:

— Сын или дочь?

— Сын, — довольно улыбнулся Оразмамед и велел пригласить жену с младенцем.

В юрту вошла красивая, дородная туркменка в бордовом кетени, прижимая к груди малыша. Оразмамед осторожно взял у нее мальчика и подал Студитскому.

— Доктор, это твой крестник. В честь нашей дружбы я назвал его твоим именем. Его зовут Арслан…

Сестры милосердия тотчас приняли младенца от доктора и забавлялись им, пока он не расплакался. Жена Оразмамеда взяла ребенка и, кивнув гостям, удалилась.

— Ну, а теперь о другом твоем сыне вспомним, — сказал капитан. — Был я у него в кадетском корпусе. Орел растет. На трех языках разговаривает. Читать и писать научился… Скучает, конечно, по тебе.

Студитский достал из нагрудного кармана сложенный конверт и подал хану. Оразмамед вынул письмо. На листке красовались четкие русские буквы, написанные черным карандашом: "Здравствуй, дорогой папа. Я живу хорошо. Петербург большой город. Я выучусь и приеду к тебе офицером. Я по тебе скучаю. Пришли мне сушеной дыни".

Оразмамед не мог читать по-русски. Письмо прочитал ему доктор. Хан заметно разволновался и долго расспрашивал о сыне. Капитан охотно отвечал. Затем решил, что пора порадовать Оразмамеда еще одним подарком, сказал тихонько сестрам милосердия, чтобы принесли ящик с надписью: "Хану!" Барышни вышли из кибитки и, минут через пятнадцать вернувшись с картонным ящиком, извлекли из него серебряный сервиз.

— Это тебе, Оразмамед, от графини Милютиной… А это от меня, на мундир. — И он подал ему отрез топкого английского сукна.

Обед прошел весело. Ели плов, запивали гранатовым соком. После обеда хан вместе с медиками отправился в бывший госпиталь, к фельдшеру. Старик, с подобострастием кланяясь, пригласил к себе в комнатушку — бывшую палату, в которой когда-то лежал мичман Батраков. Стол, железная кровать, покрытая казенным бельем, — все убранство комнаты.

— Ну что, коллега, выбирайте себе помощницу! — лихо предложил Студитский, посмотрев на барышень.

Старик затоптался на месте, оглядывая молодых женщин. Все хороши, как на подбор.

— Да ведь какую оставите, такую и ладно: мне все они по сердцу. Конечно бы, лучше пообщительнее. Ведь придется в кибитки ходить, с женщинами дело иметь.

— Ну, кто смелее всех? — спросил капитан у сестер милосердия и увидел страх и протест в их глазах. — Ну, что же молчите? Не жребий же бросать. Да и должен сказать вам, голубушки, что Бами, пожалуй, лучший аул во всей Туркмении. В других — условия похуже.

— Может быть, я останусь, — наконец произнесла одна не очень уверенно. — Только с подругами расставаться жаль…

— Всем придется в разных селениях жить, — предупредил капитан, — жалеть нечего.

— Ну, в общем, я остаюсь, — тверже сказала сестрица. — Давайте знакомиться, господин фельдшер.

Старик обрадованно вскинул голову, заулыбался:

— Да что знакомиться-то. Николаем Фомичом меня зовут. Так и вы зовите. Нам бы с вами сейчас же медикаментами запастись, пока доктор в путь не отправился.

— Идите берите все необходимое, — сказал капитан и отправился с Оразмамедом осматривать его аул…