Государи и кочевники. Перелом
![Государи и кочевники. Перелом](/uploads/covers/2023-05-02/gosudari-i-kochevniki-perelom-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Валентин Рыбин
- Жанр: Историческая проза
- Дата выхода: 1988
Читать книгу "Государи и кочевники. Перелом"
XXXVII
В самую жару, когда и в тени дышать тяжело, на огромном открытом пространстве от Молла-Кара до Казанджика сосредоточилось более десяти тысяч строителей и около трех тысяч верблюдов. Укладывали шпалы и рельсы опытные, обученные этому делу солдаты двух железнодорожных батальонов. Доставляли же шпалы, рельсы и костыли к насыпи туркмены на верблюдах. Шпалы и рельсы везли волоком, костыли — в арбах. Туркмены же строили параллельно насыпи почтово-транспортную дорогу: срезали бугры, засыпали землей и щебенкой ухабы, рыли ямы под телеграфные столбы. В аулах были созданы бригады, которые вели проселочные дороги к станции и копали арыки.
Вновь начала действовать дековильская дорога. Вдоль насыпи по ровным такырам, на которых лежала узкоколейка, катились вагончики, запряженные верблюдами, и кучерами в вагонетках сидели туркмены. Лессар теперь находился на своем, дековильском участке.
Студитский с мичманом, канониром и бахши все так же передвигались от селения к селению. Кертык с удовольствием пел аульчанам, Петин ходил с санитарной сумкой, начиненной медикаментами и перевязочным материалом. Иногда доктор заходил в кибитки, лечил больных. Но совершенно был беспомощен перед малярией. "Надо графине написать, пусть вышлет хины", — думал он. Не забывал он и о молла-каринском озере. Там уже стояло с десяток кибиток, и туда ездили принимать грязи некоторые офицеры из эшелона, приказчики и маркитанты.
Но, пожалуй, самым бойким местом на трассе Закаспийской военной железной дороги был в это лето Казанджик. Тут, как только подвели колею к поселению, сразу же появились торговцы. Началось строительство складов и военного пакгауза. Здесь начали складывать свои товары купцы, чтобы потом везти их дальше. Вокруг Казанджика появился лагерь железнодорожников и торговцев: кибитки, юламейки, легкие парусиновые палатки жарились на солнцепеке, а люди на насыпи вбивали костыли, стягивали на стыках рельсы, ставили стрелки. В самую жару сотни солдат и дехкан толпились по всему ручью Иджири. А ночью загорались костры, и казалось, дикие полчища остановились здесь на время, чтобы отдохнуть и двинуться дальше. Но нет, это было мирное наступление. Тяжелое, связанное с риском — жить пли умереть, но все-таки мирное наступление.
Студитский, приезжая сюда, всякий раз восхищался размахом дел. И в тот день, когда они с мичманом сошли с поезда в Казанджике и зашагали к строящейся водонапорной башне, сказал не без гордости:
— Видал, моряк, какая силища собралась?
— Дармоедов много, капитан, — сказал Батраков. — Что ни купец — то дармоед, что ни приказчик — плут. А таких тут больше половины.
— Ну, мичман, — недовольно отозвался Студитский, — вы сегодня настроены на меланхолический лад.
— Да ведь досада берет, Лев Борисыч. Солдат или дехканин не успеет рубль заработать, а на этот рубль сразу все торгаши кидаются. Сунул бы я каждому по лопате, пусть бы мне котлован копали. А то жрут, да спят, да последнюю шкуру дерут с солдата и дехканина!
— Ладно, Иван Гордеич, не кипятись, — попросил капитан. — Прав ты, конечно, и возражать тебе я не стану. Но, как говорится, всему свое время. Построим дорогу, города, тогда можно будет и купцам всыпать. Вот устроим крестьянские коммуны, образуем земельные запашки, глядишь, и купцы попятятся.
— Да ведь земельные запашки тоже не скатерть-самобранка, — заметил Батраков. — Да и не аршинами измеряется тут богатство, а каплями воды. Но вода-то в руках богачей — баев!
— Ничего, ничего, мичман, дай одно сделать, потом и в другом разберемся.
Над Кюрендагом давно уже темнела туча и слегка погромыхивало в ней: не зря с утра так шпарило солнце. Очередной высверк молнии ярко озарил предгорья, и пахнуло дождевой влагой.
— Дождь будет, — сказал Батраков. — Видите, заряды какие?
— Вижу, конечно. Но сегодня и мы с вами заряжены под стать этой туче, — засмеялся Студитский. — У сталось, вероятно.
— Я бы не сказал, — вновь возразил Батраков. — Просто я, в отличие от вас, не очень-то верю этой разномастной силе. В Европе уже вовсю капитал властвует, а мы тут аграрный мирок затеваем. В Европе грохочут станки и машины. Там множится рабочий люд, там расправляет крылья свобода. Нельзя пам опираться на мусульманский мирок. Его основной движитель — ислам — безнадежно отстал от передовых философских учений!
— Вы сегодня в ударе, мичман! Дождь пойдет непременно. Уже накрапывает.
Снова желтый зигзаг молнии прострелил тучу и загрохотал гром.
— Идемте, иначе не успеем! Вымокнем до нитки, — поторопил капитан.
— Ничего, это полезно.
Оба посмотрели на небо и не спеша пошли к железнодорожному составу, который стоял в версте от станции. Дождь застал их в пути. Бежать не стали — пусть мочит. Дождь в Каракумах редкость: с самого мая не было ни капли дождя. И, уже подходя к поезду, прибавили шаг, а потом побежали, ибо с неба посыпался град, крупный, с голубиное яйцо. У них даже не хватило духу добежать до генеральского вагона — вскочили в первый попавшийся тамбур.
— Ну и ну! — удивился Студитский. — Ничего подобного я тут раньше не видел!
— А какой был невинный денек! — крикнул мичман, в шуме падающего града не слыша собственного голоса.
Суматохи, возникшей в лагере, вообще не было слышно: только метались люди возле юламеек и бежали, прячась в вагонах и под ними. Жиденькие парусиновые палатки, укрепленные на кольях, вовсе не выдержали обрушившейся тяжести — повалились одна за другой. В самом поселении наблюдалась такая же суматоха, но скоро и там все замерло — все живое попряталось. Лишь грозная стихия природы властвовала в этом, казалось, маленьком и слабосильном мирке.
Студитский посмотрел на часы. Прошло почти полчаса, как они стояли в тамбуре, спасаясь от града под крышей, но ледяные струи с неба падали с прежней силой. Вот уже целые потоки воды зашумели под колесами. "Как бы не смыло дорогу, — подумал капитан, но вслух этого не сказал, боясь показаться смешным. — Наверное, дорога рассчитана и не на такие стихии", — успокоил себя. Мичман тоже выглядел озабоченным. Он даже осунулся от напряжения.
— Надо бы выкатить состав с равнины на высокую насыпь, — сказал он. — Рельсы сплошь залило.
— А если насыпь размоет, тогда и вовсе худо будет! — отозвался Студитский.
Постепенно град сменился дождем, затем перестал и дождь. И на месте черной тучи, лежавшей на горах, разлилось зарево. Это закатившееся солнце посылало последний жар своих могучих лучей. Студитский первым спустился с тамбура и позвал мичмана. Ступая по щиколотку в воде, они добрались до двух передних вагонов. Генерал Анненков, в белом кителе, молча стоял в тамбуре, сложив на груди руки.
— Живы, господин доктор?! — воскликнул он. — Как думаете, не наделал бед этот, прямо скажем, не азиатский град?
— Будем надеяться на лучшее, господин генерал.
— Хорошо, залезайте сюда, — сказал Анненков и приказал помощнику, чтобы велел солдатам поднимать сваленные градом палатки.
Вновь началась суматоха, но уже деловая — с ворчанием и матерщиной. Анненков понаблюдал за работой солдат-железнодорожников и велел машинисту, чтобы разводил пары: пора отправляться в Молла-Кара.
Еще полчаса, и поезд тихонько пошел на запад. Генерал пригласил доктора к себе в купе, на ужин. Батраков прошел в тамбур и, встав у открытой двери, начал смотреть на утопающие в темноте надвигающейся ночи копетдагские горы. В широких трещинах разорвавшихся туч загорелись звезды. Батраков подумал: "Сколько же придется ехать и когда состав приплетется в Молла-Кара, если будет двигаться черепашьим шагом?" И тут услышал со стороны гор необычный, всепоглощающий шум. Сразу же заскрипели тормоза, и поезд остановился.
— Ну что еще опять! — донесся из купе недовольный голос Анненкова. И сам он, в нательной рубахе, вышел в коридор. Студитский последовал за ним.
— Такой грозный шум, словно горы рушатся, — сказал капитан.
И тут, непонятно откуда, прилетело слово "сель". Наверное, его принес машинист. Он ворвался в генеральский вагон и, крестясь, проговорил:
— Беда, ваше превосходительство… Вода с гор идет!
— Анафема! — простонал Анненков. — А зачем же ты остановил поезд? Разве нельзя было проскочить?
— Нельзя, ваше превосходительство. Дальше уклон и низина. Там и прокатится сель, а сюда, бог милует, не достанет водица… — Последние слова машиниста утонули в бешеном реве горного потока.
Вода действительно понеслась низиной, впереди состава. Грозный поток, наткнувшись на железнодорожную насыпь, начал разливаться вдоль дороги. Затем уровень его стремительно поднялся, и вода пошла через рельсы. В темноте никто не мог толком сказать, что творится и что надо делать. Только железнодорожники то и дело бегали от генеральского вагона к паровозу и обратно. Зажженные фонари мелькали в темноте. К полуночи стало ясно: вдоль железнодорожного полотна образовалось целое озеро, вода хлещет через рельсы, и вряд ли насыпь выдержит тяжесть скопившейся воды. Ближе к утру вода вдруг начала убывать, и путейцы доложили: насыпь размыло, образовался проран — часть шпал упала в воду, а рельсы провисли. Можно было не дожидаться утра и двигаться назад. Но Анненкову хотелось увидеть, что же произошло, каков убыток и сколько придется затратить времени, чтобы восстановить путь. Едва рассвело, он спустился вниз на насыпь и пошел к паровозу.
— Не ходили бы вы туда, ваше превосходительство, — сказал ему машинист. — Неприятность там… С непривычки стошнить может.
— Что еще такое? — обеспокоился Анненков и прибавил шаг.
Студитский, Батраков и несколько офицеров едва успевали эа ним.
Они прошли с четверть версты и остановились, пораженные. Воды почти не было — струился небольшой арычок. Но оба берега были усыпаны человеческими трупами. Скелеты, черепа, полуразложившиеся трупы — сколько их! Сто? Двести? И не сосчитать. Анненков побледнел, зашевелил губами и начал креститься. Один из путейцев пояснил тихонько:
— Ваше превосходительство, сель начисто смыл кладбище. Там, в низинке, — показал он рукой к горам, — еще со времен скобелевского похода хоронили людей. И наших железнодорожников там же погребали… Сами знаете, смертность высокая… Одних цинготных…
— Молчать! — вне себя вскричал генерал. — Немедленно организовать команду и закопать трупы!
Повернувшись, он сплюнул и заспешил к своему вагону. Студитский проводил его взглядом сожаления.
Батраков растерянно смотрел на капитана и никак не мог прийти в себя. Знал и сам не раз слышал, как возили на кладбище умерших и погибших солдат. Знал и о том, что смертность на строительстве военной дороги очень высокая. Но одно дело — знать, другое — видеть…