Государи и кочевники. Перелом

XXXII

Возвратившись на берег, он стоял на дощатом причале и долго смотрел на далекий дымок в море. "Теперь со мной нет никого, — думал он. — Впереди безбрежное море, позади безбрежная пустыня".

— Доктор! — услышал он за спиной голос Караша. — Ха, дорогой, опять мы с вами встретились! Как говорится, все начинается сначала.

Караш был в белом кителе и фуражке под белым чехлом.

— Здравствуйте, Караш. — Студитский подошел и подал руку. — Значит, и вы вернулись к родным берегам?

— Да, доктор, вернулся. Как говорится, с чем пошел, с тем и вернулся. Пойдемте ко мне, если не спешите. Где ваша лошадь?

— Во дворе госпиталя, — отозвался капитан. — Поручил санитарам, чтобы накормили и напоили. Отдохну немного, да надо отправляться на железную дорогу. Теперь у меня дел прибавилось: за весь санитарный порядок в крае надобно нести ответ.

Как и в прошлый раз, они поднялись на веранду и вошли в комнату, застеленную коврами. Ничего в ней за год не изменилось, разве что пыли прибавилось. Денщик принес чайник с пиалами, потом подал подогретое мясо и чурек. Караш, потчуя гостя, вновь пожаловался:

— Да, доктор: с чем пошел, с тем и вернулся. Плевну брали — "Георгия" заслужил, а за Геок-Тепе даже медали не досталось. Подвел меня Кошлу-кази. Ох как подвел! Долго буду помнить его верблюдов. Да и к Тыкме-сердару ездил, тоже от ворот поворот получил.

— Ничего, мы его уговорили.

— Но и вам, как я вижу, Скобелев ничего не пожаловал? — сказал Караш.

— Мне-то за что? — засмеялся Студитский. — Я крепость не брал. В Вами отсиживался, строительством руководил. Вп-дели, сколько теперь там складов да лавок? Все руками моих вольноопределяющихся сделано.

— А на железную дорогу по каким делам собираетесь? — спросил Караш.

— Дорога — теперь самое главное в крае, — сказал Студитский. — Надо здешних туркмен в работу вовлекать. Может, поедете со мной за компанию? Придет время — безвылазно на чугунке будете торчать. Вся жизнь по ней потечет. Не лучше ли сразу познакомиться?

Караш задумался, покрутил ус, хмыкнул:

— Неужто судьбой мне уготовано всю жизнь приставом быть? Я о коммерческих делах все больше помышляю. Сейчас немецкий инженер строит мне на Челекене керосиновую установку. Нефть буду перегонять на керосин. Ценная жидкость. Хоть и пахнет черт знает чем, но дехканам — только дай. Заведу товарищество, повезу бочки по аулам. Как думаете, доктор, стоящее занятие?

— Несомненно, Караш. Но как бы вас крупные промышленники не опередили? Нобель с Челекена возит нефть в Россию, но устроится Закаспийский край — повезет нефть и керосин сюда. Не лучше ли вам к нему на правах пайщика войти?

— Мы сами с усами, доктор! — засмеялся Караш. — Разверну дело, Нобелю шею сверну. Дорогу, конечно, надо посмотреть. Когда вы собираетесь туда?

— Сегодня хотел.

— А если завтра, доктор? Мне надо заехать в Гасан-Кули, с Кошлу-кази повстречаться. Говорят, он с Гургена вернулся. Не повидав его, нельзя мне уезжать. Если желаете — поехали вместе. Из Гасан-Кули легче до Михайловского залива добираться. Выедем на Хивинскую дорогу и — прямо к Балханам.

К вечеру они были в Гасан-Кули. В прошлом году Студитский проезжал здесь, видел одиночные кибитки. Теперь селение разрослось, стало многолюдным. Вдали на Атреке паслись отары овец и косяки верблюдов.

— Жизнь возвращается на свои круги, — заметил Студитский.

— Возвращается, — хмуро согласился Караш. — И этот сукин сын тоже возвратился. Эй, джигит! — окликнул Караш встречного. — Кошлу-кази вернулся?

— Да, Караш. Слава аллаху, все вернулись. Кошлу-кази тоже.

— Не тронули вас шахские каджары на Гургене?

— Помиловали, Караш. А если бы задели, то и мы не остались бы в долгу.

— Храбрые вы, как посмотрю. А почему же в Ахал испугались пойти?

— О чем говоришь, Караш? — обиделся джигит. — Не в боязни дело! Со своими воевать — разве рука поднимется?

— Умный человек ваш Кошлу-кази, — с иронией сказал пристав и направил коня к реке.

Кибитки свои Кошлу-кази поставил возле Атрека. От аула к нему — полчаса ходьбы, а если на коне — и того быстрее. Караш вскоре подъехал к порядку кази. Он не стал слезать с коня, лишь крикнул:

— Эй, Кошлу-кази! Будь любезным, выйди, гости к тебе!

Из кибитки сначала выглянула женщина, ахнула и спряталась. Затем вышел и сам казн. Увидев пристава, вобрал голову в плечи, как старый селезень. Руки к груди поднес. Пристав в злой усмешке скривил губы:

— Какой дорогой шел, когда возвращался с Гургена?

— Вот этой, Караш, — показал рукой кази на дорогу, уходящую к Атреку.

— По этой дороге и убирайся отсюда, предатель!

Караш склонился с коня над кази и ударил его плетью по голове. Не давая ему опомниться, он погнал его по дороге к Атреку.

— Какой дорогой пришел, такой и уйдешь! — разъяренно приговаривал Караш и лупил святого ишана по голове и плечам.

Кошлу-кази сначала кричал и возмущался, а потом смолк и пустился со всех ног бежать. Караш скакал рядом, бил его и наслаждался местью.

— Спрятался, значит?! Струсил?! Сбежал! Верблюдов не дал?! Вот тебе, ублюдок!

Оказавшись у берега, кази было остановился, замешкался: берег был слишком высок. Но Караш вновь замахнулся, и Кошлу-кази прыгнул вниз. Он шлепнулся в мутную воду, измочил одежду и бороду, заплакал, моля о пощаде.

— Иди на тот берег, — приказал пристав, — и не появляйся больше здесь. — С этими словами он вынул револьвер и потряс над головой.

Кошлу-кази, не оборачиваясь, высоко поднимая ноги, зашлепал по воде. Караш стоял до тех пор, пока тот не скрылся в прибрежных камышах на южном берегу Атрека.

Студитский наблюдал за экзекуцией издали и качал голо вой: "Ну и ну, вот так пристав… поистине пристав!"

— А с виду вы — весельчак, — сказал капитан, когда Караш возвратился, красный от гнева как рак.

— Когда надо — смеемся, когда надо — сами плачем и других заставляем, — ответил недружелюбно он. — Вы не обращайте на меня внимания. Сейчас поменяем власть. Эй, зайцы трусливые! — закричал Караш на подчиненных кази. — Ну-ка снимайте кибитки и отправляйтесь вон! Идите за своим кази!

Люди Кошлу-кази принялись разбирать кибитки. Караш, поторапливая их, постепенно успокаивался. Наконец спросил у столпившихся джигитов:

— Где Ирали-кази?

— Здесь он, Караш. Сейчас здесь был. Видели…

Вскоре появился молодой человек в чекмене и тельпеке.

— С приездом, Ирали, — сказал пристав. — Многому научились в хивинском медресе?

— Кое-что усвоили, — отвечал смиренно молодой кази.

— Людей не боитесь?

— Чего ж людей бояться, не тигры же они!

— Тогда вы, Ирали, займете место Кошлу. Соберите всех ко мне.

С заходом солнца возле кибитки, где отдыхали доктор и пристав, собралась толпа. Караш выплеснул остатки чая из пиалы и вышел. Капитан последовал за ним: интересно было послушать, о чем пойдет речь.

Пристав подождал, пока все усядутся на землю, заговорил внушительно:

— Уважаемые земляки, я собрал вас, чтобы поговорить с вами и пристыдить за малодушие, какое вы проявили. Вы спрятались на Гургене и не поддержали ак-пашу в его походе. Вы поступили бесчестно, уважаемые.

— Караш, — возмутился сидящий у ног пристава старик, — но как мы могли идти против своих же?

— Как я, так и вы, — грубо одернул его пристав. — Подданство России приняли, а выполнять ее приказы не ваше дело, так, что ли?

— Одно дело — персы или хивинцы, совсем другое — свои! — опять возразил старик.

— Ну-ка, яшули, отойди от меня подальше, — приказал Караш. — Кто тебе дал право перебивать меня?

— Какое право?! — послышался чей-то крик.

— Бедному дехканину слова нельзя сказать!

Шум начал усиливаться, и Караш смягчился:

— Уважаемые люди. Я вас предупредил — вы послушали. А теперь скажу самое важное. За то, что атрекцы ослушались Скобелева и не способствовали ему в походе, приказано взимать с каждой кибитки подать в размере шесть рублей в год.

Толпа вновь разразилась криками:

— Подавится ак-паша шестью рублями!

— Не получит ни одного рубля!

— Люди, это грабеж!

Караш поднял руку, дождался относительной тишины и предупредил:

— Уважаемые, не заставляйте меня идти на крайность. Если вы не прекратите бунтовать, я вызову сюда полк солдат. Немедленно расходитесь, и чтобы до следующей пятницы все отдали Ирали-кази по шесть рублей! У меня к вам — все.

Караш ушел, атрекцы тоже разошлись. Ночью они сняли свои кибитки и подались на Гурген.