Холоп-ополченец (1606-1612 гг.) [Книга 1 (1606-1609 гг.)]

────

Наутро вышли они чем свет. Починки проходили, как скот выгоняли, а там и Волга с правой руки видна стала. За ней луга заливные, сколько глаз хватает. Простор! Не то, что у них, в лесах под Княгининым. Еще солнце до полдня не дошло, а уж Кстово показалось. Оттуда до Нижнего верст пятнадцать, не больше. Засветло должны дойти.

Обозчики рады были селу. Лычка рассказал им про мордвинов, и они хоть и не очень поверили, а все же всю дорогу опасливо озирались. То ли дело на людях. Кстово — большое село на Волге, народ там ходовой, бывалый. Сюда уж, небось, мордвины не сунутся.

У постоялого двора обоз остановился. Мужики задали лошадям корму и сами сели во дворе на бревна полдничать. Хлеб и лук у них с собой были, а хозяин вынес квасу два жбана за три деньги и сам тут же сел на крылечке. Толстый, красный, под правым глазом бородавка чуть поменьше яйца. Засмеется — она трясется; прищурит глаза, а она так на правый глаз и лезет.

Спросил проезжих — откуда, куда. Воротынского князя он хорошо знал. Как в Нижний проезжал князь, каждый раз к нему заворачивал: «Квас, — говорит, — у тебя, Миней, больно хорош». Мужики тоже пили и похваливали.

Откуда-то из избы доносился молодой голос, певший заунывную песню. Мужики примолкли и внимательно слушали.

— Дает же бог талан, — сказал со вздохом старый Ерема, — ажно слеза прошибла.

— Сын это у меня, — с некоторой гордостью заметил хозяин. — Где бы лошадей почистить, а он ишь заливается. Ну, я не препятствую. Слава богу, есть кому и окромя его.

— Это уж как кому от бога дадено, — заговорил Невежка. — Вот, к примеру сказать, наш Михайла Потапыч. Свист ему от бога даден. Всякую, то есть, птицу может…

— Ну, ты, Невежка, помалкивай, знай, — сердито перебил его Михалка. Всегда он в обиду принимал, как про его свист поминали. — Кончайте живо полдничать. Некогда проклажаться, ехать надобно.

Невежка удивленно взглянул на Михайлу. Чего вскинулся? Не поймешь. Похвалить же хотел.

— А чего спешить-то? — заметил хозяин. — Отдохнули бы. У меня на сеновале места много. А самое бы лучшее — заночевать. С солнышком бы и вышли, как раз бы в обед в Нижний поспели. Что на ночь-то глядя приезжать. Еще пустят либо нет в ворота? Время теперь не тихое.

— А что? — с интересом спросил Михайла. — Мы-то ведь в Княгинине что в темном лесу живем. Одно зверье кругом. Ни про что и не слышим. Видали вот дорогой — мордвы больно много бродит, а чего они взбаламутились, кто их знает. Вон в Борках караульный говорил — царь у них де свой объявился. Да врет, чай.

— Это я вам все доподлинно объяснить могу, — с охотой начал хозяин. Мордва, она тут с испокон веку живет.

— Про то мы и сами знаем, — прервал его Михайла. — У нас под Княгининым ее больше вашего.

— Ну, коли ты сам знаешь, — обиделся хозяин, — так сам и сказывай.

— Ну, чего ты? Разве я в обиду тебе? — поправился Михайла. — Я к тому, что мы, мол, в толк не возьмем, чего она бродить пошла.

— Вот и я про то. А ты, коли спросил, так и слушал бы, не перебивал, — наставительно произнес хозяин. — Мордва, она сыздавна на русских обижается. Пошто, мол, на ее земле селятся. Она все тутошние земли за свои полагает.

— Ишь ты! — удивился Михайла. — Земля-то, чай, божья да царева. Вот нашему князю еще сам Грозный царь Княгинино в вотчину пожаловал.

— Так она, мордва-то, и на царей наших в обиде, — продолжал, точно не слыша, хозяин. — Ее, мол, землю дарствуют. Не один Грозный царь тут поместья жаловал боярам своим. И Федор, сын его, тоже, и Борис. А которые крестьяне, как голод был при Борисе царе, и сами сюда пёрли. Земля здесь родимая. Поставят починок, выкорчуют кругом лес и пашут. А мордва, она в тех лесах бортничает, за зверем охотится.

— Это как есть, — согласился Михайла. — Охотники они первые, ну, и меду собирают за лето пуды.

— Ну вот, — подхватил хозяин. — Стало быть, и жалеют своих лесов. Ну, до времени, покуда у нас на Руси порядок был, они хоть и обижались, а помалкивали, терпели. А ноне, как у нас смута пошла, они и взбаламутились. Прослышали, что на Москве что ни год, то новый царь. Выл Борис, а как он летось помер, царевич Дмитрий, сын Грозного царя, объявился, с поляками пришел. Ну, Борисова сына зарезали, Дмитрию крест целовали. А нынче опять и Дмитрия скинули, тоже побили до смерти. Князя Шуйского, Василья Ивановича, выкрикнули царем. Ну, а его кто признаёт, а кто и нет. Вот и мордва тоже. Свой де у них царь, Петрушка. А которые говорят, Дмитрия де не убили вовсе, он опять на Москву идет. И они, мол, мордва, за Дмитрия тоже. Кто их разберет, замутилось все. За грехи наши, знать. Вот и мордва бунтует. Варкадинка тут у них какой-то объявился. Командует тоже.

— Ишь ты! — вскричал Михайла. — Караульный-то, стало быть, правду говорил. А я бы, кабы воеводой был на Нижнем, я бы тотчас стрельцов забрал да на них. Живо бы всех прогнал. И Варкадинку того.

Хозяин захохотал так, что бородавка его запрыгала и весь глаз закрыла.

— Ишь ты, Аника-воин! — крикнул он. — То-то, знать, тебя воеводой и не посадили, что больно прыток. А наш воевода, Репнип князь, за стенами отсиживается. Так-то оно вернее. Поколобродят да сами и уйдут. Зимой-то в поле не простоишь. А в Нижнем за стенами страху нет. Живи, не тужи.

— А которые в слободках живут, у пристаней хоть, на Нижнем базаре, те как? — с тревогой спросил Михайла.

— Ну, тех и пограбить могут, — равнодушно заметил хозяин, — коли не уйдут наверх, в город. Вон у меня кум там на пристани худобишку завел. Так он… — хозяин, видно, собирался начать новый рассказ.

Но Михайла не захотел его слушать. Он встал, обтер губы и подошел к обозчикам.

— Ну, поели? — спросил он. — Рассиживаться-то нам не время. Запрягайте живей, чтоб засветло дойти.

— А не заночуем тут? — спросил Невежка. — Лошади-то притомились будто, да и нам бы поспать охота. Больше спишь, меньше грешишь.

— Отоспитесь в Нижнем, — твердо проговорил Михайла. — Сказано, запрягайте. Запамятовали князя. Опозднимся, меня первого выпорет. На то его взять, — кнутобойцу.

Мужики неохотно завязывали кошели и разбредались по возам.

— Ишь Михалка-то, пуще Семейки князя боится, — ворчали они.

— Зря ты это, — обратился к Михайле хозяин, вставая с крылечка и потягиваясь. — Самое время теперь часок на сеновале поспать. Ишь, солнце-то на полдни. И чего спешить-то? Поспеете. Кому это вы хлеб-то везете?

— Дорофею Минычу Сухорукому, — ответил Михайла.

— Это, стало быть, Козьмы Миныча брату. Козьма-то Миныч ведомый человек. Скотом он торгует. А ноне в старостах ходит. Как же, знаю.

— Да мы не с Козьмой, а с Дорофеем Минычем торг ведем сыздавна, — прервал его Михалка. — Ну, скоро вы там? Трогать пора.

Мужики медленно поправляли шлеи и выводили возы со двора. Михайла подошел к переднему и проговорил:

— Ты, Невежка, кажись, спишь на ходу. Сам знаешь, поспешать надо. — И он так стегнул кнутом лошаденку, что она с места рванулась вскачь. — Подгоняйте и вы там, — обернулся он к остальным. — Не отставать! А то, гляди, мордвины бы не напали.

Мужики подгоняли лошадей, чертыхаясь про себя, а Михайла шел спереди и с удивлением поглядывал на мелькавшую между изб Волгу. В такое время на ней бывало полно барок. Целые караваны на низ тянулись — с кожами, с хлебом, с салом, с деревянной посудой — к Астрахани. Оттуда, с низу, струговщики тащили волоком струги с солью и с разным кызыльбашским[1] товаром — с шелками, с коврами, с урюком. А нынче Волга точно вымерла. Одни рыбаки тянули невода, — точно у них на Имже или на Шаве.

Михайла все оглядывался на Волгу, и ему как-то не по себе становилось. Что-то, видно, и впрямь замутилось. Не такое все стало. Ничего они в Княгинине не знали.

Дорога опять отошла от Волги и пошла гребнем холмов, так что в обе стороны было далеко видно. Прямо перед ними на краю дороги протянулась маленькая деревенька Опалиха. Но на порядке, поди-ка, пусто совсем, избы как нежилые, ворота настежь раскрыты. И народу не видать. Что за притча?

Только у одной избы на завалинке сидел сгорбленный, белый, как лунь, старичишка.

Михайла отошел от обоза. Мужики стали было задерживать лошадей, но он махнул им, чтоб не останавливались, а сам подошел к старику и спросил:

— Дед, а дед, ты чего ж один сидишь? Куда мужики подевались?

Старик поднял голову, загородил трясущейся рукой глаза от солнца и прошамкал:

— Чего тебе, сынок? Не слышу я.

— Куда ваши мужики ушли? — громче переспросил Михайла.

— Мужики? Да в Ельню, слышь, побегли вчерашний день, и бабы и ребята с ими. Мордва, вишь ты, шалит. Бешенцово выжгли, слышь. По сю пору горит. А в Ельне — церква. Иконы вынесут, може, нехристи-то спужаются.

— А тебя чего ж не взяли? — спросил Михайла.

— Меня-то? Мне-то, вишь, не дойти, — прошамкал старик. — Ноги слабы стали.

Старик похлопал себя по острым коленям.

— Церквы-то у нас нет, — бормотал он. — Вот беда. Васятке намедни деньгу дал, чтоб он в Ельне Власу святому свечу поставил. Мой он святой. Думал я, бога Влас-то умолит, чтоб он меня поскорей прибрал. А Васятка, видно, своровал, маковников себе на деньгу купил. Вот бог-то меня и позабыл, прости, господи.

— Ну, прощай, дед! И мы на Ельню идем. Хошь, подвезем?

— Спаси тебя бог, сынок. Езжайте с господом. А мне уж на своем месте помирать.

Обоз прошел пустую деревню, и Михайла бегом догнал его. Налево вдалеке курился затухающий пожар. Мужики со страхом оглядывались на него.

В Ельне ворота опять стояли на запоре, но обоз впустили. На порядке народу было мало, только у некоторых изб мужики грузили на телеги разный домашний скарб. Но посреди села, перед церковью, толпился народ. Мужики кричали, перекорялись.

Михайла сначала и не заметил в толпе мордвина на косматой лошаденке. Он размахивал над головой исписанным листом и кричал:

— Нэ нада бегать! Рэзать нэ будем. Наш царь лист прислал. Мурза с Арзамаса велел тут вам сидеть. А мы на Москву ходить будем.

— Чего вы его, нехристя, слушаете! — закричал с церковного крыльца поп. — Мы, чай, царю Василью крест целовали! Идите в Нижний, там воевода, князь Репнин Александр Андреич, ратных людей и стрельцов собрал. Он эту мордву всю посечет да и вас тоже, коли вы к вору Петрушке приклонитесь.

— Нэ Петруш! Дмитры царь! — крикнул мордвин, но его уж не слушали.

Со всех сторон поднялись крики. Одни хотели итти отсиживаться за стенами Нижнего, другие уговаривали ждать Петрушку. Может, под ним легче будет.

Михайла, не ожидая конца спора, махнул своим мужикам и, свернув в сторону с площади, повел свой обоз дальше к Нижнему.

Под самым Нижним они все время нагоняли возы с крестьянским скарбом, с бабами, с ребятишками на мешках и сундуках. Мужики понуро шагали рядом.

— Мы царю Василью крест целовали! — кричал поп.

Несколько раз их обгоняли боярские кибитки, запряженные тройкой или четверкой гусем, за ними тянулись телеги с поклажей и с дворовыми. Но навстречу им никто не ехал. Бывало по всем дорогам от Нижнего и мужики едут с городским товаром, и купцы, и бояре, а нынче — никем никого. Показалась опять Волга, но и на ней было пусто.

Дорога раздваивалась. Налево вела к Ивановским воротам в верхний город, вправо спускалась к берегу Волги и шла вдоль хлебных и соляных амбаров и пристаней.