За Русью Русь
![За Русью Русь](/uploads/covers/2023-10-26/za-rusyu-rus-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Ким Балков
- Жанр: Историческая проза
- Дата выхода: 2003
Читать книгу "За Русью Русь"
— Наши дела, княгинюшка, не от земной жизни, хотя и питаемы ею, начало их далеко отсюда, в приближении к вечному синему небу.
Будимир прикрыл незрячие глаза, поднесши к ним широкую ладонь, какое-то время медлил, задумавшись, сказал, опустив руку:
— Если не трудно, вели кому-либо из челяди проводить меня к Видбору.
— Я сама провожу, — сказала Рогнеда. — Давно уж не ходила к затворнику.
Видбор пребывал в своем жилище, сыром и затененном высокими деревьями, едва пропускавшими солнечные лучи. Лик его неподвижен, что-то неземное отображалось в нем. Но, когда он увидел Будимира и княгиню, в его облике осиялось, он поднялся с холодного каменного лежака и пошел им навстречу.
А потом они долго сидели, опустив ноги на земляной пол, и говорили… Но, скорее, не так, говорили старцы, а Рогнеда слушала со вниманием и со все более возрастающей тревогой.
— Нету ладу среди русских племен, — вздыхал Будимир. — Много крови льется по вине князей. Ныне я из вятичей. Учинил Владимир великий разор их весям и осельям.
Долго глядел незрячими глазами на тусклую полоску света, ощущая его на лице своем, и как бы смутившись от этого, продолжал:
— То еще горько, что нету ладу и меж Богами, и в небесах сдвинулось. Вижу это душевным оком и пребываю в страхе.
— И я вижу, но без страха, а с радостью, — говорил Видбор. — Она входит в меня, и я растворяюсь в ней и возношусь. И так-то хочется обозреть представшее, да, видать, не время еще.
Понурясь, сидел Будимир, а возле него Любава, поменявшая при нем состоявшего и погибшего в земле вятичей Изъяслава. Она ясна и смиренна, как и в те, страшные для нее седмицы, когда потеряла отца с матушкой и сделалась как бы не от мира сего, не то чтобы хранящая в себе сердечный испуг, но точно бы оберегающая еще не растерянное в несчастьях, мягкое и сердечное.
Любава уловила легкое движение рук Будимира, слегка коснувшихся ее, и, поняв их значение, подала ему гусли и вся потянулась к нему, пуще прежнего осветлев.
Старец, взяв гусли, долго оглаживал их, постукивал пальцами по струнам, и незрячее лицо его, обрамленное длинной бородой, построжало. В нем появилось что-то несходное с обыкновенной человеческой сутью, как бы даже освященное небесной силой. Эта сила стала почти зримой, когда зазвучали дивные слова.
«И был Сварог, — пел старец, — и была матерь Сва,И оборотились они волею всемогущего Рода, Прародителя Сущего, родившего Любовь-Ладушку, В голубя и голубку, И от них явлен был миру Вышень. Вышень — всемогущий Боже. Тот, что солнцем сияет в Сварге, Что, родившись, шагнул три раза Широко чрез простор Небесный. Этот юноша — сын Закона, Явь и Навь и Правь перешедший. Тот, в следах чьих источник меда, В высшем следе сияет Сурья. Тот, следы чьи соединяют Триедино Землю и Небо».
Пел старец и про дивный Ирий, где расцвел звездный цветок Астра, который волею батюшки Рода распустился, и из его лепестков вышла небесная женщина Майя. И прошла она в золотые палаты, села у окошечка, взяла в руки вышивание и провела первый узор — Солнце красное, а второй узор — светлый Месяц, а уж третий узор — Звезды яркие…
«И спустился с небес к злате Майе Вышень, И любовь пролегла между ними светлая, И родился от них Крышень[10], и был он силен и крепок, И до сей поры силой Прави держит он Солнце красное И рассыпает Звезды частые по сине Небу, И стелет путь-дороженьку светлу Месяцу».
И, как бы продолжая песнь сказителя, когда отзвенели струны и дивные слова, отзвучав, легли на сердце золотым вышиванием, сказал Видбор грустно, а вместе торжествующе, точно бы сие было в тихую усладу ему ли, небесному ли миру, в котором ныне наблюдалось обещающее святость проматери земле:
— И родился у Крышеня и земной женщины, славной чистотой духа и тела, сын, и был он чуден ликом и пошел по земле, и свет от него, и тихая радость… Но мы не знаем имени Его, не открылось еще в племенах русских, и неведомо, откроется ли?..
Рогнеда уходила от старцев, унося на сердце сладостное томление, казалось, оно еще долго не покинет ее. Но вышло не так, как мнилось. Приехал Владимир, и не один, с Добрыней, и смотрел на нее Большой воевода строго, как бы даже с недоверием, и она ни к чему в себе не могла отнести это, хотя не впервой ловила обращенный на нее тяжелый его взгляд.
— Принимай, княгинюшка, мужа, — взойдя на сени и, обозревая окрест глазом зорким, все примечающим, сказал Владимир. — Наскучала небось?
Рогнеда, хотя и утратила на сердце сладостное томление, все ж не без радости засуетилась, отдавая приказания и, стараясь поспеть всюду. Но то и странно, что радость казалась легкой, мало, что прибавляющей в душе. Возникло ощущение, что скоро она исчезнет. Так и случилось ближе к вечеру, когда Рогнеда, устав от пированья с Владимиром на сенях со ближними князцами, ушла в свои покои, сняла с себя тяжелое платье и серебряные украшения и легла в заботливо сбитую ключницей постель.
Она какое-то время находилась в нетерпении, дожидаясь Владимира, а он все не шел. И оттого, что он не шел, и оттого, что в покоях быстро стемняло, а пламя в ночных светцах сильно колебалось, хотя не примечалось и слабого сквозняка, на сердце у Рогнеды снова появилось томление. Но не то, не прежнее, от которого веяло сладостным ожиданием, другое, давящее, от него не укрыться, не сбечь… А тут вдруг опять на ближней стене замаячили тени отца и братьев ее. Она хотела бы закричать, да не смела. Княгиня ясно ощущала исходящее от теней, они как бы чего-то требовали от нее, и она не сразу поняла, чего именно… А поняв, и не разумом, но каким-то особенным, в любую другую пору невозможным для человека, чувством, Рогнеда, вся трепеща, поднялась с постели, открыла золотом обшитый рундучок. Он стоял в дальнем темном углу, еще в ее малые леты его подарил ей старый полочанский князь. Она отыскала на самом дне рундучка короткий, остро отточенный нож в кожаных ножнах. В девичестве, несчастливо закончившемся для нее, Рогнеда носила его на груди, а потом, став женой Владимира, спрятала. Подойдя к постели, Рогнеда положила нож под подушку и снова легла…
Владимир пришел за полночь. Был он изрядно хмелен и весел, о чем-то сказал ей, но она не услышала, не умея оттеснить болезненно острое недоумение. И не потому, что Владимир, едва коснувшись головой подушки, заснул, а оттого, что происходило в душе, не свойственное ей, чуждое. Она теперь принадлежала теням, трепетным в предрассветье, но все еще не исчезнувшим.
Рогнеда тихо поднялась с постели, долго смотрела на спящего Владимира, и не могла отыскать в себе каких-либо особенно ранящих чувств, не вспоминала и обиды, что претерпела от него, и едва ли понимала, для чего вытащила из-под подушки нож, а потом выдернула его из кожаных ножен и занесла над мужем… И была удивлена, когда Владимир открыл глаза и спросил не окрепшим со сна, сипловатым голосом:
— Ты что надумала?..
Рогнеда уронила нож и заплакала, только теперь осознав всю непоправимость того, что намеревалась сделать, пускай и противно ее естеству.
Владимир встал и ушел из Рогнединых покоев. А Добрыня в эту ночь не ложился, какое-то время он находился в убогом жилище Видбора и говорил со старцем и с Будимиром о беспокоящем его. Правду сказать, со слепым певцом ему не хотелось встречаться. Но и только-то… Добрыня и при худшем раскладе не позволил бы себе обидеть странствующего даже недобрым словом. А ведь знал, что Будимир недолюбливал его.
Может, нечаянная встреча со сказителем, а может, что-то другое растолкало в душе у Добрыни, отчего он не подремал даже, бродя по окрестностям теремного подворья и, размышляя о своих деяньях, которые полагал надобными для отчих племен, но которые многими, в том числе и Будимиром, отвергались. Это было обидно. Разве ему одному потребно возвеличение Руси? Не он ли денно и нощно печется о ней, памятуя про древнюю ее славу, когда русские племена подобно могучему морскому потоку растеклись по ближним и дальним землям, подвигая их к жизни и подымая города и городища, про многие из которых ныне только в древних писаниях, сохраняемых многомудрыми волхвами в Святилищах, и прочтешь?!..
Добрыня выслушал Владимира, сказал спокойно и твердо:
— Не от нас пошло: жена, поднявшая руку на мужа, да будет предана смерти. Иди, княже, исполни завет предков.
Владимир был как во сне. Меч оттягивал руку, нестерпимо хотелось вернуть его воеводе, но что-то удерживало… Вяло передвигая ноги, он прошел в Рогнедины покои вместе с Добрыней.
А княгиня была не одна, рядом с нею стоял сын Великого князя Киевского.
И сказал юный Изъяслав, заступив дорогу отцу:
— Она мать моя!
Владимир прикрыл глаза и уж не сына увидел перед собою, а светлорусого мальчика, убитого в Вятских лесах; говорили, что это поводырь слепого Будимира; мальчик еще не погасшими очами с укором смотрел на князя, и тонкая струйка крови текла по его щеке.
Владимир бросил меч, сказал глухо и задышливо:
— Кто звал тебя?..
В какой-то момент он поймал растерянный взгляд княгини и обронил холодно:
— И станешь ты отныне зваться промеж людей Гориславой. И да исполнится по сему!