За Русью Русь

3.

Все так и было. Ходили ближние ко Владимиру мужи в чужие земли, приглядывались к здешней вере, прислушивались к людскому мнению. В конце концов, тропа любознайства привела их в Царьград, и тут они немалое время дивились на Божьи храмы и церкви, не единожды отстояли службу, затерявшись промеж местной паствы, с удивлением, а вместе с робостью взирали на Христов лик и Его Апостолов. И нашли, что более разумной, во благо роду человеческому, веры они нигде не встретили. С тем и отъехали в Киев и говорили про это Великому князю. И тот остался доволен ими, после их рассказа в лице у него просияло, и добрая улыбка отметилась возле губ.

Но прежде было и так. Захаживали ко Владимиру, узнав о его душевном непокое, заморские гости и истово нахваливали свою веру. Великий князь никого не перебил ни разу, выслушал всех со вниманием. Однако никто не уловил в его ответном слове ни хулу кому-либо, ни одобрения. Иные из заморских гостей проявляли нетерпение и становились назойливы, тогда из соседней палаты выходил Большой воевода и предлагал гостям следовать за ним, суровым мужем с властным взглядом, и те, пугаясь, устремлялись за ним и с облегчением вздыхали, когда оказывались на обширном великокняжьем подворье.

Верно, Владимир в последние седмицы был как бы не в себе, а может, даже не так, и как раз то, каким он был ныне, и определялось его истинной сутью, про которую он только теперь понял, как понял и то, что прежним ему уже не стать. Хорошо ли это, плохо ли, сразу не скажешь. Нет, он-то знает, что хорошо, а только в его ближнем окружении, наблюдая за ним, иной раз чувствовали себя не в своей тарелке, смущались и не знали, чему приписать смущение. Во Владимире и вовсе утратилась легкость, с которою он раньше вершил дела нередко и государственные. Теперь, если выпадало что-то предпринять, он подолгу раздумывал, отчего гриди, а часто и Добрыня едва сдерживали раздражение. Большой воевода, хотя и выглядел более прежнего сумрачным и уже редко брал в руки гусли и радовал дружину старыми или недавно услышанными от бродячих сказителей песнями, не хотел ничего менять в себе, как и раньше, полагая, что решать даже большие дела надо быстро, не откладывая. Но и он не перечил Владимиру и терпеливо ждал, когда Великий князь скажет что-либо в утверждение своего ли, думского ли наказа. По правде, наказ пускай и не всегда согласовывался с тем, как видел его Добрыня, чаще оказывался если и не единственно верным, то уж, во всяком случае, не противоречащим ходу событий. Вот и теперь, осознав необходимость перемены на Руси веры (прежняя, от дедов и прадедов в его представлении потускнела, ослабла), Добрыня поспешал, опасаясь, что Великий князь передумает, а это было бы худо: разламывается на Руси, даже слабейший норовит потянуть в свою сторону.

Добрыня поспешал, говорил Великому князю едва ли не каждодневно про надобность на Руси перемены, которая привнесет в души благостное, и уж не нужно будет опасаться нового разлада меж племенами, и подомнутся тогда противящиеся великокняжьей воле. И Могута, сильный теперь и почитаемый на Руси, подобно стольнику, иссякнет в духе и не посмеет более тревожить русских людей. Владимир тем не менее медлил… Он и сам не сказал бы, почему, но что-то отмеченное высшей властью, подталкивало к непоспешанию, как бы говоря: всему свое время, и время, святостью осиянное, не пришло еще… Во Владимире с недавних пор окрепло ощущение того, что он уже не принадлежит себе, но небесной силе, и он ждал от нее знака. Он понимал: если бы на его месте оказался кто-то другой, посланный управлять русскими землями, то и тогда ничего бы не изменилось, и кто-то другой ждал бы такого же знака. Это принималось Владимиром спокойно. Иной раз он спрашивал у себя, а что если бы про его мысли узнал Большой воевода? Как бы воспринял их?.. Небось огорчился бы? И не умел ответить.

В минувшее лето на великокняжьем дворе появился пришелец, молчаливый и строгий, и в лютый зной он не снимал темного монашьего одеяния, мало с кем общался, только все присматривался к людям. Зачастую это раздражало обитателей Владимирова двора. Проявлял недовольство пришельцем и Большой воевода. У него не однажды возникало желание прогнать его. Но не принято на Руси обижать забредших на отчину хотя бы и по непонятной никому причине. И самому наихудшему отводилось место за столом: живи тут, сколько душе угодно, не лизоблюдничай только, укорачивай нрав, не вводи во искушение ближнего. А пришелец ничем таким не отличался. И скоро сделался даже полезен, это когда Большой воевода устав наблюдать за ним, подошел к нему, в те поры живущему на дальнем, близ днепровского крутоярья, подворье и в тихом одиночестве молящемуся своему Богу.

— Ты чей? — спросил Добрыня, когда пришелец посмотрел на него.

— Слуга Божий, — отвечал он. — Во служении Ему, всеблагому, нахожу отраду.

— По какой же надобности явился в русские земли?

— По слову Господнему, — отвечал он. — Однажды, когда я молился у Престола Всевышнего, греясь в благостных лучах, ниспадающих от Него, сказано мне было, что я должен пойти в те края, по которым хаживал в прежние леты, отмечая на всем, даже и на холодных камнях, омываемых речной водою, благодать. Там ждут тебя, сказано мне было, Русь и все племена ее, готовые к принятию Христовой веры. Обопрешься об них в сей день великий, отмеченный Моим благоволением. И я поспешил сюда и увидел земли дивные, воистину припадающие к Господним стопам… Верую, свершится чудо, и сделаются сии земли любимы Сыном Человеческим и снизойдет на них Дух Святый и воссияют они во славу Божью.

Добрыня выслушал пришельца со смутным, тревожащим чувством и не сразу утвердился в мысли, что тот надобен ему ныне более, чем кто-либо еще, все же спустя время он отыскал его и привел к Владимиру. Великий князь, как и ожидал Большой воевода, выказал удовольствие от знакомства с пришельцем и долго в тот вечер беседовал с ним. И через день призвал его к себе, а потом еще через день… Случалось, пришелец замолкал, и Владимир, уже привыкши к этому, старался не мешать ему, как бы отодвинувшемуся от земной жизни, и терпеливо дожидался, когда тот отойдет от наблюдаемого духовным оком. А потом Владимир возвращался к прежнему разговору и, имея память едва ли упускающую и малость из того, что становилось близко и дорого, повторял прежде сказанное пришельцем, голосом тихим и отверзлым от ближнего:

— Блаженны нищие духом; ибо их есть Царствие небесное. Блаженны плачущие; ибо они утешатся. Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем; ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы; ибо они будут наречены сынами Божьими. Блаженны изгнанные за правду; ибо их есть Царствие Небесное.

— Истинно так! — с восторгом, впрочем, ничего не менявшем в лице его, но только в голосе, а он делался тоньше и слабже, восклицал пришелец. — Ибо сказано еще: «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

— Да, да, — негромко говорил Владимир и в мыслях воспарял высоко, так что дух захватывало, но не было страшно, а только щемяще грустно, тем не менее, ни разу у него не возникло желания вернуться к прежнему своему душевному состоянию. Он про это и не думал. Ему по сердцу происшедшая в нем перемена, она в который уже раз ясно сказала, что он принадлежит не только осязаемому миру, но и стороннему, откуда притекают к нему удивительные токи, они велят поступать так, а не иначе, делать что-то, чем в другое время он не стал бы заниматься, сдерживать нетерпение, не впадать в суету.

А пришелец подолгу засиживался у него во дворце. И Владимир привык к нему. Он не походил на тех, кто приезжал из дальних стран. В нем не наблюдалось незнания русских обычаев, не проглядывало робости, своенравия или любования собственной непогрешимостью, что так часто замечалось в чужедальних людях. Он был спокоен и ровен со всеми, если даже кто-то вдруг начинал проявлять к нему неприязнь. Но и то верно, что спустя время такой человек забывал о своей неприязни и уже ничего не мог вспомнить.

Однажды великокняжьи терема посетил старый Видбор и сказал про свои видения, которые от Существа Высшего, еще непознанного им, может, от самого Крышеня. Бога Всемогущего, поднявшегося над мирами. Видбор говорил, что ожидаемые в отчих землях перемены во благо Руси, ибо они от Духа Святого и от Сына Человеческого. О нем скоро услышат в русских городах и селищах и вознесут Лик Его во храмы свои. Прощаясь, Видбор приблизился к Владимирову гостю и долго смотрел на него, и, по мере того, как смотрел, в лице у старца возрастало напряжение, пока не сделалось дивно строго, как бы даже без единой кровинки, и предвещающе чудо.

И чудо через седмицу свершилось. Гость Владимиров вдруг исчез, и странно так, ни на что не похоже, он находился с Великим князем в высоком теремном дворце, но стоило Владимиру отлучиться, как он исчез. И через день он не появился. И еще через день. Странно и то, что память о нем держалась только во Владимире и в Большом воеводе, а те, во множестве обитающие на великокняжьем подворье, ничего не могли сказать о нем, точно бы никогда не видели его, а ведь он встречался и с ними. Получается, он не для них опускался с высокого Неба, коль скоро это был небесный Гость. А что так и есть, Владимир не сомневался. Да и как тут не уверовать в это, если он еще раза два представал перед ним в сновидениях, и был лучезарен и светел, и смотрел на Великого князя ласково. Через какое-то время Владимир начал думать, что Гость Небесный не кто иной, как Андрей Первозванный, Апостол Христа.

В день, когда в ближних селищах девицы плели венки-оберегатели от злого сглазу, а отроки прыгали чрез высокие костры, ища для своего тела очищения от недобрых наваждений, а потом поспешали на жизни и весело и ликующе вязали именной сноп, Владимир созвал Думу, да чтоб приехали на нее старейшины из разных русских городов. Он вышел к ним и нарочито холодно оглядел гридей и прочий немалый люд и сказал непривычно жестко и властно:

— Пора!..

Что это означало, поняли все и согласно закивали головами, хотя едва ли не каждый надеялся, что еще рано и не скоро придет время для новой веры. Исключение составлял Добрыня. Он лучше других понимал, что подступил край и промедление может обернуться большой бедой: велика и могущественна река Днепр, но попробуй отыми у нее речки и реченьки, которые она собирает на своем пути, то и ослабнет и мало что сохранится от ее могущества. Так и на Руси, было время, когда старая вера, от отцов и дедов, объединяла племена, но, видать, в последние леты потускнела, и прежние Боги уже не могли вселить в людей надежду, они как бы утратили в себе что-то, оскудели на добрые деяния. О, не зря в разных русских землях стал являться недобрый знак. То солнце посреди ясного дня погаснет и зло таящая темнота обрушится на городища и веси, и замрет сердце у человека, и страх выплеснется наружу и уж нету в душе прежнего лада. А то, слыхать, в Ильмень-озере поселилась огромная, никем в округе не виданная раньше, желтая рыбина и давай мутить воду, раскидывать лодьи и челны, и многие рыбаки, застигнутые ею, недотянули до берега. А вот еще знак: близ Чернигов-града, на росстанях, где вкопаны поминальные столпы, неожиданно сделалось шумно и ветрено, и это в ту пору, когда недалеко от того места было тихо и ясно, и малый ветер не всколыхнет траву, и тут-то из разверзлой земли вышел огромного роста черный человек и обвел мутным взором ближние пространства, и, куда дотягивался мертвый глаз его, там деревья мгновенно усыхали, а малое зверье обращалось в уголья.