Сердце Запада

Глава 2

После возвращения из Канзас-сити я зажил жизнью образцового городского сумасшедшего: меня не обижали, со мной вежливо разговаривали, но, полагаю, издали показывали пальцами и рассказывали приезжим про чудака, который уволился с очень хорошего места (а «Вестерн Континентал» была очень хорошим местом, особенно для Арканзаса) для того, чтобы в неопределенном будущем получать гипотетические прибыли за изобретения.

Я понемногу доводил до ума велосипед. С резиной я решил не связываться, мне не под силу было налаживать здесь шинный заводик, я только начертил очень красивый эскиз и отправил копию Фицджеральду. Там было всё: и камера, и покрышка, и даже ниппеля. Сам же я, поразмыслив о прелестях катания на голых ободах, затеял авантюру с пружинами. Когда-то давно, когда в моем распоряжении были еще все сокровища Интернета, на одном форуме подвернулась мне статейка про велосипедный пружинный обод, и теперь я эту мысль обдумывал, проводя много времени на заводике Джонса и Шиллера.

Джонс и Шиллер, надо сказать, сейчас не бедствовали. По договоренности с Фицджеральдом (я в тонкости не вникал) они делали вентиляторы для Арканзаса, деревянный вариант конструктора, а кроме того, у них сейчас и прочей работы хватало, так что они понемногу выплачивали задолженности и расширяли производство. Джонс посматривал на мою возню с велосипедными колесами, но этот транспорт ему сразу не понравился, если смотреть на него с точки зрения «изготовить и продать», а потому он скептически покачивал головой и ронял замечания насчет того, что я время зря трачу.

Зато Шейн Келли был в восторге: в то время, когда велосипед не требовался мне лично, он поступал в его полное распоряжение. В уговор входило давать бесплатно кататься ребятне с нашей улицы, и Шейн уговор честно выполнял, не делая различий по расовому или гендерному признаку. Я, однако, знал, что с мальчишек, которые приходили покататься из города, Шейн взимал плату: редко деньгами, а чаще всякими предметами, которые не имели ценности в глазах взрослого, но высоко котировались в глазах подростков.

Он же взял на себя демонстрацию анимаскопических фильмов: ходил с проектором по салунам и за небольшую денежку демонстрировал «Приключения червяка» и еще несколько лент, нарисованных за последние месяцы мисс Мелори. Прибыль делилась на три части: Шейну, мне и мисс Мэлори. Его младший дядя по секрету мне донес, что Шейн подумывает о создании более пикантной анимации, но поскольку способностями к рисованию не владеет, фильм с девушками, которые танцуют канкан, показывая в танце аж коленки, отложен до того времени, когда Шейн найдет художника, способного нарисовать такие картинки на крошечной ленте кальки.

Тем временем Фицджеральд прислал мне образцы пленки из паркезита. Пленка пока была толстовата, а потому мутновата и при попытке сворачивания в рулончик ломалась, однако мы с мистером Борном, местным фотографом, которого весьма интересовала тема «движущихся фотографий», начали опыты со съемкой на паркезитовую пленку. Ну как — начали… Я-то всей этой фотохимией и не интересовался никогда, в век Инстаграма оно вроде как никому и не нужно, но я туманно представлял, как должна выглядеть фото— и кинопленка, и вроде как руководил изысканиями мистера Борна. К тому времени, когда пленка станет тонкой и прозрачной, глядишь, какую-то технологию мистер Борн и наработает.

Параллельно я писал Фицджеральцу настоящие эссе на тему пластмасс, нефтехимии и грядущего электрического века. Он отвечал мне более лаконично, но, кажется, мне удалось задеть его за живое. Разумеется, бросить все и заниматься инновациями он не собирался, однако начал собирать информацию о том, что творится в промышленности, и, похоже, собирался налаживать собственное нитроорганическое производство. Кажется, мне удалось заронить в нем уверенность, что тринитротолуол — это отличная взрывчатка, и, хотя точной технологии этой взрывчатки у Фицджеральда еще не было, он явно нацеливался на ее производство. Я, в принципе, и не возражал, если побочным направлением этого производства станет выпуск пластмасс.

Совершенно внезапно прибыл пакет, в котором я обнаружил, к большому своему удивлению, чертежи пивной пробки и станочка, которым эту пробку предполагалось на бутылке обжимать. Аукнулся разговор в клубе в Канзас-сити, когда я, расслабившись, обрисовал преимущества бутылочного пива перед бочковым, набросал эскизик пробки, а когда мне возразили, что пиво консервировать нельзя — это что ж, кипятить? Да что ж это за пиво! — изложил концепцию пастеризации, как я ее себе представлял. Кажется, мы под тот разговор вовсе не пиво употребляли, потому что в трезвом виде я как раз предпочитаю бочковое. Но вот как-то так разговор повернулся…

В чертеже пробка называлась не пивной, а «для консервирования», авторами назывались я и Фицджеральд, станочек был чисто фицджеральдовский (я, впрочем, и не претендовал), на все это дело надо было брать патент, с Барнеттом все согласовано. Пивовары были пока не в курсе, какое счастье на них свалилось, потому что консервировать пиво пока никто не пробовал. Во всяком случае, в тех работах Пастера, которые Фицджеральду удалось разыскать в библиотеках и книжных магазинах восточных штатов, ничего о пастеризации пива не было, да и вообще никто ничего о пастеризации чего бы то ни было не писал. Фицджеральд написал письмо французскому ученому, который сейчас занимал пост директора по научной работе в Эколь Нормаль, но ответа пока не получил.