За Русью Русь

Чудно… Не Могута, она его в свое время высмотрела в великий праздник, когда всем правит любовь. Стояла тогда в девичьем хороводе и пела, и вдруг как бы кто-то нашептал ей на ухо: а ты глянь-ка на того воина близ березовой рощицы, с краю, иль не дивен ликом он, иль не смел и горделив взор его? Неужели не поглянется тебе?..

Посмотрела Лада и — обомлела, и долго не могла прийти в себя, потом сказала:

— Он мой… хотя бы на короткую ночь любви. А там пусть будет, как Боги рассудят.

И она подошла к нему, когда хоровод распался и девы, смеясь, разбежались по лесу, преследуемые удалыми молодцами. Она подошла к нему и сказала, что он по сердцу ей, и она хотела бы провести с ним эту ночь. Могута с легкой растерянностью, она заметила это и возликовала, поглядел на нее и усмехнулся грустно:

— Не стар ли я для тебя, красна девица? Вон и голова у меня обволоклась сединой.

— Нет, — сказала она твердо. — Ты люб моему сердцу. И пала ночь любви, страстная и горячая. Остро и обволакивающе пахли лесные травы, и небо сияло ясно и торжествующе, точно бы радовалось за людей, которые, отринув в прежние дни властно требуемое в родах, отдались великому чувству. И словно бы в утверждение земной жизни в недальних болотах возгорелся папоротник, и свет от него был ярок и пронзителен.

О, Лада ничего не запамятовала из первой их ночи, она поняла в Могуте такое, о чем он и сам не догадывался, она увидела глубоко запрятанное в нем смятение оттого, что сызмала оказался отринут от ближнего рода, хотя и не отвержен в русских племенах, чаще принимаем в них. Нет, смятение это не сильное, а тонкое и слабое, как льняная нить, еще не отыскавшая укрепу в холсте, едва прозревалось, но Лада увидела его отчетливо и остро пожалела возлюбленного и сказала ему про это, втайне опасаясь, что он обидится, но он лишь удивился и проговорил чуть слышно:

— Неужели правда?..

Случилось это на дреговичской земле в двух днях пути от Менеси. Там отчина Лады. И по сию пору в том селище живут отец ее и мать, и родовичи. А сама она, уехав с Могутой, ни разу не посетила отчего дома. Скучала, конечно. Да, видать, судьба у нее такая. С тем и свыклась и не пыталась ничего поменять в жизни.

Дни бегут за днями, одна ночь сменяет другую, поутру воздух как бы наливается тяжестью, отдает прохладой, а отряд Могуты, будто пушинку, сорванную злым ветром с папоротника, носит по разным весям и селищам. Могута не задерживается нигде, разве что близ Вручая проводит седмицу, тепло принятый деревлянами. Тогда-то он и Лада отправляются в те места, где живут родичи светлого князя. Мало их нынче: подчистую метут киевские воеводы, ненавидя Могутин род: кого со света сживут, кого прогонят с глаз долой, и тогда становится человек, ни в чем не повинный, извергом, и коль скоро не достигнет Оковских лесов, то и сгинет бесследно. Но воеводы по какой-то причине не трогают посреди леса взнявшееся высоким тыном становище Мала, отца Могуты. В прежние леты нередко приезжал сюда деревлянский князь с сыном и подолгу жил тут, любуясь суровой природой и обучая сына разным премудростям. Иль запамятуешь про это, сердечное, даже сделавшись седоголовым воином, про кого говорят на Руси, что он не ведает поражений, умеет обмануть и саму смерть?.. Все-то помнится Могуте, и утаенное вдруг распахнется перед ним и подвинется во времени, как бы жалеючи его, и он жадно озирает открывшееся сердечному позыву, и дух захватывает, вот сорвался бы и побежал к дальней пуще с юными сотоварищами и там устроил бы игрища. Только не сдвинется светлый князь с места и лишь украдкой вздохнет. Но и этому скоро придет конец, и тогда он скажет Ладе:

— Пора! В дружине заждались…

В деревлянах Могута узнает про Владимирово крещение и пуще прежнего тягостно делается на сердце. Он замечает в людях шатанье великое, но долго не хочет верить в худшее.

— Что, поослабла во внуках Святогора сила его? Иль духом уже не те, что в старые леты? Иль не в моих ножнах заветный меч Святослава?!..

Прошлым летом хаживал Могута на Пороги, там и взял меч у печенежского князца, сбив с коня; говорил тот, сникши, что сей меч и есть Святославов, Курей передан ему.

— Да, видать, не в добрый день, коль теперь я взят в полон. Слух об этом проворным зверьком обежал русские земли. Это прибавило уважения к Могуте. А как же иначе? Стоял Святослав на страже русской воли, твердо веровал в заветы дедичей. А ныне хотят наступить на горло старой вере. Не зря в русских землях появилось великое множество темнолицых людей в черных одеждах, бродят они от селища к селищу и говорят про своего Бога. Где и примут их, выслушают, а где, не раздумывая, предадут в холодные руки Ангела смерти.

Могута побывал в деревлянах и дреговичах, в радимичах и вятичах, но не рискнул пойти к Стольному граду, хотя по первости жила в нем такая задумка, да поломалась, точно трухлявая палка. Уж очень были сильны рати, шедшие по его следу. С тяжелым сердцем возвращался он в лесное городище. И не скоро еще снова укрепился в духе. Это произошло, когда и самый слабый разумом в Могутянском городище понял, что пора бы уж с мечом постоять за древнюю волю. И тогда Могута повелел обучать воинскому ремеслу последнего смерда, крепить ратную силу. И сам иной раз выходил во чисто поле и пробовал силу удара меча Святославова.

Отписал Владимир сыновьям своим Вышеславу от Оловы, Святополку от Юлии, Ярославу и Изъяславу от Рогнеды, Святославу от Малфиды, Судиславу от Одели, а также Всеволоду и Мстиславу от Рогнеды же прибыть в означенный срок в Киев с тем, чтобы принять святое крещение с жителями стольного града. И приехали все они, и стало во Владимировых палатах шумно. Да в одних ли палатах? В разных концах города, в ближних селищах только и разговора, что окрещен князь-надежа в далеких греческих землях, после чего приболел: крещение-то принял, окунувшись в ледяную воду. Но, слава Богам, недолго пролежал в постели болящего, преодолел хворость и седмицу назад выступил с войском из Корсуни, взятой им с бою, но тут же и отданной царьградскому Кесарю за царевну Анну. И бысть сие вено[12] огромное, невиданное в русских землях. Говорили, поменялся князь, приняв крещение, и не ответить сразу, к добру ли та перемена, к худу ли?.. А что как зачужеет и оборотится ко злу, позабыв про душу? И простирало киевское людство руки к небу и шептало:

— О, Боги, не оставьте нас милостью, не дайте совершиться непоправимому!

И к волхвам ходило людство, выпытывало:

— Что бы сие значило?..

Волхвы хмурились и не отвечали, а то и предрекали большие беды, от которых слезьми изойдут в племенах. Но были и такие, кто еще при Великой княгине Ольге отошел от старой веры и принял ту, про которую вещают черноризцы в церкви святого Илии:

«И всякое сотворяющееся под солнцем есть благо, и вера во Христа из того же ряда, разве что благо от него всевеликое».

А еще говорили во храме, что в древние времена в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода родился мальчик Иисус.

«Тогда пришли к нему волхвы с Востока и говорят: «Где родившийся царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на Востоке и пришли поклониться Ему. Тогда Ирод, тайно призвав волхвов, выявил от них время появления звезды. И, послав их в Вифлеем, сказал: пойдите, тщательно разведайте о Младенце, и когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему. Они, выслушав царя, пошли: и ся, звезда, которую видели они на Востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью великою. И, войдя в дом, увидели Младенца с Марией, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну».

Среди этих волхвов были и от племен русских прорицатели, время спустя они провели путями, ведомыми им одним, в отчие земли Христова Апостола Андрея Первозванного, и крещены были от него и поклонились Господу и стали братьями во Христе. И в прежние леты знатцы человеческих душ угадывали это братство, нередко скрываемое от злого хуления, упрятываемое глубоко, но часто зримое даже и в неблизи: подходи страждущий, испей из святого колодца, а то и просто побудь возле него, коль душа еще не созрела к приятию Божьего Слова, но если созрела, то и крепи сие братство в Духе Едином.

А в церкви святого Илии службы шли одна за одною, и было в них восхваление Всевышнего, и тихая, чуть только отмечаемая в лицах радость, и сладко щемящее удивление, но нередко и тщательно скрываемая опаска, а что как у доброго слуха слабы окажутся крылья и опалятся в людских пересудах, что тогда?.. Но тут же слышалось надежду сулящее:

— Дивны дела Твои, Господи!

А и вправду, дивны. Промеж паствы в один из дней, чуть притомленных смурью неба и проливающимся дождем, после чего, впрочем, небо становилось как бы даже глубже и яснее, хотя и ненадолго, — время спустя снова натекала смурь и снова была прогоняема, — пронесся слух, что войско Владимира уже миновало Родню и скоро вступит в стольный град.

— Но то еще чудно, — сказывали видаки, ломая в руках шапку. — Что впереди войска не Великий князь с дружинными мужами, а золоченый Крест, его несут, сменяя друг друга, отроки и пасынки. За сим сразу же кони в упряжи везут искусной гречанской работы, убранный цветными тканями, большой короб. Иные преклонившиеся ко Христовой вере говорят, что в коробе мощи святого Клемента, ученика Иисуса. И мощи те чудо творящие, всяк, едва прикоснувшись к коробу, делается справен телом и крепок духом.

Войско шло неторопливо, понимая про единящее рать людей, принявших святое крещение в Корсуни и прикоснувшихся к благодати. Невесть что случилось с людьми, словно б враз небесные дали открылись им, обещая неугасание в них сердечного света, возжегшегося ясно и торжествующе.

Вместе с дружиною дивное преображение ощущал и Владимир. Но в отличие от многих, прислонившихся ко святому деянию, он-то знал о причине этого: с помощью ученых царьградских мужей, а их и в прежние леты при дворе хватало, Владимир не однажды обращался к Святому Писанию, и подолгу находился в глубокой задумчивости, а нередко и в странном оцепенении, и все, что совершалось окрест, мнилось слабым и беспомощным, не способным подвинуть человека к очищению. И непросто было потом обрести душевное равновесие, что-то в нем, какая-то часть так и оставалась в смущении. И это, прежде малое, после того, как его окропили святой водой, обрело устойчивость, обернулось светлым приятием мира. Он помнил, как подходил ко святой купели и как царьградский епископ в золоченых одеждах положил руку на его непокрытую голову. Тих был епископ, медлителен в речениях, и Владимир едва ли не в мгновение ока осознал суетность и бесполезность человеческих устремлений, коль скоро они от обыкновенной житейской потребности и не освящены Господним соизволением. Воистину и песчинка на дне моря надобна миру, если она не сама по себе, но рукою Всевышнего опущена в морскую пучину.

Помнит Владимир и удивительное чувство избранности, которое точно бы по волшебству посетило его, а удивительным помнилось потому, что отнюдь не принижало тех, кто еще не принял святого крещения, напротив, как бы сделало непосвященных ближе и понятнее с их сомнениями и горестями. Ему хотелось сказать, что еще не поздно, придет их час, и они обратятся к Господу и ощутят себя не одинокими на земле, но принадлежащими ко святому братству. Ибо завещано: «… кто будет исполнять Волю Отца Моего небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь». Воистину «… кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает». Ибо что есть проживание в Духе, как не еще большее приближение к истине, к пониманию земного существования, которое лишь миг на пути к бессмертию души, но миг столь важный, что затмись он хотя бы с краю, и обломается в человеческой сущности, и станет она неспособна к очищению от скверны и пребудет во мраке, пока не подымутся мертвые и в многоверстном их хоре, прикоснувшись к душам праведников, не затрепещет она в страхе, осознав глубину своего падения.