Всплытие. Звездный час "Весты"

Глава восьмая. Бой

День 10 июля тянулся невозможно долго. Пополнив запасы провизии и воды, экипаж ждал отплытия.

Баранов распорядился, чтобы на берег никого не пускали, во избежание опозданий. Над Одессой медленно плыл знойный день. Ослепительно сверкали стены домов и сонные воды гавани, к металлическим леерам было больно прикоснуться — так они раскалились.

Наконец в два часа отдали приказ поднимать пары — в зевы топок полетел уголь, загудели котлы, из труб повалил дым. Ровно в четыре «Веста» отдала швартовы, без лишнего шума отвалила от пирса и двинулась к выходу из гавани.

Через час, когда, следуя на юго-запад, «Веста» удалилась от Одессы миль на десять, Баранов пригласил к себе в каюту Перелешина-старшего. Тот вышел из кают-компании, бросив значительный взгляд на собравшихся там офицеров.

Через четверть часа старший офицер вернулся.

— Господа, — объявил он, — «Веста» направлена в самостоятельное крейсерство вдоль Румелийского и Анатолийского берегов сроком на пять дней. К приказу приложен подробный маршрут с планом. Сейчас идем к Кюстенджи, на вид города должны прибыть утром. Приказано захватывать коммерческие и небронированные суда неприятеля, избегая, как всегда, встречи с броненосцами. Господин подполковник, — продолжал он, обращаясь к Чернову, — командир корабля просил вас немедля зарядить орудия.

Тотчас пробили боевую тревогу, из пороховых и бомбовых погребов из рук в руки стали передавать снаряды и заряды, бомбы с боевыми винтами были вложены в стволы мортир, снаряды с медными гильзами досланы в затворы скорострельных пушек. «Веста» резала легкую зыбь, готовая в любой момент выбросить в цель залп весом в 12 пудов.

Но вокруг все было спокойно. Справа по борту на горизонте тянулись уже знакомые берега, слева и по курсу расстилалось пустынное море. «Веста» шла, делая 11 узлов, дымок из трубы улетал за корму и быстро рассеивался. Солнце склонялось к Румелийскому берегу. Володя стоял на баке и всматривался вдаль, в глубине души надеясь, что именно ему первому удастся увидеть дым вражеского корабля.

Неподалеку, в кругу «баковой аристократии», выделялась крепкая фигура боцмана Власова.

— А как вы считаете, Алексей Петрович, — почтительно обратился к нему красивый брюнет с небольшими усиками, матрос 1-й статьи из черноморцев Филипп Белый, — встретим ли на этот раз турка?

Власов не торопясь затянулся, вынул изо рта короткую обкуренную трубочку и солидно ответил:

— Очень может быть, парень. Когда мы прошлый раз ходили эскадрой, он нас боялся и прятался. А сейчас одни — вот он и кинется.

— И неужто мы с ним сражаться будем? Ведь у него же броня и пушки, сказывают, огромные. Калибр их, я слыхал, в два раза больше, чем у нас.

— Боишься, что ли? — насмешливо спросил боцман.

— Да не то что боюсь, — ответил матрос, — а просто сомневаюсь.

Вокруг них собралось много подвахтенных матросов, подошел и Володя, готовый прийти на помощь боцману в объяснении преимуществ «Весты». Власов увидел его и, не желая ударить лицом в грязь перед юнкером, ответил с полной уверенностью:

— А ты не сомневайся. Видел, какие провода подполковник Чернов всюду к орудиям протянул? Это называется гальванизм (он явно гордился тем, что запомнил такое слово). Этим самым гальванизмом мортиры сами стреляют и все разом. Видел небось, как под Очаковом щит разнесли? А палуба у турецких броненосцев (я сам слышал, как об этом его благородие капитан-лейтенант со старшим офицером говорили) совсем не бронированная. Вот мы по ней сверху бомбами и ударим. И ходу у «Весты», считают, на узел больше, чем у самого быстрого турка. Вот и соображай! А то… сомневаюсь! — закончил он.

— Так-то оно так, Алексей Петрович, — не унимался его собеседник, — а если он в нас из своей пушки угодит? Власов посерьезнел:

— Промахнется бусурман. Ну а если попадет, то на это божья воля. Да, может, с одного его снаряда ко дну-то и не пойдем.

— А коли в машину?

— Ну если в машину, тогда, конечно, хана, — согласился боцман.

Наступила ночь. «Веста» двигалась без огней; еле слышно стучала машина.

В четыре утра на мостик поднялся лейтенант князь Евгений Голицын-Головкин. Мичман Григорий Петров, уже неоднократно вынимавший часы и рассматривавший их стрелки в свете нактоузной лампы, радостно его приветствовал — можно сдать вахту и завалиться спать. Зато князь был далеко не так весел — первая утренняя вахта в море досталась именно ему, а он не любил вставать в половине четвертого.

Князь негромко окликнул сигнальщиков, убедился, что они не спят, проверил, правильно ли рулевой держит курс (все было в порядке), и стал вышагивать по мостику, заложив руки за спину. Вместе с остатками сна проходило и его дурное настроение. На востоке появилась полоса, предвещавшая рассвет, звезды меркли; ветер, как и вечером, ощущался только от движения корабля, но зыбь усилилась. Удары небольших волн приходились «Весте» в левый борт, иногда при волне крупнее прочих чувствовалось легкое сотрясение корпуса. Появилась качка.

В пять произошел обычный ритуал пробуждения команды, одновременно на палубе появился старший офицер. Владимир Платонович успел безукоризненно выбриться, умыться, выпить кофе и теперь наблюдал за уборкой корабля, попыхивая сигарой.

«В своем служебном педантизме он, кажется, перебарщивает», — подумал князь, представив, с каким удовольствием сам спал бы на месте старшего офицера до без десяти восемь.

Светало, но горизонт над морем, при чистом небе, был затянут серым маревом. По правому борту в отдалении по-прежнему тянулся берег.

— Сигнальщик, — крикнул Голицын-Головкин на фор-салинг, — ищи по правому борту Георгиевский маяк, пора бы ему открыться!

Ровно в шесть с мачты раздался крик:

— Вижу маяк, ваше благородие!

Князь взял бинокль и навел на берег. Сначала он ничего не видел, но потом обнаружил белую иглу маяка, стоящего, казалось, прямо в воде. Лейтенант был доволен — маяк открылся именно в то время, как это предсказал вчера штурман Корольков. Ни течение, ни ветер не сбили «Весту» с курса и не замедлили ее ход.

«Через пять часов придем на вид Кюстенджи, — подумал князь. — Впрочем, в это время я буду спать, — заключил он в предвкушении столь приятной перспективы».

Посмотрел на часы — было начало восьмого. Вахта подходила к концу, осталось самое трудное — дотянуть последний час, который всегда длится дольше других.

На палубе появился, зевая, Володя. Князь был рад, что есть с кем побеседовать.

— Господин юнкер, — любезно сказал он, — что-то вы сегодня стали ранней пташкой. — Лейтенант уже собирался пройтись насчет гимназистки, оставленной Володей в Николаеве и служившей, по мнению князя, причиной его бессонницы, как вдруг сверху, с фор-салинга, раздался крик:

— Ваше благородие, слева по курсу дым!

Володя и Голицын-Головкин разом повернулись в направлении протянутой руки матроса. Князь в этот момент держал в руке часы (проверял, сколько осталось до конца вахты) и машинально возгласил:

— Семь тридцать!

Володя не увидел ничего, но вглядывался в горизонт с таким жадным нетерпением, что князь, сжалившись, протянул ему бинокль.

Почти по курсу он увидел густой черный дым. Яковлев часто слышал, что турецкие корабли сильно дымят, и понял, что идет враг.

— Наверное, догоняем купца, — предположил князь, — однако надо разбудить командира.

— Я пойду! — радостно вызвался Володя, понимая, что без Баранова дальнейшие события не развернутся.

— Да что вам затрудняться, я матроса пошлю, — возразил Голицын, но Володя уже скатился по трапу и стучал в капитанскую каюту. Дверь открыл вестовой Баранова с полотенцем через плечо.

— Николай Михайлович проснулся?

— Изволили уже побриться и умываются, полотенце несу, — ответил матрос.

— Скажи ему, что на зюйде дым появился, большой и черный.

Баранов сам услышал это сообщение сквозь дверь туалетной комнаты и вышел с мокрым лицом и руками. Вытираясь, он спрашивал подробности, но Володя смог добавить только, что дым открылся ровно в половине восьмого, а рангоут еще не показывался.

— Ну вот, дождались, — сказал Баранов, застегивая сюртук, — за мной, юнкер.

И стремительно бросился на палубу. На мостике князь не отрываясь глядел в бинокль, дым на горизонте был уже виден невооруженным глазом.

— Открылся рангоут, — доложил он, — но не понять, догоняем или идем встречным курсом. Если догоняем, значит, купец, а если идет навстречу, то, может быть, и броненосец!

Баранов тоже посмотрел в бинокль.

— Вижу корпус с кожуховыми свесами, ваше благородие! — закричал сигнальщик.

— Торговый колесный пароход, — несколько разочарованно протянул Баранов.

А Володя почувствовал прямо-таки жесточайшую досаду и ярую ненависть к наглому «купцу», занявшему место великолепного броненосца, который он в мечтах уже захватил в плен и торжественно привел в Севастополь.

Действительно, в бинокль было видно судно, идущее тем же курсом, с выступающими с бортов кожухами для колес.

— Курс зюйд-тень-вест, — скомандовал Баранов.

Рулевой несколько повернул штурвал («Веста» шла курсом вест-зюйд-вест), и бушприт парохода покатился вправо.

«Отрезаем «купца» от берега», — догадался Володя.

— Кто на вахте в машине? — спросил Баранов.

— Вольный механик, — доложил вахтенный офицер.

Баранов наклонился над переговорной трубой и одновременно двинул ручку машинного телеграфа на «полный вперед».

— Поднять давление до предела! Господин юнкер, — Володя вытянулся, — отправляйтесь к подпоручику Пличинскому и передайте, что я прошу его спуститься в машину и лично наблюдать за давлением пара.

Но Пличинский уже был на палубе. Окинув взглядом горизонт, он все понял и нырнул в люк.

Наверх к подъему флага поднялись офицеры и свободные от вахты матросы. Все взоры были обращены к дыму на горизонте. Появился Чернов и встал рядом с Барановым.

— Гардемарин Барковский, — скомандовал он, — к дальномеру! — и поднял бинокль. Посмотрев не более секунды, он тихо сказал (его слышали только Баранов, Володя и вахтенный офицер):

— Николай Михайлович, это не пароход — это большой броненосец и судя по скорости сближения, он идет прямо на нас. Возьмите мой бинокль и убедитесь сами.

Пока Баранов смотрел в бинокль Чернова, который был мощнее любого другого на «Весте», Володя замер от напряженного ожидания. Неужели командир сейчас скомандует к повороту и пойдет обратно в Одессу? Но ведь именно так он и должен поступить, согласно инструкциям Аркаса. Боя с таким грозным противником «Весте» было прямо приказано избегать. Секунды тянулись долго.

— Вы правы, Константин Давыдович, — наконец ответил Баранов, возвращая бинокль, — это действительно броненосец. И скомандовал рулевому:

— Курс вест-зюйд-вест!

Бушприт «Весты» пошел обратно и снова уперся в темное пятно на курсе.

— То, что вы приняли за кожухи, — говорил между тем Чернов, — это свесы его средней казематированной батареи. Господин гардемарин, доложите расстояние.

Барковский оторвался от дальномера.

— Три мили!