По обе стороны огня

Глава шестая

Все складывалось в пользу Шаткова — проверку он прошел, рекомендатели, которых Шатков не знал и никогда даже не видел, отозвались о нем хорошо, железный сцеп, что плотно обхватывал его, — Шатков чувствовал холод металла даже когда просыпался ночью, один в душной комнатенке с щелью-бойницей, ежился неприятно, — и все-таки это уже был не подвал, а первый этаж, здесь больше воздуха, — но тем не менее всякий воздух пропадал, когда он чувствовал на висках железный обжим, а живот поперек был стянут обручем, — в таких случаях он даже во рту ощущал застойный, очень прочный вкус железа.

Он все понимал, все ощущал и лишних движений не делал — если будет дергаться, его быстро подсекут…

Прошло уже шесть дней, как он жил на чужих харчах, очень скудных, надо заметить — пара котлет, макароны и компот на завтрак, то же самое на обед, плюс тарелка рыбного или картофельного супа, то же самое и на ужин, только без супа. Ресторанной едой, как обещал Николаев, и не пахло, за ворота выходить было нельзя, единственный человек, с которым Шатков мог беспрепятственно общаться, был Адмирал. Адмирал утешал Шаткова, хлопал его по плечу и произносил бессмертную фразу, которую невесть с чего полюбил: «Терпи, казак, атаманом будешь!» И вот в одно прекрасное утро Шатков неожиданно ощутил — никакого железного сцепа, никакой проволоки, опутывающей его, нет.

В тот же день Николаев взял его с собой — ему потребовалась усиленная охрана: Николаев гулял в ресторане, только что отреставрированном известной югославской фирмой. Своими таинственно затененными окнами ресторан выходил на набережную, был похож на дворянское собрание, внутри роскошно отделан, имел мраморный бассейн с золотыми рыбками, зимний сад и большие лимонные деревья в кадках, умело вписанных в главный, обтянутый голубой парчой зал. В ресторане, говорят, имелось все — можно было даже заказать жареного верблюда в ореховом соусе, печеную голову бегемота с яблоками в зубах и ляжку элефанта в розовом французском вине.

Посты охраны были поделены на две части — наружные и внутренние. Шаткову было отведено место в наружной охране.

— Быстро поднимаешься в гору, корешок! — заметил Шаткову напарник, худенький, похожий на гимназиста хлопец с высокими залысинами на голове. — Молодец!

Раньше Шатков этого паренька не видел. Был охранник хорошо вооружен — под мышкой у него в мягкой кобуре висел пистолет. Шатков, сделав нечаянное движение, коснулся пистолета, по размеру он походил на пистолет Макарова. С собою охранник имел две гранаты-лимонки, у Шаткова же не было ничего — не дали.

— В гору? — Шатков сделал удивленное лицо. — В какую гору, не пойму?

— Ты же был кандидатом на отчисление… на тот свет, — нагнувшись к Шаткову, доверительно прошептал Гимназист (Шатков его клички не знал, поэтому решил звать про себя Гимназистом). — Тебя же должны были искупать в ванне с кислотой. Чтобы растворился — и никаких следов. А вместо этого ты, — Гимназист неожиданно хихикнул, — стал своим человеком у Николаева.

— Так уж и своим!

— Совершенно точно — своим. Это же очень теплое место, — он хлопнул по скамейке, на которой они сидели, — без расположения шефа тебе его век не видать. Ты знаешь… — Гимназист снова хихикнул, по натуре он был человеком смешливым. — Одного опустили в ванну с кислотой. Потом пошарили в ней — не осталось ли чего от человека? И что же нашли? Две золотые коронки.

— И все?

— Все, — довольно подтвердил Гимназист.

— От человека так ничего и не осталось?

— Абсолютно ничего — ни костяшек, ни ногтей. Растворился без остатка, — Гимназист выразительно провел рукой по воздуху и пошевелил пальцами, изображая движение воды, — целиком. От макушки до пяток, — Гимназисту было весело, а Шатков с внутренним холодом подумал: вот что его ждало! Не асфальтовый гроб, а блюдо персональное — ванна с серной кислотой.

— Ты чего умолк? — спросил его Гимназист.

— Как тебя зовут?

— Глобус. А что?

— Но имя все-таки есть? От рождения, которое.

— Конечно, есть, только у нас по именам не положено. Глобус и все. Так меня все зовут. От Людоеда до Николаева.

— И по паспорту — Глобус?

— По паспорту не Глобус, но имя мое — Глобус, понял? — В голосе Гимназиста появились жесткие трещинки, глаза стали чужими, узкими, как у корейца. — И хватит об этом, понял?

— Как знаешь, — примирительно произнес Шатков.

По набережной шли люди. Нарядные, беззаботные, легко одетые — хоть и осень стояла на дворе, но они сознательно продлевали лето, не хотели прощаться с тем, что уже ушло, потому такая беззаботность и была написана на их лицах.

— Ты не обижайся на меня, — минут через пять произнес Гимназист, — но есть вещи, которые положены, а есть вещи неположенные. Нам с тобою предстоит еще много рыбы съесть, поэтому я не хочу с тобой ругаться. Но… — Он снова провел черту по воздуху и красноречиво пошевелил пальцами. — Ты это должен иметь в виду и не выпускать из вида. Понял?

— Ага. Понял, чем кот кошку донял. Я — понятливый.

Гимназист начал говорить о чем-то постороннем, но Шатков уже не слушал его, он думал о том, что один колпак снят с него, остался, скажем так, подколпачник — второй колпак, помельче, но он, может быть, даже попрочнее и будет чувствоваться еще долго. Он потянулся, встал со скамейки.

— Ты куда? — построжевшим голосом спросил Гимназист.

— Спина занемела. — Шатков зевнул. — А что, уже и потянуться нельзя?

— Потянуться можно. Остальное — нельзя!

— Ишь ты, какой грозный! — Шатков с особым интересом посмотрел на Гимназиста, отвернулся, снова зевнул: все понятно. Гимназисту дали задание не выпускать его из вида, все засекать и докладывать наверх — тому же Людоеду, и хорошо, что в провожатые ему дали Гимназиста, который не очень силен во всяких боевых фокусах, да и с кулаками у него дело обстоит послабее, чем у других, и пушка может оказаться с кривым стволом, — хуже было бы, если б на его месте оказался, допустим, Мулла. Но Мулла, который тоже тут, — без него никуда, — сидит в кустах по ту сторону ресторана. Оккупировал скамейку в скверике. — Ишь ты, подишь ты, что ж ты говоришь ты!

— Не шути со мной! — предупредил Гимназист и похлопал рукой по месту, где у него был спрятан пистолет, глаза привычно сузились, блеск пропал, зрачки сделались угольно-черными, глубокими, на лбу проступил пот.

— Ладно, Глобус, — примирительно проговорил Шатков. — Разве тут до шуток?

Гимназист оказался рядом с Шатковым и на следующий день — да, его приставили к Шаткову специально, чтобы, с одной стороны, он не выпускал Шаткова из вида, все время держал под колпаком, с другой — поднатаскал его, с третьей — показал, «кто есть ху», как выражался один не очень грамотный лидер Страны Советов. И Шатков, человек приметливый, должен все это засечь. Для будущих дел.

— Мне в город надо сорваться, — сказал он Гимназисту.

— Нельзя!

— Мне к бабе надо, к бабе, понимаешь?

— Нельзя! — по-прежнему односложно ответил Гимназист.

— Да у меня все переполнилось, золотники уже не держат. — Шатков похлопал себя по низу живота, жест был довольно деликатным, хотя красноречивости от этого не потерял. — Все медным стало, понимаешь? Скоро запою, как соловей.

— Я же сказал — нельзя! — Гимназист на всякий случай сунул руку под мышку, проверяя, при нем ли пистолет? С пистолетом он не расставался — не надеялся на свои хилые мышцы, рассчитывал только на ствол. — Низ-зя, — скривил он губы и неожиданно подмигнул Шаткову.

— Ну хорошо, тогда посоветуй, что делать? Будь человеком! Я же ваших нравов не знаю. А, Глобус?

— Иди к Николаеву. Лично. Или к Людоеду. Но лучше к Николаеву, — сказал Гимназист. — Пусть будет льзя! — Он вдруг выхватил из-за пазухи пистолет, ловко, на одном пальце, прокрутил его и нажал пальцем на предохранительную скобу. — Чпок!

— Ребенок, — сказал ему Шатков. — Смотри, не сделай себе случайно дырку где-нибудь в заднице.

Гимназист на резкую фразу не обиделся, снова подмигнул Шаткову — понимал Шатков, что душа у Глобуса совсем еще юная, жизнью не покарябанная, жадная, и как многие юные души нынешней поры, жаждет мужских приключений. Иначе с чего бы Глобусу оказаться в подчинении у Людоеда?

— Ха! Ребенок не ребенок, а кое-чего понимаю, — выкрикнул Гимназист и вторично нажал на предохранительную скобу. — Чпок! Двоих нет!

— Одного, — сказал ему Шатков. — В первый раз ты промахнулся.

Николаев отнесся к просьбе Шаткова спокойно.

— Иди, — разрешил он, — только Людоеда поставь в известность: где будешь, сколько времени, когда вернешься, и те де, и те пе.

— А машину взять можно? С нею я быстрее обернусь.

— Машину? Ту, которую починил? Права у тебя есть? — Николаев с интересом поглядел на Шаткова, что-то прикинул про себя и сказал: — Возьми!

Шатков чуть не бегом припустил к «жигуленку», распахнул дверь сарая, протиснулся за руль и только тут, ослепленный радостью, крапивным жжением свободы, что будет предоставлена ему, увидел, что рядом сидит Гимназист.

— Это ты, Глобус? — неверяще спросил Шатков.

— Нет, папа римский! — Гимназист не выдержал, рассмеялся. В залысинах у него поблескивали капельки пота — мелкие-мелкие.

— Кто приказал?

— Как кто? Начальство. Лично товарищ Людоед, — ответил Гимназист.

Когда же Гимназист успел узнать, что ему разрешено отбыть в город, ведь Шатков даже Людоеду сказать об этом не успел, а Гимназист уже все знает. И вооружение свое утяжелить успел — к пистолету прибавил две гранаты — скорее всего, давешние. Пот на лбу — это оттого, что Гимназист спешил, торопился быстрее Шаткова очутиться в машине.

— Наш пострел везде поспел, — не удержался Шатков.

— А как же! — довольно воскликнул Гимназист. — Итак, куда едем?

— Туда! — Шатков ткнул пальцем в пространство. — Вначале на кудыкину гору, а потом на гору тудыкину! — Он задом выгнал машину из сарая, подъехал к воротам, остановился.

Молча выбрался из кабины и пошел к Людоеду. Тот выслушал Шаткова с каменным выражением на лице (Шаткову даже показалось, что Людоед не слышит его), утомленно прикрыл глаза и произнес одну лишь фразу:

— Не задерживайся! Через два часа чтобы был здесь, — кинул Шаткову старую расклеенную книжицу серого цвета. Это был технический паспорт «жигулей».

Через минуту Шатков медленно выехал за ворота. Находился он у Николаева на правах дяди из популярного фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» — так, кажется, фильм назывался? Шатков вздохнул. Очень хотелось ему гвоздануть своего конвоира кулаком по темени, забрать у него оружие и дохнуть вольного воздуха под самую завязку, но нельзя было — следовало терпеть, выжидать: дело, на которое его поставили, было выполнено всего на пятую или шестую часть — на какие-нибудь пятнадцать процентов…

Машину тряхнуло — правым передним колесом Шатков заехал в выбоину. Гимназист головой припечатался к потолку и заорал:

— Ты чего?!

— Голос на меня не повышай, — спокойно посоветовал ему Шатков. — Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Ясно?

— А что будет, если повышу? — неожиданно тихо, чуть ли не шепотом, испуганным и яростным в то же время голосом спросил Гимназист. — Что ты сделаешь?