По обе стороны огня

— Сам ты лягушка! — обиделась барменша. — Посмотри на себя в зеркало! Я лучшую девушку Крымского полуострова высвистала, а он… Тьфу! — барменша с презрением глянула на него. — Валил бы отсюда!

У Шаткова внутри возникло ощущение, что он стоит на правильном пути — через эту барменшу, через Нэлку, через других выйдет и на настоящего царя Гвидона… или как его там величают? — раскопает то, что до него не могли раскопать другие. Все, счетчик включен, он пошел по лезвию ножа.

— Я, конечно, могу свалить отсюда, но…

— Клоун! — не выдержав, перебила его барменша. — Ох и клоун!

«Что верно, то верно, — устало подумал Шатков, — не будь я клоуном, разговор был бы совсем другой».

— А Нэлка? — спросил он и недовольно поморщился: ох и глупый же вопрос задал он.

— Нэлку я высвистела, но это не означает, что она достанется тебе. Клиенты у нас и без тебя, ободранного, есть. — Барменша подняла указательный палец. На этот строгий учительский жест нельзя было не обратить внимания. — Понял?

— Понял, чем дед бабку донял, — засмеялся Шатков. — А Нэлка твоя, если она действительно хороша, все равно достанется мне. Понятно?

Он вернулся к столу, допил остатки коктейля, оглядел зал — ничего стоящего в кафе не появилось, нацепил сумку на плечо и вновь подошел к стойке.

— Чего кошелек свой подхватил? — насмешливо поинтересовалась барменша. — Обиделся, что ли? Или испугался за деньги?

— Какой кошелек?

— Ну на плечо ты что повесил? Кошелек ведь…

«Сюжет развивается вяло. И почему-то вкривь, — подумал Шатков. — Кононенко пропал, с моря туман наползает, холодно становится, ночевать негде… Придется у Нэлки. Если она, конечно, появится».

— Что, и в туалет уже нельзя сходить? — он усмехнулся.

— С сумкой?

— Я все свое ношу с собою. В том числе и предметы личной гигиены.

— Ага, зубную щетку для чесания подмышек. Ну иди, только унитаз не сверни! — лицо у барменши сделалось грубым, мужским, подбородок упрямо выпятился, будто у кулачного бойца. — Дорогу знаешь?

— Знаю.

Туалет находился на этом же этаже, по ту сторону лестничной площадки. На лестнице было темно, тусклая лампочка едва пробивала вязкий сумрак, в ней даже не были видны ступеньки лестницы.

Снизу шли люди, мелькнули две женские головы на повороте, — хоть и темно было, а Шатков разглядел лица девушек — впереди шла рослая блондинка с резковато-красивыми чертами лица и огромными светлыми глазами, сзади брюнетка — тоже очень броская, с точеным лицом и высокой шеей, их сопровождали двое парней в джинсовых варенках. У Шаткова невольно сжалось сердце: опять варенки… Парень, шедший последним, был из тех, кто нападал на него. Шатков стремительно расстегнул молнию на сумке, выдернул из нее модную джинсовую шляпку в виде бесформенного гриба — такие шляпки любят носить отдыхающие, — не шляпа, а шапокляк, шляпокак — по имени хулиганистой старухи из старого кукольного фильма, Шатков уже забыл, как ее точно величали, — такая шляпа-гриб делает человека совершенно неузнаваемым, словно шапка-невидимка.

— Не спеши, Нэлк, — попросил парень, замыкающий строй, — сердце вываливается.

— Пить надо меньше, — безжалостно бросила Нэлка, это была яркая блондинка со светлыми глазами, легко откинула назад копну волос, тряхнула головой, — тогда и дыхалка будет нормальная, и сердце останется на месте.

— Лучше пить, чем болеть, — хмыкнул парень.

— А логика где? — поинтересовалась Нэлка. — Нет логики!

— Вдруг сейчас этого лептуха придется обрабатывать, а?

— Не путай «а» с «я», говори «я» только после того, как я скажу «а», — у Нэлки была прелестная, очень тонкая, чуть с иронией, чуть с грустью улыбка — ее можно было разглядеть даже в сумраке, слишком необычной и запоминающейся была эта улыбка. — Усвоил, Штырь?

Шатков наклонил голову, чтобы не было видно его лица, потянул шляпу-гриб за край, надвинул ее на самый нос и заспешил по лестнице вниз. Он уже не боялся, что парень в варенке узнает его — сейчас это не имело никакого значения.

Девушки не удостоили Шаткова даже взглядом — они шли на вызов, и разные лестничные бегуны их не интересовали, и прежде всего красивую Нэлку, а вот парни зацепились за него глазами, пробили буквально насквозь, вначале один, потом другой, но Шатков был спокоен и равнодушно прошел мимо, в другой туалет, располагавшийся в торговом центре этажом ниже.

Замыкающий парень в варенке не узнал его. Хотя и был взгляд этого парня острым, как укол ножа. Не все острое, оказывается, колется.

«Ничего, еще узнаешь», — невольно подумал Шатков.

В туалете он снял с себя шапочку-грибок, сунул в сумку. Ему необходимо было время, чтобы обмозговать свои действия. Постоял немного перед зеркалом, помял пальцами подбородок, потрогал ссадину на лбу, замазал ее еще немного крем-пудрой, которую всегда брал с собой на задания, и, стараясь быть веселым, нагнав этого веселья в себя силком, промурлыкал что-то невнятное под нос. Вздохнул: «И жизнь хороша, и жить хорошо»… Но так ли уж хорошо?

Была нормальная страна, могучая, криволапая, хоть и закомплексованная, но в обиду себя не дающая, а сейчас… Некогда мощная гордая держава превратилась в государство лавочников, силы в стране осталось только на то, чтобы выжимать воду из помидоров, а уж что касается взаимоотношений с разными могучими и не очень могучими соседями, то мы скоро и перед Польшей с Румынией будем снимать шляпу и склонять голову до земли, не говоря уж о какой-нибудь Эфиопии или Лихтенштейне…

Он достал из сумки яркий шелковый платок, повязал на шею — важно сместить акцент, добавить в костюм новые детали, например, это броское пятно, — в костюме все, кроме этого броского пятна, будет уже второстепенным, и человек смотрится по-новому.

Оглядел себя внимательно, поморщился — болела ссадина на лбу, внутри что-то ныло, горло саднило, и это раздражало, может быть, больше всего, хотелось спать, все тело устало, гудело, по костям шел звон. А может, и стон. Но что это — звон или стон, — не понять. Он вздохнул, расстегнул на себе куртку. Рубашка на нем, как и куртка, была фирменная. А это деталь немаловажная. Особенно для таких девушек, как Нэлка и ее подружка.

На лестнице Шатков задержался, снова позвонил Игорю Кононенко — телефон не ответил. Шатков сжал зубы, вздохнул — не нравилось ему это…

В продымленный, освещенный цветовыми всполохами «музыкальной» лампы, укрепленной над стойкой барменши, зал он вошел с улыбкой.

Нэлка со своей черноволосой подружкой сидела за столиком недалеко от стойки.

Сопровождающих парней в зале не было. Шатков понял, что барменша увела их в служебную комнату, за бамбуковую занавеску — обстановку в зале эти парни контролировали оттуда.

— Ну чего? Вернулся? — довольно равнодушно спросила барменша.

— Ты — незабываемая женщина, — настраиваясь на тон барменши, сказал Шатков, — от таких женщин мужчины не уходят.

— Твоими устами только мед пить, — барменша вздохнула. — Что, еще коктейль? Или кофе?

— Два коктейля, — послышался голос из-за спины Шаткова, — и два кофе.

Это была Нэлка. Шатков обернулся и, немного помедлив, показал рукой на круглый вертящийся стульчик, установленный на длинной стальной ножке.

— Прошу, мадемаузель. Место свободно. Какая приятная неожиданность!

— На минуту, пожалуй, присяду, — согласилась Нэлка, усаживаясь на стул. Вытянула красивые ноги.

«Очень соблазнительно, — не замедлил отметить Шатков, — ноги километровой длины. И все остальное в полном порядке».

— Ах, какая девушка! — восхищенно пробормотал Шатков. — В обморок грохнуться можно.

— Как говорили древние греки — ближе к телу, — Нэлка шатнулась через стойку к пачке сигарет, взяла оттуда одну, барменша дала ей прикурить.

— По истечении времени буква «д» в слове «дело» трансформировалась в «т», — сказала барменша. — А молодой человек, должна тебе сообщить, очень спешит. Как Наполеон, который общался с женщинами, не снимая штанов, — барменша засмеялась.

Фразу насчет Наполеона Шатков пропустил мимо ушей.

— Естественно, спешу, — сказал он. — Я здесь пролетом из Москвы в Рио-де-Жанейро. Временем здорово ограничен. Время — штука дорогая!

— Заговорил, как реклама «Аэрофлота». Или «Трансаэро», на худой конец, — не замедлила поддеть его барменша. Видать, у нее такой характер был — всех поддевать. — Вас похоронит за свой счет ваш дорогой «Аэрофлот».

— И какой валютой будет расплачиваться занятый молодой человек? — спросила Нэлка. — Железными карбованцами?

— Нэлк, ты что! — пробовала подрезать вопрос барменша, но Нэлка на нее даже не обратила внимания.

Шатков снял с плеча сумку, расстегнул ее, показал Нэлке. На дне сумки среди носовых платков, двух запасных рубашек, плавок и туалетных принадлежностей лежало несколько пачек денег — банкноты по пятьдесят тысяч рублей в фирменной облатке с печатью Центрального банка России.

— Устраивает? — Шатков понимал, что он совершает ошибку, показывая деньги Нэлке, но иного пути у него не существовало, эти деньги надо было показывать. Он сейчас один, совсем один в большом городе, без прикрытия, без связей. Если бы рядом находился Кононенко, он бы действовал по-другому…

— А зеленые? — спросила Нэлка, не проявив к деревянным российским «дензнакам» особого интереса.

Шатков отогнул пластмассовую пластину, прикрепленную ко дну сумки, показал, что там есть. На дне сумки лежали две довольно плотных пачки долларов.

— Ну что, стартовый капитал есть, — констатировала Нэлка и трогательно склонила голову набок. Посмотрела на барменшу. — Ты права. Красивый парень. Такие и летом не всегда отдыхают в нашем городе.

— Я рада, — сказала барменша. — А вообще-то я чуть ошибку не совершила: час назад я этого «красивого парня» едва из бара не вытурила.

— Таких людей нельзя трогать. Их оберегать, их лелеять надо. — Нэлка с нежностью посмотрела на Шаткова.

— Теперь, кстати, о птичках — о поэзии. Александра Сергеевича Пушкина знать надо, — бросил Шатков барменше. — Не «вас похоронит за свой счет наш дорогой „Аэрофлот“», а иначе — «Быстро, дешево и без хлопот вас похоронит „Аэрофлот“». В Рио-де-Жанейро так говорят.

— Я здесь с подружкой, — сказала Нэлка, — зовут ее Ларисой.

Шатков оглянулся. Лариса, сидящая за столиком, призывно подняла руку. Шатков кивнул ей в ответ.

— Очень красивое имя — Лариса.

— И девочка ничего, — сказала Нэлка. — Хочешь любовь втроем?

— Надо подумать.

— Тогда заказывай еще один коктейль и один кофе.

Шатков заказал. Барменша поставила три кофе и три коктейля на деревянный резной подносик («Вьетнамский, в этом баре много всего восточного, вьетнамского и китайского», — отметил Шатков) и сама отнесла за столик.

Парней нигде не было видно. Они словно бы сквозь землю провалились. За занавеской даже ничто не шевельнулось, не стронулось с места — парни умели сидеть в засадах.

«Ладно, — вздохнул Шатков, — пусть будет так…»

Через двадцать минут он и две девушки, Нэлка и Лариса, вышли из кафе.