Наблюдательный отряд

– Да, понимаю!

Лабрюйер не мог сдержать улыбку – разговорчивый старичок очень ему нравился, а уж история замужества Хавы-Матли – тем более.

– И наш Береле с восторгом кричит: «Во всем виноваты проклятые буржуи, я женюсь на этой девушке, потому что без меня она пропадет!» Господин Гроссмайстер, я за свою жизнь видел столько сумасшедших, что Берл Ценципер – еще не самый главный.

– Ценципер? – переспросил Лабрюйер.

– Да. Они потом уехали жить в Туккум. Я думаю, до сих пор там живут.

– Даже не знаю, как вас благодарить, что вы согласились сюда прийти… – Лабрюйер полез во внутренний карман за портмоне.

– Господин Гроссмайстер, я же сказал – я теперь должен творить благодеяния, – строго сказал старичок. – Я свое уже заработал. У меня, слава богу, два сына и дочь. А если каждый день не совершать благодеяние – Всевышний спросит: «Зачем же я тебя, Хаим-Арон, создал?» А я что отвечу?

– Вы присылайте ко мне внуков, я сделаю фотокарточки, – предложил тогда Лабрюйер, и старый сват задумался.

– Будет ли это благодеянием, если плату получат мои внуки? – спросил он.

– Будет. Знаете что, господин Могилевкер? Я тоже должен совершать благодеяния. Сейчас мы сделаем ваши фотографические карточки, но не для вас, а для ваших внуков и правнуков. Они будут очень благодарны. Не для вас! Для них! Фрейлен Каролина!

Хорь вышел на зов, выслушал задание и постарался на славу – вдвоем они втащили на помост кресло с резной спинкой, круглый столик, на столик положили стопку толстых книг, красиво повесили драпировки. Старичок с огромной радостью позировал перед фотоаппаратом, а потом отозвал Лабрюйера в сторонку.

– Господин Гроссмайстер, я понимаю, как трудно выдать замуж такую девицу. Но ведь сказано: нехорошо человеку быть одному. Хотите, я присмотрю для нее жениха? Конечно, это будет господин в годах. Но ведь лучше пожилой муж, чем вообще никакого.

Когда сват ушел, Лабрюйер сказал Хорю:

– Будешь плохо себя вести – приглашу Могилевкера. И спляшу на твоей свадьбе. А сейчас я бегу на вокзал. Может быть, успею на утренний поезд в Туккум.

Зная, что добираться до Туккума больше часа, Лабрюйер взял с собой газеты и книгу – роман Дюма «Граф Монте-Кристо». Он читал этот роман в молодости, но вот что-то захотелось перечесть.

Туккум был небольшим городком, по сути – еврейским местечком. Стоял он на холмах, иные улицы по сути были лестницами, и пробираться по ним зимой было сложным делом. Торговля там велась скромная, было восемь небольших фабрик, крупным предприятием считался солодовый завод. Лабрюйер прямо на вокзале спросил у кондуктора, не знает ли он семейство Ценциперов, и оказалось – вот их лавка, стоит только перейти через дорогу.

Как Лабрюйер и предполагал, в лавке сидела бывшая Матильда, ныне Хава-Матля Ценципер. Ему было любопытно посмотреть на красавицу, вокруг которой двадцать лет назад развели столько суеты. Увы, красавицей Хава-Матля больше не была, отрастила третий подбородок и грудь, величина которой Лабрюйера прямо-таки сразила наповал. Но, приглядевшись к лицу, он выявил черты былой привлекательности – тонкий нос с едва заметной горбинкой, черные брови безупречной формы, маленький рот с пухлыми красивыми губами, а главное – живые черные глаза.

– Добрый день. Ваш супруг дома? – спросил Лабрюйер.

– Добрый день. А когда он вообще бывает дома? Что господину угодно? У нас все есть.

Действительно, в лавке было все – бумага, чернила, дешевые книжки на всех языках, чай и кофе в больших стеклянных банках, пряности в маленьких банках и пакетиках, соль и сахар, конфеты и печенье, ленты и нитки, деревенская шерсть и фабричные чулки.

– Это хорошо, что его сейчас нет, – сказал Лабрюйер. – Я ищу Ротмана.

– Какого Ротмана?

– Вашего давнего приятеля.

– Я его десять лет уже не видела, – быстро ответила Хава-Матля.

– Не видели?

– Не видела!

– Тогда дайте мне, пожалуйста, листок бумаги и карандаш.

Написал Лабрюйер следующее: «Ротман, не валяй дурака. Я жду тебя на вокзале. Гроссмайстер».

Затем он, не прощаясь, вышел, предоставив Хаве-Матле самой принимать решение. Он знал, что женщина первым делом прочитает записку, и даже не стал ее сворачивать квадратиком.

На вокзале Лабрюйер прочитал расписание и вздохнул – дневной поезд был через два часа. Оставалось найти место, где можно было спокойно посидеть и почитать «Графа Монте-Кристо». Читать он предполагал не более сорока минут. Где бы ни прятался Ротман, за это время можно его найти и передать записку. Конечно, если он в Туккуме.

Вокзал был старый, краснокирпичный, имел зал ожидания, довольно теплый, и Лабрюйер уселся так, чтобы Ротман его сразу увидел.

Ротман явился на той самой странице, где граф приводит Альбера в будуар Гайде.

Он был в теплом полушубке, явно с чужого плеча, в довольно приличных брюках и валенках с галошами. Видимо, Хава-Матля отдала ему старый мужнин гардероб.

– Садись, – сказал Лабрюйер. – И рассказывай, почему ты так далеко удрал.

– Была причина.

– Испугался, что тебя обвинят в убийстве?

Ротман отшатнулся от Лабрюйера.

– Да что ты шарахаешься, как лошадь от зонтика? Садись, говорю тебе. Я знаю, что ты того человека не убивал. Тебя бы даже в тот дом не впустили, где его нашли.

Ротман сел на край скамьи и сгорбился.

– Мне бы все равно никто не поверил… – пробормотал он.

– Естественно, не поверили бы. После того как он пытался убить тебя, логично было бы, чтобы ты сам от него избавился. А теперь говори, что это за человек и что между вами вышло.

– А его точно убили? – вдруг спросил Ротман.

– Точно. Удавили крепдешиновым шарфом. Ты и слов-то таких не знаешь. Как ты узнал, что его убили? Околачивался на Выгонной дамбе?

– Да…

– Караулил утром, когда он выйдет?

– Да…

– Ты же знал, что он хочет тебя убить. На себя посмотри! Ты же не смог бы сопротивляться! Что ты задумал?

– Я хотел с ним договориться.

– Договориться с человеком, который сперва собирался тебя застрелить, а потом отравить?

– Застрелить?

– Ты что, не слышал про стрельбу на кладбище? Я этого твоего злодея спугнул. О чем ты с ним собрался договариваться?

Ротман основательно замолчал и минут пять изучал свои бурые валенки. Лабрюйер ждал.

– Я приходил к вам, просил передать, что нашел свидетеля. То есть свидетеля, что моего Фрица осудили безвинно. Так это он и был.

– Хорошо. Ты нашел свидетеля тех давних безобразий. Ты хотел вместе с ним пойти в полицию, чтобы у него взяли показания, и обратиться в суд, чтобы там пересмотрели дело?

– Да.

– Ты попросил его об этом?

– Да.

– И что он тебе ответил?

– Что я ошибся, он никакого Фрица не знает и вообще из Швеции приехал. А я не ошибся! Я за ним весь день ходил, приглядывался! Это он!

– Да кто – он, черти бы тебя побрали?!

– Энгельгардт!

– Мне эта фамилия ни о чем не говорит.

– Ни о чем?

– Решительно ни о чем.

– Да его же в шестом году расстреляли!

– Ротман, в шестом году я уже не служил в полиции, да и не нанимался я всех покойников назубок помнить. А тогда, сам знаешь, у Гризиньской горки каждое утро трупы поднимали.

– Энгельгардта расстреляли, это я точно знаю. Схватили вечером, ночью судили, приговорили к расстрелу. Тогда же у студентов и анархистов был целый комитет, который этим занимался. Я видел, как его арестовали в «Тиволи». Там был один парень, я знал, что он в комитете. Он меня там видел, он мне кивнул, я ему кивнул. Наутро я его опять встретил, идет довольный. Подозвал, говорит: «Ты, старый черт, по таким заведениям не слоняйся, могут и тебя ненароком вместе с черносотенцами прихватить, потом не оправдаешься. Дома, – говорит, – по вечерам сиди. Я, – говорит, – тебя знаю, а может случиться, налетишь на такого, что не знает, и будешь лежать у Гризиньской горки, как сегодня Энгельгардт». Расстреляли, значит… А на днях иду по Романовской, навстречу мне – живой Энгельгардт! Я думал, мерещится.

– Так, может, ты ошибся?

– Нет, и голос – его, и лицо. И руки. Я таких длинных пальцев больше ни у кого не видел. Я к нему подошел. Ведь когда Фрица судили, как раз говорили, что он с другими студентами и анархистами этого Энгельгардта к смерти приговорил! А он – жив! Он, значит, видел, кто его приговорил!

– Тише, тише… Как же он спасся?

– Я не знаю. Не знаю, господин Гроссмайстер. Но это точно он. Я с ним говорил, я видел – он меня узнал. А сделал вид, будто не узнает.

– Где же вы с ним познакомились?

– Да на Канавной улице… Там ведь кого только не бывает…

– Странная история. В ней есть какое-то вранье.

– Да какое вранье, если я с перепугу в Туккум к Матильде забежал?..

– Ну, раз так – сиди пока в Туккуме, я тебя не выдам. Но именно тут и сиди, – велел Лабрюйер. – Раз уж Матильда согласна тебя кормить, поить и одевать.

– Еще бы не согласна, муж у нее – простофиля, у него всякая чушь в голове, но больше никто во всем Туккуме не знает про Матильдины шалости, все думают – добропорядочную вдову этот чудак за себя взял. Так ей ни к чему, чтобы я распустил язык.

– Как все, оказывается, просто…

Вернувшись в Ригу, Лабрюйер прямо с вокзала пошел искать агента Фирста. Ему повезло – встретил на улице у дверей полицейского управления, украшенных невысокими колоннами ионического ордера.

– Я сейчас безумно занят, – сказал Фирст. – Бегу на Выгонную дамбу опрашивать свидетелей.

– Ты про убийство в меблированных комнатах? – спросил Лабрюйер.

– Да. Странная история. Мужчина без всяких документов, даже без бумажника. Видно, сцепился с ворами, они с ним и расправились, хотя воры – народ осторожный. Консьержка видела подозрительных мужчину и женщину.

– Воры редко убивают, уж ты-то это знаешь. Его, я слыхал, удавили, а чем?

– Орудие не найдено. Но, господин Гроссмайстер, там кое-что совсем неожиданное. Тело отвезли в прозекторскую, раздели – а на груди одиннадцать отметин! Одиннадцать пуль в эту грудь вошло, представляете?

– Нет, не представляю.

– И я тоже. Студентов водили смотреть, вот как оно бывает – одиннадцать пуль, а человек выжил.

Лабрюйеру стало ясно – Ротман не соврал.

Но если человек по фамилии Энгельгардт объявился в Риге с документами на имя шведского подданного – то что бы это значило?

– Потом появись у меня. Нужно разобраться с тем автомобилем.

– На обратной дороге могу заскочить.

Лабрюйер пошел пешком в фотографическое заведение. Узелки не распутывались, а, наоборот, запутывались.

Прежде чем раздеться, Лабрюйер положил на подоконник томик «Монте-Кристо». Повесив пальто, он снова взял книжку и задумался.

– Слушай, Хорь, а не мститель ли в Ригу пожаловал?

– Мститель?

– Боюсь, что даже я, получив ни за что ни про что одиннадцать пуль в грудь, был бы далек от христианского смирения. Этот человек, Энгельгардт, как-то выжил и сумел перебраться в Швецию. Там он, судя по всему, ухитрился разжиться деньгами. И приехал, чтобы покарать доносчика…

– Какого доносчика?

Лабрюйер задумался. Что-то вертелось в голове, высовывалось и пропадало.

– Ну, скорее всего, его арестовали и расстреляли по ложному доносу, – неуверенно сказал он. – И вон он решил наконец расправиться с тем мерзавцем. Или мерзавцами. Кто-то же его осудил на основании ложного доноса. Но пострадал за это племянник нашего Ротмана, а настоящие судьи как-то избежали кары. Думаю, были подкуплены свидетели. А судьи, имея на руках кучу дел такого рода после беспорядков, могли поспешить с выводами.