Огненный суд

Глава 52

В таверну с Сэмом – бедняга заслужил вознаграждение за свои услуги и мой дурной нрав – и потом домой, по воде.

Кэт Ловетт ждала меня в гостиной. Она болтала с Маргарет, а из кухни доносились ароматы еды.

Я был рад наконец сесть, хотя чувствовал себя лучше, чем ожидал. Возможно, эль, выпитый на Кингс-стрит, частично притупил боль. Он также помог справиться с жаждой. Мне был нужен лауданум, но до сих пор я держал слово, данное себе ночью.

– Мистер Хэксби послал меня передать вам деньги, – сказала Кэт. – Тут не все, но значительная часть.

Она положила на стол маленький сверток. Я оставил его лежать там. Я был рад деньгам. Хоть Уильямсон и обещал выплатить жалованье, наличность была у меня на исходе.

– Десять фунтов, – сказала она. – Он просит расписку, – добавила она торопливо, словно защищаясь от обвинения, которое я даже не собирался выдвигать. – Поэтому я ждала вашего возвращения.

– Мне нужны бумага и перо.

Но Маргарет сказала, что обед будет испорчен, если она не принесет его сейчас, и я велел ей подавать. Я не говорил ей ни слова, но она решила, что, во-первых, Кэт останется обедать со мной, а во-вторых, Кэт больше не считается просто еще одной служанкой.

Когда еда была на столе, они с Сэмом ушли, и мы остались вдвоем. Кэт и я сидели напротив друг друга. Сначала мы ели и пили молча, ища прибежища в еде. Из-за бинтов на руке я ел медленно и неопрятно. Она старалась на меня не смотреть. Она выглядела еще более беспокойной, чем обычно, ерзала на стуле и озиралась по сторонам. Я знал, что она должна винить меня в том, что с ней приключилось в среду и что я, по сути, втянул ее в дело Пожарного суда.

Когда молчать дольше было уже невозможно, мы заговорили как вежливые незнакомцы, пространно справляясь о здоровье друг друга. Но вскоре тема была исчерпана.

– Маргарет говорит, вы утром были в Уайтхолле, – сказала она, прерывая вторую паузу, которая стала еще более неловкой, чем первая.

Я рассказал ей о разговоре с Уильямсоном.

– Это закончено? – спросила Кэт. – Все это?

– Думаю, да. – Помимо воли моя рука коснулась рубцов на щеке. – Во всяком случае, для Уильямсона и Чиффинча. И для других при дворе.

– К лучшему, сэр, не так ли? Вы купите новый парик, и мы сможем продолжать жить своей жизнью до конца дней.

– А мой отец?

– А что ваш отец? – Кэт не имела привычки стесняться в выражениях или говорить банальности. – Его не вернуть.

– Я вам не все рассказал. По словам подметальщика, после того как его переехала телега, перед смертью он спросил, где грач.

– Грач? – Она смотрела на меня непонимающе. – Птица? Или извозчик? Или батрак?

– Он так называл юристов. Думаю, из-за черного оперения. И из-за того, что считал, что его обманули и лишили как свободы, так и привычной жизни. Он сказал, что Клиффордс-инн была их гнездовьем. Местом, где собирались грачи.

– И поэтому вы думаете, один из них его убил?

Я покачал головой:

– Не убил. Привел к смерти. Есть разница.

– Вы играете словами, сэр. Какой в этом толк? – Кэт бросила взгляд на сверток с деньгами на столе. – Мне пора идти. Закончим наше дело?

– Подождите. Подметальщик считает, что кто-то преследовал отца. Грач, я полагаю, если верить его последним словам. Какой-то юрист, кто-то, кого он видел в Клиффордс-инн. – Я пожал плечами и сморщился от боли. – Это мог быть Громвель, он жил в гнездовье. Видите ли, Громвель не знал, что у отца было не все в порядке с головой. Он мог считать его потенциальным свидетелем, человеком, который видел тело Селии Хэмпни у него в комнате. Отец спешил, споткнулся и упал под воз. И больше не представлял угрозы для Громвеля.

– Забудьте это, – сказала она. – Это сумасшествие. Вы как собака с костью. Но у той хотя бы цель есть.

– И еще. Женщина, за которой отец шел и попал в Клиффордс-инн. Я вам рассказывал. Помните? Он думал, это моя мать, когда была молодой. Так вот, он сказал, что на ней была каинова печать, и это сбило его с толку. Откуда у моей матери каинова печать?

– Что он имел в виду?

Я пожал плечами и пожалел из-за боли, которую причинило это движение.

– А вы как это понимаете?

Кэт начала медленно:

– Господь поставил метку на Каина, чтобы никто не мог его убить. Он был приговорен жить и скитаться вечно.

– Вы видели родимое пятно леди Лимбери. Мог мой отец принять его за каинову печать? Если в словах отца вообще есть какой-то смысл, то тогда он шел за леди Лимбери в Клиффордс-инн примерно в то время, когда было совершено убийство.

– Вы хотите сказать, что это леди Лимбери убила Селию Хэмпни? – Она положила на стол свой нож и понизила голос. – А Громвель совершил еще два убийства, чтобы ее защитить? Ради бога, сэр. Если вы это скажете кому-нибудь, вас поместят в Бедлам. Или еще куда-нибудь похуже.

– Но разве вы не понимаете? Даже если это леди Лимбери убила госпожу Хэмпни, Громвелю грозил крах, а то и гильотина как ее сообщнику. А если он видел, как отец шел за ней в его комнаты примерно в то время, когда было совершено убийство, это объясняет, почему он преследовал его на следующий день. Чтобы не дать ему заговорить. Или, по крайней мере, чтобы узнать, кто он такой и что видел. Мой отец убегал от него, как стал бы убегать от любого, кого он считал юристом, и Громвель его преследовал, а потом появилась эта проклятая телега.

Церковные часы пробили время.

– Час, – сказала Кэт. – Мистер Хэксби будет беспокоиться.

– Я ничего не могу доказать, – сказал я. – Поэтому это не имеет значения. Я никому не могу рассказать, кроме вас.

– А я постараюсь забыть. И вы тоже постарайтесь. Мы никогда не узнаем, кто из них убил эту бедную женщину. И это теперь не имеет никакого значения ни для вас, ни для меня. Пересчитаете деньги?

Она говорила резко и отрывисто. Я отодвинул тарелку. Сверток с монетами был перевязан бечевкой. Из-за бинтов мне было не развязать узел.

– Давайте я.

Я покачал головой. Я на нее рассердился из-за того, как быстро она во мне разуверилась. Кроме того, я услышал в ее голосе жалость – таким тоном она иногда говорила с Хэксби. Я не мог вынести ее жалость.

Узел не поддавался. Я протянул руку и пододвинул поближе коробку с вещами отца. Достал его нож. Не сразу, но мне удалось его раскрыть.

Лезвие и место в рукоятке, где оно находилось, было испачкано чем-то. Я поскреб ногтем, и посыпались крошечные частицы цвета ржавчины. Между рукояткой и лезвием, над петлей, которая их скрепляла, что-то застряло.

Желтые нити.

Я смотрел на них, открыв рот. На лице выступил пот. Возможно, все-таки леди Лимбери не убивала Селию Хэмпни. Как и Громвель.

Я поднял голову. Кэт наблюдала за мной. Я знал, как быстро работает ее ум. Очень медленно я стал складывать нож.

Вероятно, Громвель преследовал отца по другой причине. Желтый шелк. Женское платье?

– Подождите, – сказала она. – Дайте взглянуть.

Я колебался. Возможно, мне надо было сложить нож и убрать его в карман. Возможно, мне надо было взять деньги, поставить подпись и велеть Кэт покинуть дом. Вместо этого я передал ей нож.

Она осмотрела его.

– Чей он? Где вы его нашли?

Я мог бы соврать. Я мог бы придумать какую-нибудь небылицу. Но я был у нее в долгу за все, что случилось, а правда лучше, чем ничего.

– Это отцовский нож. Был у него в кармане, когда он умер.

Кэт нахмурилась:

– Не понимаю. Почему?

Я понял, о чем она спрашивала: почему мой отец заколол Селию Хэмпни. Потому что его блуждающий разум приводил его в странные места. Потому что он верил, что она была шлюхой. Она была грешницей, и он покарал ее за ее грехи. Чтобы она не вводила мужчин в соблазн. Потому что он думал, такова была Божья воля. Его Бог был очень грозен.

Бог Отец. Мы не знаем своих отцов. Мы только думаем, что знаем, но мы ошибаемся.

– Бога ради, сэр, – сказала Кэт, складывая нож и пододвигая его ко мне. – Выбросьте его в реку и покончите с этим.

Когда Кэт ушла, я остался сидеть за столом, и коробка с ничтожно скудными пожитками отца стояла передо мной. Время тянулось медленно. Я старался не думать о лаудануме. Пришла Маргарет убрать со стола. Я накричал на нее, и она ретировалась. Над остатками нашего обеда кружились две мухи. За стенной обшивкой кто-то скребся.

Знал ли я по-настоящему Натаниэля Марвуда? Я так думал. Сначала был великан из моего детства – только один Бог был выше, – чье слово было закон и чья власть не имела предела. Когда я рос, мне никогда в голову не приходило, что мой отец, или на самом деле его Бог, может быть не прав. Мой отец мог быть строгим, даже жестоким – у меня до сих пор остались шрамы на спине, которые свидетельствуют об этом. Часто он бывал деспотичным и своенравным, как Иегова. Когда он видел грех во мне или в ком-то еще, он был беспощаден в своих попытках искоренить его, невзирая на то, во что это обойдется грешнику.

Потом появился сломленный человек, который вышел из тюрьмы в прошлом году, человек, впавший в детство на пути к своему неизбежному концу. За время его заключения мы поменялись ролями, и мой долг был заботиться о нем. Казалось, лишения смягчили его – он стал почти другим человеком, способным на нежность, которой я никогда не знал раньше. И в то же время он стал обузой. Он меня раздражал. Но я любил его. Я горевал о его уходе.

Но несколько нитей желтого шелка вместе с частицами ржавчины – засохшей крови – все это поменяли. Желтое, как солнце, красное, как огонь…

Я вдруг понял, что не было разделения между двумя людьми в одном теле, между тираном моего детства и мягким угасающим недоумком, каким он был в последние годы. Когда отец забрел в комнату Громвеля, он обнаружил грех во плоти – госпожу Хэмпни, ждущую своего любовника, красующуюся на кушетке во всей своей непристойности.

Селия Хэмпни была миниатюрной женщиной. Ее застали врасплох. Мой отец был крупным и все еще сильным. Она пыталась сопротивляться? Он отбросил ее назад, на кушетку? Он удерживал ее и зажимал ей рот во время ее предсмертных судорог?

Боже правый, подумал я, как это мерзко, дико и печально.

Он рассказал мне о том, что произошло, как ни в чем не бывало. «Бедная брошенная блудница. Ее грехи стали явными, и она понесла наказание за них». Он достал нож и искоренил грех. Мы обнаружили в тот последний вечер кровь на манжете его сорочки, но никаких следов ранения.

Как часто бывало во времена моего детства, мой отец назначил себя Божьим посланником и учредил наказание грешнице. Возможно, он жаждал наказания шлюх потому, что желал их слишком сильно. Он был мужчиной с большим аппетитом. Он наказал собственную похоть.

Говорят, мудр тот отец, который знает своего ребенка. Это правда. И обратное тоже правда.