Республика Августа

Гораций и пуританская партия

В Риме между тем замешательство все возрастало. Соглашение с парфянами не остановило брожения пуританского духа, которым средние классы, образованные круги и наиболее серьезная часть аристократии продолжали протестовать против неполной аристократической реставрации 27 г. Общество, более и более раздраженное, обращало свое дурное расположение на всех: на аристократию, развращенные нравы которой более, чем когда-либо, возбуждали его негодование; на последние остатки демократической партии, тщетно старавшейся снова завоевать народное расположение, и на Горация, который, наконец, опубликовал свои оды. После стольких лет, проведенных в уединенных трудах, целью которых было пересадить и акклиматизировать в Италии наиболее прекрасные размеры, наиболее грациозные формы и наиболее чудесные мотивы греческой лирической поэзии, он, вполне довольный, наконец, своей работой, опубликовал ее, ожидая от публики похвал. Но и критика, и публика встретили ее холодно и почти враждебно. Оды понравились только немногим, способным их оценить, и особенно Августу, назвавшему их "бессмертным трудом";[361] но литераторы, профессиональные критики и публика находили тысячи упреков, которые можно было сделать этому маленькому томику. Рим читал его, ибо Гораций сделался столь известным писателем, что нельзя было игнорировать его произведения, но Рим не понял этого капитального труда своей литературы и вместо того, чтобы восхищаться им, предпочитал распространять даже на его вечную красоту смутное недовольство данного момента.[362] Пуританская партия была раздражена его эротическими стихотворениями и обвиняла их в безнравственности;[363] критики мстили ему за презрение, которое он, держась в стороне, выказывал мелким литературным кружкам; тупая публика, хотевшая находить все современное хуже древнего и привыкшая за целые века к монотонной торжественности гекзаметра и простому размеру двустиший, не умела оценить ни разнообразие размеров, которое неожиданно дал ему поэт, ни тем более его столь утонченный язык и его чудные описания; она упрекала в недостатке оригинальности этот труд, который не нравился ей именно потому, что был слишком оригинален. Да, говорили тогда, эти стихи грациозны и их можно читать, но они все — подражание Архилоху, Алкею и Сапфо.[364] Италия боялась, так сказать, признать свое собственное изображение в этих неразрешимых противоречиях и предпочитала, рассматривая подробности и форму, воображать, что это было подражание греческим произведениям. В это же время в Риме снова разразился крупный и ужасный беспорядок, когда Эгнаций Руф, столь известный эдил и столь ненавистный аристократии пожарный, выставил свою кандидатуру в консулы.