Республика Августа

Трудность реформы

Но идея реформировать нравы путем философии была доступна только немногим умам, подготовленным к ней своими занятиями и своим чтением. В этой крепкой, но грубой нации солдат, политиков, купцов, юристов, земледельцев, домогавшихся и осуществлявших до тех пор свою власть только над материей, большинство людей, даже когда речь шла о реформе нравов, умело рассчитывать только на материальные силы и на политические средства. Республику должны были возродить не фантазии философов и моральных проповедников, а законы, магистраты, угрозы, наказания. Так как знать пренебрегала своими обязанностями, расточала свои состояния, предпочитала распутство магистратурам и любовь — войне, то нужно суровыми законами принудить ее к исполнению своих обязанностей; нужно возобновить древние магистратуры, наблюдавшие за нравами высших классов; нужно восстановить строгую и беспристрастную юстицию. Особенно упорно требовали выбора цензоров.[165] Великое пуританское движение, желавшее искоренить в Риме новыми законами и наказаниями все пороки, внесенные туда богатством: бесстыдство жен, продажную угодливость мужей, безбрачие, роскошь, лихоимство, — особенно развивалось в средних классах, между небогатыми сенаторами и всадниками, между писателями, вольноотпущенниками, ремесленниками. Идеи и чувства, воспитываемые в массах этим движением, были очень многочисленны и очень разнообразны. На первом плане была искренняя патриотическая заботливость. Многие спрашивали себя, что случится с Римом, если знать не окажется вновь достойной своего величия, как была достойна ранее. Когда благородная матрона за деньги становилась любовницей вольноотпущенника, иностранца, богатого плебея, многие видели в этом оскорбление, нанесенное достоинству Рима, и позорное пятно, брошенное на его славное прошлое. Желали также, чтобы управление провинциями сделалось более справедливым и более гуманным; потому ли, что стало распространяться учение Цицерона об управлении подвластными народами и что чувства сделались менее суровыми; или потому, что начали понимать, что, ослабевая, Рим должен быть более справедливым. Существовала также сила традиции. В продолжение веков традиционная мораль внедряла в римлян простоту, семейные добродетели, целомудрие, и нужны были столетия, чтобы изгладить то, что было внушено веками. Была, наконец, нужно и в этом сознаться, зависть средних классов, уже достаточно развращенных, чтобы желать наслаждений богатых классов, но слишком бедных, чтобы пользоваться ими. Если римские ремесленники и предприниматели восхищались новой роскошью богачей, позволявшей им зарабатывать много денег, то мелкие собственники Италии, интеллигенция, бедные сенаторы и всадники бесились при виде того, что несколько привилегированных лиц по своей фантазии устремляются в поля наслаждений и порока, между тем как они принуждены идти все прямо по узкой тропинке добродетели между непроходимыми изгородями бедности. То же самое недовольство, которое так раздражило общественное мнение против Корнелия Галла, побуждало теперь массы не бросаться на отдельного человека, а сурово судить о современных нравах, преувеличивать испорченность высших классов, требовать законов, которые затруднили бы или сделали опасными для богачей наслаждения, недоступные беднякам вследствие их бедности, — законов, которые наказывали бы прелюбодеяние, ограничивали бы роскошь, принуждали бы правителей умеренно и справедливо пользоваться своей властью и навязывали бы всем один и тот же однообразный и скромный идеал добродетели.