Мать королей

Страш упал на лавку и только стонал.

Мелштынский пожал плечами и, не отвечая хозяину, хлопнул в ладоши, словно был дома, приказывая дать ему вина и еды, какая была.

Он не хотел полностью разрывать отношения с Дерславом и сказал:

– Правда, я должен был бы считать тебя предателем, но с тобой, как без тебя, мы ничего бы не смогли, потому что эти разбойники превосходили нас числом. Я только сделал то, спроси Страша, что в присутствии всех назвал маршалка Яна Гловача палачом и подлецом, вызвал его на поединок и сделал его трусом.

– А он что на это? – спросил Дерслав.

Страш застонал, Спытек сплюнул.

– Не конец на этом, – сказал он, – устрою на него засаду и голову ему разобью… Он и епископ во всём виноваты. Начало было хорошим, люди колебались, Збусского слушали с уважением.

Спытек опустил голову, прервал и добавил:

– Это не конец, меня так легко не сломят.

Постепенно к Дерславу начали стягиваться и другие; те, кто не отваживался выступать до конца, а теперь снова спешили к своим, чтобы хоть погоревать вместе. Приплёлся Куропатва из Ланцухова, Надобный из Рогова и даже Збусский. С понурым лицом, вздыхая, они собирались в группу, одни других упрекая.

– Мы никогда ничего не сможем сделать результативно, покуда нами будут править попы. Сперва нужно от них избавиться, как в Чехии, и ввести иной порядок. Всё это работа Збышка, он тут король и пан… Маршалек Гловач, его родной брат, канцлер Олесницкий, женатый на племяннице, Добеслав Люблинский, каштелян, дядя его, каштелян Радомский, женатый на сестре, маршалек из Тенчина, Ян из Тенчина, шурин, – все держатся за руки и стоят под его митрой.

Он повернулся к Дерславу.

– А дядя вашей милости, – прибавил он, – хоть primas, дрожит перед Збышком и перед ними; что говорить о других епископах, когда у него есть руки в Риме?

Куропатва сплюнул.

– Нам нужен Жижка или Прокоп! – вздохнул он.

Они сели в круг, вздыхая.

– А мы, – сказал Надобный из Рогова, – как ничем не были, так ничего и не добьёмся.

Он ненароком сказал то, что, вероятно, мучило их больше всего, – что они были ничем, и уже не надеялись ничего приобрести.

– За Дерслава не ручаюсь, – прервал с капелькой иронии Спытек, поглядывая на него. – Он преждевременно вышел из залы, а дядя может ему прощение выпросить, лишь бы ожелецкие сокровища отдал.

– От этого сокровища, как от съеденного ореха, – сказал Дерслав, – если что-нибудь могу отдать, то, пожалуй, только скорлупу.

Они грустно улыбнулись.

Страш лежал и стонал. Так, когда в замке весело пировали, вспоминая утренние бури в Белой зале, когда молодой пан вместе с матерью угощал сотрапезников, играла музыка и двор был наполнен криками, побеждённые вспоминали о своём падении. Спытек не сдавался.

На следующее утро юный король должен был принимать присягу своих верноподданных на Краковском рынке, сидя на троне в окружении всех достойных панов и послов. Всю ночь велись работы по приготовлению трона, сидений для двора и великолепных ступеней, которые обивали алой тканью. На улицах до утра не было спокойствия. Дерслав уснул не скоро, потому что гости ему не дали уснуть.

Когда, слегка вздремнув, он утром проснулся, вспомнил мазовецких князей, а прежде всего Болько, отца возлюбленной Офки, не видел их вовсе и не поклонился. Позже, днём трудно было поймать князей, которые хотели сопровождать короля на рынок.

Итак, он как можно скорей оделся и поспешил в гостиницу, которая имелась при замке.

Князья хорошо его знали по тем безумствам, какие он совершал ради красивой девушки, и немного смеялись над племянником архиепископа, который слишком много тратил, надеясь заполучить руку княжны.

Последнее его деяние, нападение на Ожелец, хотя принесло ему много гривен, не поправило славу.

Дерслав хотел увидеться наедине с князем Болеславом, но застал их всех вместе на очень оживлённой беседе.

Князья были мрачны. По правде говоря, королева и епископ их поработили, так что они стояли на стороне молодого короля, но до конца имели какую-то надежду, что коронация может сорваться.

Теперь, когда она свершилась, все чувствовали себя, не признаваясь, лишёнными тайной надежды, которой кормились. Смеялись во время застолья в замке, но поглядывали друг на друга грустными глазами. Болько был особенно разочарован.

Когда Дерслав ему кланялся, он как раз выпалил, обращаясь к Зеймовиту:

– Что вы думаете? Мы должны уступить епископам?

Дерслав вздрогнул, услышав; не понял, о чём шла речь.

Зеймовит в присутствии чужих осторожно хранил молчание. Болько, более горячий и ближе знакомый с Дерславом, обратился к нему:

– Молодой король едет сесть на Краковском рынке, дабы получить от мещан клятву верности… По закону нам, князьям, польским отцам, надлежит сесть по его правую руку, потому что мы после него первые. Епископы хотят нами обладать! Это нельзя позволить.

Дерслав хотел уже спросить, был ли дядя на стороне этого, когда Зеймовит, словно угадал его мысль, сказал гордо:

– Ваш дядя, ксендз Войцех, как всегда, так и теперь, рад бы сидеть на двух стульях. Не хочет нас обескураживать и обижать, Збышка боится… поэтому, я слышал, что короля сопрождать не будет. Пойдут только епископ Краковский и мой Плоцкий.

– Олесницкий наверняка никому не принадлежит, – сказал Дерслав.

– Мы тоже! – горячо воскликнул Болеслав Мазовецкий. – Правда, мы достаточно сделали для королевы и на просьбы епископа, давая поруку за короля и становясь рядом с ним у трона, который, может, скорей бы принадлежал нам, чем этому малому. Сядем по правую руку, или… пойдём оттуда.

Зеймовит нахмурился.

– Уходить отсюда было бы рано, – ответил он. – Я как раз обрушусь в сенате на то, кого назначить опекуном Владиславу. Поэтому справедливо, раз мы ручались за него, чтобы опекали его мы, никто другой.

– Справедливо, это правда, – прервал тихо Дерслав, – но у нас выигрывает не то, что справедливо, а то, что… скажет Краковский епископ. Мне кажется, что он не даст опеку в княжеские руки, когда сам её может держать.

Князья замолчали, поглядывая друг на друга; а Болько, ударив ногой об пол, добавил:

– У меня пока нет ни желания взять опеку, ни надежды получить её, но надлежащего места у трона не уступлю. – И я! – сказал Зеймовит, а за ним другие повторили то же самое.

В Дерславе, хоть он обещал не примешивать себя к бунтовщикам и частично сдержал слово, всё ещё дрожала та жилка противостояния и противоречия, которая была практически у всей шляхты. Надежда на новую ссору между королём и князьями, когда едва одна буря была предотвращена, улыбалась ему. Он рад был ей тем больше, что мог смотреть на неё издалека, не подвергая себя какой-либо ответственности и опасности.

Поэтому он охотно подлил масло в огонь, и лихорадочно сказал:

– В самом деле, ваши милости, вы можете быть уверены, что в этом споре будете иметь за собой почти всю шляхту, потому что всем уже осточертело преобладание священников, которые одни хотят нами править.

Когда они это говорили, вернулся с перекошенным лицом юный Славич, слуга князя Зеймовита, которого с этим делом выслали к епископу Збышку.

– Ты говорил епископу, – начал немедленно Зеймовит, – что мы не откажемся от нашего права?

– Я выполнил посольство в соответствии с приказами ваших милостей, – сказал Славич, – но мне не повезло.

– Как это? – спросили вместе Семко и Болько.

– Епископ настаивает на своём, – сказал Славич. – И так же, как он однажды победил, показывая старый статут Казимира, снова мне тем самым статутом доказал, что архиепископ, или самый старший после него из епископов, не только имеет право сидеть по правую руку короля, но на том же троне, как король, и правит наравне с ним… Один мечом, другой крестой владычествуя над народом. А правда, что на первой странице статута нарисован король и епископ на одинаковых тронах, остальные пониже…

Зеймовит молчал.

– А кто это рисовал? – спросил он через минуту. – Такой же клеха, как и они! Не удивительно, что своего епископа он наравне с королём посадил… Мы не уступим.

Славич вздохнул.

– Епископ говорит, что не для себе, а по причине своего достоинства, которое тут представляет власть над душами святого отца, уступить также не может.

Все замолчали. Более горячий Болько начал бормотать:

– Мы поедем прочь.

– Нет, – прервал Зеймовит, – не поедем, напротив, будем с королём на рынке и вплоть до трона будем с королём, а тут решится дело…

Славич был озадачен. Дерслав, видя, что тут уже делать нечего, поклонился и вышел.

Он сразу поехал в город, везя Спытку из Мелштына желанную новость, что, хоть всё казалось оконченным, новый спор с князьями мазовецкими обещал раздвоение, которого так хотели.

Когда он с этой ведомостью вбежал к Мелштынскому, вскочил обрадованный Спытек, приказав позвать больного после вчерашнего дня Страша, чтобы обдумать, как этим спором воспользоваться.

Абрам Збусский и все враги епископа Краковского уже готовы были поддержать князей Мазовецких, видя в них своих будущих союзников.

Поскольку ни та, ни другая сторона уступать не хотела, они надеялись на рынке, в присутствии тысячи людей… если не устроить смуту и ссору, то по крайней мере какую-нибудь выходку князей Мазовецких. Так, те, что уже потеряли надежду вызвать ссору и гражданскую войну, снова пришли в движение от подходящей возможности выступить против епископа.

Когда это происходило в городе, королева в замке, которая всем тайно управляла и знала о каждом волнении умов, угрозе и намерении противников, с утра была поставлена в известность насчёт спора, который угрожал именно там, где обычный народ, не много понимающий, мог быть свидетелем приключения, умаляющего силу юного короля.

Когда ей об этом сообщили, она испугалась, но ни к епископу с напрасной просьбой, ни к князьям она посылать не смела и времени не было.

Как раз под её надзором шатный и слуги одевали королевича, а Сонька со слезами радости и материнской гордости смотрела на своего красивого ребёнка, который улыбался ей в королевском наряде. Маленький Казимир с любопытством бегал вокруг брата, разглядывая его и тоже по-детски радуясь.

Мать прижала его к груди.

– Подожди, – шепнула она ему, – и тебя ждёт корона! И ты её оденешь… я это чувствую и вижу!

На столе лежала приготовленная для Владислава корона, которую он должен был надеть на пурпурную шапочку, потому что была слишком велика для его головы.

Королева, которой свежее донесение не давало покоя, подошла к торжествующему сыночку и, поцеловав его в лоб, шепнула:

– Смотри, чтобы сделал так, как говорю… слушай меня хорошенько и пойми.

Владислав обратил искрящийся и любопытный взор на мать, дав знак головой, что исполнит её приказание.

– Когда сойдёшь на рынке с коня, чтобы занять место на троне, учти это хорошенько, если князья Мазовецкие начнут спор с епископами, кто должен сесть по твою правую руку…

Королева подняла руку вверх.

– Своей короной ты обязан епископу; ты был бы неблагодарным, если бы встал против него, но Мазовецкие и так враждебны, а обескураживать их не стоит.