Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Ни «Однодворца», ни «Ребенка» Нордштрем не запрещал безусловно; но придерживал и кончил тем, что в конце лета 1861 года я должен был переделать «Однодворца», так что комедия (против печатного экземпляра) явилась в значительно измененном виде. <…>

Раз эта волокита так меня раздражила, что я без всякой опаски в таком месте, как Третье отделение, стал энергично протестовать.

Нордштрем остановил меня жестом:

— Вы студент. И я был студент Казанского университета. Вы думаете, что я ничего не понимаю?

И, указывая рукой на стену, в глубь здания, он вполголоса воскликнул:

— Но что же вы прикажете делать с тем кадетом?

А тот «кадет» был тогдашний начальник Третьего отделения, генерал Тимашев, впоследствии министр внутренних дел[426].

Доверительный тон Нордстрема, видимо, был связан с тем, что цензор разговаривал с серьезным литератором. Став известным писателем, Боборыкин начал восприниматься как автор, произведения которого можно оценивать как сложные эстетические конструкции и от которого можно требовать возбуждать интерес к универсальным проблемам. В своем отзыве Нордстрем подчеркивал, что в пьесе исправлены чрезмерно «циничные» места: «уже существующая связь между Скаловым и гувернанткою, родившею уже третьего ребенка, и страдательное положение честной жены и взрослой дочери»[427]. В то же время цензура стала уделять пристальное внимание тому, как у Боборыкина изображены сословные отношения и насколько это может повлиять на публику: так, 16 декабря того же 1861 года цензура запретила его пьесу «Старое зло», в которой «все лица высшего сословия — возмутительные негодяи, и честными людьми являются только жена графа Андрея и Веригин, по происхождению не принадлежащие к высшему дворянству, и, наконец, крепостная девушка Груша» (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 324). Нетрудно заметить здесь параллель с мотивировкой, по которой была запрещена «Воспитанница»: пьеса явно могла вызвать сословные противоречия. Совпадают даже отдельные выражения, такие как любимое Нордстремом многозначительное слово «возмутительный». Пьеса Боборыкина все же была разрешена в 1864 году под названием «Большие хоромы». Конечно, автору пришлось снять фрагменты, из‐за которых могли возникнуть противоречия в зрительном зале. По словам Нордстрема, теперь «вместо графского семейства на сцене только помещичье, между членами семейства нет сословного различия и пьеса вообще смягчена…» (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 324). Таким образом, отношение цензоров к сословным конфликтам в пьесах было неотделимо от их представлений об эстетической ценности пьес и возможной реакции публики: от известного писателя ожидалась способность преодолеть конфликты между разными жителями империи за счет «естественных» чувств, тогда как к сочинителю пьес для сцены предъявлялись скорее требования не оскорблять базовые нравственные нормы.