Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

Русский исход из цивилизации смыслов в онтологическую пустоту. Как «потерянное» поколение в России сменилось «проданным» от 80-х годов к 90-м прошлого века)

Бродский написал: «Я гражданин второсортной эпохи». И это было точным отображением его личной, и нас всех, ситуации времени «золотого застоя» эпохи Брежнева, о которой многие вспоминают с искренней ностальгией. Как читатель понял из вышеизложенного, автор относит себя и своих сверстников к так называемому «пропащему поколению». Тут важны стилистические и семантические нюансы – одно дело принадлежать к «потерянному» поколению, а другое – к «пропащему». Второе совсем не «комильфо».

Так вот, эпоха казалась поэту «второсортной», и такой была, безо всякого сомнения. Правда, для поэтов масштаба Бродского ничего не стоит бросаться эпохами и поколениями. Ведь написал же свою знаменитую строку Пастернак – «Сквозь фортку крикну детворе, какое, милые, у нас тысячелетье на дворе». Легко оперировать русским поэтическим гениям античностью и Возрождением, брать в современники Данта и Шекспира, запросто перемигиваться с Гете и Петраркой, но обыденность существования многих миллионов людей с большим трудом привлекает себе для сравнения отдаленные исторические эпохи, утешаясь сравнением, что, мол, бывало и хуже. «Потомство тискается к перилам» и обдает на ходу «черемуховым свежим мылом и пряниками на меду» (Пастернак) и что ему до культурного маятника поэта.

Что касается Бродского, то его последующая тоска по ушедшей империи носила, конечно, не социологический и не практический характер. Ему, как и его великим предшественникам, Мандельштаму, Пастернаку, Ахматовой всегда хотелось «попадания» в «большое время», они хотели пробиться к «большому читателю», который ими понимался ничуть не менее значительным, чем выходец из поколения людей пушкинской или толстовской эпохи. Гениальность русской поэзии и в целом русской литературы заключается в той принадлежности ко времени, которая явно больше индивидуальной судьбы самого поэта, больше его творчества. Поэт всегда нуждается в «эхе» исторического времени, в перекличке между разными эпохами, в том числе и поколениями. Неизвестно, что конкретно представлялось Бродскому, когда он писал о «второсортной» эпохе, но в контексте других его стихов понятно, что ему было тесно в том времени, в каком он очутился. Это его самоощущение очень хорошо воссоздано в его диалогах с Соломоном Волковым.

Уйдем от поэтов, этих небожителей, к простым гражданам Советского Союза эпохи застоя. Трудно вообразить, что они постоянно переживали «закрытость», замкнутость эпохи, к которой принадлежали. Общая канва их существования носила более-менее внятный и объяснимый характер с человеческой точки зрения характер. И тогдашняя ухмылка над массовой застройкой спальных районов в СССР, над которой потешался всякий советский человек, хоть раз побывавший или в Петербурге (Ленинграде), или Зарядье Москвы, быстро превратилось в иное выражение лица, когда после или во время перестройки ему удалось выехать в какую-нибудь нормальную европейскую страну и увидеть в пригородах Парижа или Рима нескончаемые вереницы домов, прямо перенесенных из какого-нибудь Медведково или Строгино.

Думается и наш великий поэт был немало удручен (да и говорил об этом в своих интервью) этой близостью эпох потребления, что на Западе, что в СССР, и иллюзии пропадали на этой общей плащадке запросто. Но вот наличие Ростроповича, Рихтера, Ойстра-ха, русского балета, театра «Современник», Малого театра, русских художников-авангардистов и много чего еще – делало как бы провинциальный Советский Союз мировой державой в полном смысле слова, причем по первому разряду, безо всяких послаблений.

Невозможно было спастись бегством или эмиграцией; те корни культуры, какие идут от Бродского в глубину через Серебряный век, через классику девятнадцатого века чуть ли не в допетровскую эпоху, нельзя было воссоздать административными или политико-демагогическими усилиями. Вот это и есть то самое скептическое отношение русского человека к загранице вообще, так как он изначально знает, что жизнь не перешибить палкой, она тебе не обух, которого также палкой не возьмешь, а суть ее кроется в других вещах, какие живут и постоянно копошатся внутри твоей совести, ума, в твоих поисках вечности и прикосновения к Божеству.

Какая ни была для протопопа Аввакума его эпоха «второсортной» и тяжелой до непереносимости, то есть искаженной настолько, что необходимо было менять символ веры, казалось бы, в таких мелочах, вроде троеперстия вместо двоеперстия, но для него и его последователей это меняло всю картину мира, Вселенная становилась другой, и Бог становился недостижимым. За все это приходилось платить жизнью, но через духовное усилие, подобное авваку-мовскому, входить в культурный код своего народа.

Так что «второсортность» эпохи Бродского была нормой и известного рода вершиной благополучного существования для миллионов его сограждан. И вот их, еще полных сил, настигла вовсе не второсортная эпоха, но самая продвинутая и крутая – развитого капитализма. И что? Меняем, не глядя?

Но стоило ли менять эту «второсортность» на как бы мощное дыхание мировой истории, какое начало шелестеть соблазнительными речами о светлом будущем и разоблачительными спичами о прошлой, никуда не годной жизни над нашей головой уже во второй половине 80-х годов? Вот она, начинается первосортная эпоха мировых потрясений, после которых Россия поднимется обновленной и более сильной, отряхнувшей пыль догматизма и отсутствия личных свобод со своего «тела». И что же? Чем кончился этот переход от «второсортности» к безусловной «первосортности», какую тут же подтверждали лучшие западные умы и призывно махали руками, завлекая нас на материк, на котором расположились истинно свободные, материально обеспеченные и потому счастливые, западные народы и государства.

«Придите к нам», обращались они к нам, чуть ли не пуская гуманистическую слезу, пытаясь помочь советско-русскому человеку в преодолении проклятого сталинского тоталитарного наследия, чтобы окончательно освободить столь замечательный (о, да, мы читали и Достоевского, и Чехова!) русский народ. Правда, все это напоминало легко узнаваемую игру наперсточников – западные народы (их элиты) привлекало бесконтрольное расхищение громадных богатств Советского Союза, уничтожение военного потенциала России и прочие конкретные вещи, что мы в целом воспринимали как необходимую жертву в процессе приближения к царству свободы и счастливой жизни, какая, казалась, воплощена в коллективном Западе во главе с США.

Жертвы все множились, лишения все увеличивались, а никакого включения в состав жителей «земли обетованной» не происходило. И все очевиднее с каждым годом становилась понятной простая истина, что Россию там, на этой земле, никто и не ждал. Это было величайшее историческое «кидалово», какое Запад устроил по отношению к своему перманентному врагу, точно зная, что только его тотальное разрушение может обезопасить его на какое-то время, пока поднимается на востоке новый гигант – Китай.

Да и Бог с ним, с Западом. Но вот вопрос, как же, великая своей духовностью и соответственно проницательностью, Россия могла повестись на такого рода заманило вки и морковки, подвешенные столь высоко на удочке, что дотянуться до них не было никакой возможности? Понятно, что в России всегда была сильна прослойка людей, изначально ориентированных на Запад, ментально воспринимающих его как новый Иерусалим, землю обетованную и счастливый громадный ковчег для всех, кто пожелал спастись. Но, как правило, количество таких людей было невелико, и они никогда не думали о народе в целом. Да и сам русский народ был для них серьезной помехой в их планах и перспективах развития. Причем, это была интенция, отнюдь не связанная с событиями 90-х и 2000-х годов, то же самое было на всех этапах развития России. Замечательно, и я даже писал об этом в своих книгах, что именно они, западники, всегда – от императорской России до СССР были той материей, которая всегда была интегрирована в аппарат управления, их представители всегда занимали высшие посты в русском государстве, в то время, как любое патриотическое движение всегда, подчеркнем это слово особо, рассматривалась как по-настоящему враждебное российской власти.

Это касалось и русских славянофилов в XIX веке, и патриотов-почвенников в XX столетии, все едино, именно в них российская власть видела главную опасность для себя. Это и понятно. Западничество как таковое никогда не касается ключевых, онтологических причин проблем развития российского государства. Оно, устремленное на достижение практических, материальных целей и прежде всего для самого себя и своего круга людей, не интересовалось духовными запросами народа, перспективными целями русской цивилизации, мировой исторической ролью России. Им все это было «до барабана». Другое дело – истинные патриоты, каким не нужны пряники в виде каких-то преференций карьерного роста или получения прямых денежных дивидендов, они всегда думали о другом – о цели существования России как некой целостности, о том, как и чем должен жить русский человек, о вере, о Христе, о спасении человечества, о покорении космоса. Эта ментальная черта, характерная для россиянина, и порождала святых и героев на бранном поприще, подвижников и альтруистов. Можно образно заметить, что в каждом из русских людей присутствует частица огненного протопопа Аввакума, когда в невозможных условиях существования, в земляной яме, не просто можно оставаться преданным своей вере, но жить интенсивной духовной жизнью, писать о самом главном в жизни – о Христе, русском языке, о том, что держит человека на поверхности жизни.

О чем только не думает русский человек, когда ему дают спокойно существовать и не требуют его к исполнению каких-то особых обязанностей, не идущих против совести, простых нравственных правил. Но именно этот закон был нарушен в приснопамятные 90-е годы для многих русских людей, и травма подобного проступания исконных законов жизни до сих пор догоняет нас в своих усилиях выстроить новые закономерности существования действительно новой России.

Понятное дело, что ни царская Россия, ни современная власть в РФ, не заморачивается такого рода «абстрактными» (для них) вопросами, их больше волнует базовая ставка по американским государственным облигациям, индекс нью-йоркской биржи, возможность прицепиться к сырьевым потокам, какие Россия, начиная с XVI века, слегка меняя содержание, все продолжает направлять на Запад.

Трудно подумать, а еще труднее написать, что поколение людей в России, кому выпало жить на рубеже веков, стало прямой разменной монетой в отношениях между старым капитализмом на Западе, полном (тогда) благообразия, либерально-культурных оговорок и лицемерного прикрытия заботы о наживе разговорами о нравственности, спасении природы и Боге, и новом, российским, бесшабашном, дурном, криминальном начале, не ставящим никакой человеческой личности и жизни ни в какие расклады при получении прибыли и денег. Все отвратительное и мерзостное вышло в России в этом времени на первый план, все было возможно в этом создаваемом новом капитализме при наличии спутников, компьютеров и понимания того, что жизнь человечества висит на волоске.