Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня

Запад против России: Голиаф и Давид посткультурной эпохи

Хочу начать с одной очевидной аналогии – западная культура как высший пик индивидуальной свободы сегодня переводит содержание этой свободы к сексуальному выбору партнера, предпочтению однополых браков традиционным, помещению в общественное пространство разнообразных дискуссий об «отмирании семей» и проведению активной пропаганды идей о разнообразии полов. Ну и так далее. Парады, шествия, фестивали, какие-то другие многотысячные акции сторонников этой культурной парадигмы не могут не удивлять своей многочисленностью, откровенной отвязанностью от всяческих прежних ограничений и норм в области морали.

Конечно, читатель может упрекнуть автора в «однобокости» его взглядов на современную культуру, в неумении заметить «новые» тенденции в ней, ну и прочее в таком роде. Объяснимся еще раз. Внимание к данной проблематике для автора этой книги, философа и культуролога по преимуществу, носит вовсе не обывательский характер, он старается определить серьезные социально-психологические черты трансформирующегося западного общества с точки зрения как раз той, что называется, антропологической. То есть с той позиции, когда в образе, пусть будет – «концепте человека» фокусируется главная – онтологическая – проблематика, от которой не отмахнуться просто так. Она имеет отношение ко всем людям, живущим в пределах данной культурной ойкумены и задумывающимся о том, в каком мире будут жить их дети и внуки.

Но чисто теоретически, это крайне интересно, какую очередную развилку выберет человек, куда он повернет, что для него станет главным лет через 30–50? Изменения человеческой природы налицо, и мы подходили к ним и описывали их с разных точек зрения, искали предпосылки совершающихся трансформаций, кризиса, а может быть, и гибели гуманизма в прежнем виде. Сексуальная же сфера, связанная непосредственно с выживанием человека как биологического вида, становится в центр внимания по простой причине – прекрасный, умный, чистый, экологически безопасный мир, свободный от войн и конфликтов может быть построен, но вот кто будет в нем жить? С теми – и все более усиливающимися – тенденциями, какие мы описываем, получается, что только немногие и самые «примитивные» с точки зрения западной «политесной» культуры, народы. Поэтому прошу в очередной раз прощения у читателя, если дальнейшие рассуждения будут в какой-то степени повторять то, что было ранее.

Но это внешняя, обывательская реакция, отражающая «устарелый взгляд» автора на отношения мужчины и женщины, на воспитание детей, на сохранение традиционных семей. Но с точки зрения его же, но только переведенной в аспект объяснения данных явлений с позиции культурно-психологических тенденций, с антропологической (еще раз повторим это ключевое слово) точки отсчета, с которой наблюдается сведение человека к уровню домашнего животного, наконец, взглянув на поднявшуюся волну безумного и ничем не ограниченного проявления античеловеческого в человеке, приходится отыскивать некий философский ключик, который, как в сказке о Буратино, позволит открыть дверцу к истинной картине мира.

Но для этого необходимо отдернуть нарисованный полог, закрывающий вход в камин и скрывающий выход, попадание в реальность. И здесь нас подстерегают некие теоретические, а также практические опасности. Совершенно очевидно, что накат новой антропологической «волны» такой высоты и силы не мог случиться в одночасье, в течение периода как бы умирания постмодернистского мира. И дело даже не в том, что сейчас полностью расчистилась площадка идей, всегда сопровождавших западного человека по его личной и исторической жизни. Всегда он, этот человек, обладал набором сверхличных представлений о более универсальных ценностях и идеалах, помимо его частной, ограниченной жизни. Это и легло в основу экстенсивного развития капитализма как такового сразу после второй мировой войны, когда стал появляться не только средний класс народонаселения западной цивилизации, но он сам по себе стал выступать как некий идеал, к которому необходимо было стремиться и остальным слоям общества.

Этот процесс сопровождался набором вполне гуманистических и приемлемых ценностей для большинства жителей стран, помнивших о разрушениях недавно прошедшей войны (правда, для США это было несколько по-другому, разрушений у них как бы и не было). Хотя уже в самих итогах последней мировой войны гнездилась червоточина, которая не была подвергнута интенсивной философской и социальной рефлексии сразу после этого. Речь идет о моральной пропасти, куда свалилась западная культура, допустив холокост и варварское истребление других народов. (Сошлемся еще раз на нашу книгу «Запад и Россия», где эта проблема ответственности западной цивилизации за развязывание второй мировой войны, а не только Германии, рассмотрена детально).

После войны в состоянии известного отрезвления Запад продолжал, в то числе и в противостоянии с СССР, мировым коммунизмом, хотя бы и по инерции придерживаться некоторых нравственных постулатов, связанных с религиозной доктриной христианства, известной моралистикой. Сами западные государства, понимая важность стабильности в историческом плане, немало прикладывали усилий по развитию образования, медицинского обслуживания, подъему науки и т. д. Пятый технологический уклад, наступивший после войны, был хорош и стал, вероятно, самым успешным в мировом смысле. Но были признаки и наступающего кризиса. Как ни странно (это точка зрения автора данного текста), но русская культура приложила к этому процессу свою руку. Я имею в виду явление Набокова и его «Лолиту», какая серьезно взорвала западный культурный мир. Мало того, что на первых порах она была признана в Америке порнографической литературой и запрещена к распространению, но само неприкрытое возмущение «аморальностью» содержания текста Набокова говорило об известной «здоровости» американского общества.

Автор, конечно, не собирается проявлять какое-либо пуританство и предъявлять претензии Набокову морального свойства. Эта история находится за пределами литературы, это все равно, как на явление Просвещения европейская культура откликнулась «непристойными» текстами Вольтера, Маркиза де Сада и уймы других авторов, не так широко известных читающей публике. Правда, справедливости ради заметим, что сам процесс раскрепощения человеческого «Я» начался еще в период Возрождения, просто в Просвещении, при «отмене» Бога, стало все дозволено не только помыслить, но и запечатлеть тем или иным образом в произведениях искусства, трактатах о «новой» морали. Это был процесс, со своей очевидной идеологией, правилами «игры», с появляющимися новыми смыслами в отношении человека, во всей антропологической проблематике.

От этого захватывало дух, развивалось воображение, литература, прежде всего, попадала в новые условия свободы, какая была недостижима ранее – и не только церковью, некой общественной моралью, но самим «внутренним» человеком. Русская литература также хлебнула этой свободы, осваивая достижения европейского Просвещения – Барков, ранний Пушкин, Лермонтов – все это была традиция, отнюдь не характерная русской классической (и в этом отношении скажем так, неразвитой) культуре, если ее можно так охарактеризовать с точки зрения ее дальнейшего воздействия на все общество.

Этот люфт свободы всегда интересен для культуры – увидеть, понять и описать то, что не было обрисовано и объяснено ранее; это величайший соблазн для каждой культуры на любом этапе ее развития. Здесь же обратим внимание на два обстоятельства, какие несколько расширяют всю картину «совращения» человека в культуре Нового времени. Во-первых, зафиксируем то, что европейская культура XVII–XVIII веков еще не забыла возобновленную Ренессансом традицию античной культуры, в которой подобные чувственные свободы человека были описаны достаточно раскованно и рельефно. Во-вторых, сама народная традиция устного народнопоэтического творчества также не уступала известных территорий повествования о человеке «ниже пояса» – ее эротичность и переступание всяческих допустимых официальной моралью рамок и границ были похлеще, подчас, печатной версии всех этих сюжетов. И русская культура была в этом отношении похожа на западную. Собранные А. Афанасьевым «Заветные сказки русского народа» те еще по своей свободе в эротическом отношении.

Вообще всякий готовящийся переворот в общественных отношениях, в увеличении всякого рода свобод для человека – гражданских, правовых, семейных, собственнических и т. д. – начинается, как правило, со слома моральных ограничений, проявляющихся и замечаемых в первую очередь в сфере сексуальной, шире – эротической составляющей жизни человека. Исходное базовое чувство человека, связанное с инстинктом размножения, с продолжением рода в процессе новой культурной рефлексии на сломе эпох разрушает прежние ограничения в этом плане.

Эти сексуально-эротические, а шире – моральные, разрушения прежних поведенческих структур человека являются предшественниками (известного рода символами) более значительных катаклизмов, затрагивающих уже и всю систему общественных отношений, социальные структуры, подчас и формы государственного устройства. Эти процессы естественным образом сопровождаются разрушением религиозных канонов по отношению к поведению человека, к внешней, по отношению к человеку, регуляторике его поведения.

Так это происходило в эпоху Просвещения, так это было на рубеже XIX и XX веков в эпоху победившего мировоззрения Модерна как новой концепции не только культуры, но идеалов и целей развития человека в обществе, так это происходит и сейчас. Ведь помимо всей этой «веселой» проблематики, какая так активно и с настроением осваивалась просвещенной публикой, была и другая сторона данного процесса, какая не так была видна для поверхностного взгляда, но обладала некоторыми онтологическими чертами отражения глубинных изменений в природе человека. Так что процессы эволюции антропологического ядра человека сопряжены с серьезными изменениями в области психологии, социальных отношений, общественной морали, но – и это главное для нас – в области измененной системы объяснения действительности.

Это был поток, в котором начальным импульсом выступали подвижки в области сексуальных отношений, которые начинали влиять на ментальность людей; эти изменения реконструировали картину мира, какая уже разительно была не похожа на то, что было ранее. Эта непохожесть приводила, подчас, к тому, что случались широкие народные движения, вроде Реформации, какие упорядочивали новую ментальность и объективную картину мира, какая складывалась к этому моменту. Новая же картина мира, носящая на первых порах пока еще неопределенный в социальном смысле, в системном отношении характер, требовала новых общественных институтов, какие в свою очередь вызывали к жизни новую человеческую индивидуальность.

Эти процессы, сложные и на отдельных этапах своего развития имевшие противоречивый характер, приводили и к историческим сдвигам самого радикального свойства, поскольку, будучи более универсальными и всеобъемлющими по сравнению, к примеру, с категориями собственности или социального ранжира, требовали аннигиляции этого когнитивного и психологического диссонанса для всего общества. Оно, общество, не могло больше существовать в прежнем виде, когда наличествует громадный разрыв между чувственно-эмоциональным восприятием действительности, новой, только что появившейся картиной мира и застывшими социальными нормами и структурами, которые этого уже не отображают.