Повесть о Татариновой. Сектантские тексты

* * *

Плотно заперты ворота Ненастьевского дома на Басковом. Наглухо закрыты дубовые ставни. Будочник на углу Шестилавочной и усталый сбитенщик, что плетется домой с непроданным за день сбитнем, переговариваются.

Сбитенщик: Уехали Ненастьевы, что ли?

Будочник: А тебе что?

– А что у них темно, да будто холодно? Да будто все вымерли?

– Тебя не спросились. Проходи своей дорогой.

Сбитенщик исчезает в черной ранней петербургской ночи, словно не проходит своей дорогой, а проваливается в подвымерзшее бездонное болото, на котором неразлетающийся на всю жизнь повисший туман. А в доме жарко натоплено, во всех подсвечниках жарко горят свечи. Ныне великий день. С него начнется золотой век, золотая жизнь, золотое счастье, золотая воля[102]. Явный царь-батюшка Александр Павлович с нашим государем-батюшкой Небесным (Имя его земное, плотское, заемное грешно произносить Верным) изволит беседовать про свои царские дела. Когда-то немного лет тому назад в Бозе почивший император Павел в издевку спросил: «Отец ли ты мне?» А ответ был ясен и прост: «Прими мое дело и я признаю тебя сыном»[103].

«Тайна, тайна, таинство, тайком в алтарь, к тайному тайком приехал, тайная чистота, тайный сосуд, тайна, тайна», – ползет тихим шепотом, шелестом, шорохом по всем коридорам Ненастьевского дома, по витым лестницам и тайным закоулкам. Старухи, старики, подростки с синевой под глазами притаились, ждут, замирает дыхание. Вера Сидоровна Ненастьева прижала под платком к нежной груди руки, так что они хрустнули.

Дай нам, Господи,
Дай нам Иисуса Христа.
Помилуй, сударь, нас!
С нами дух, Государь святой.
Господь, помилуй, сударь, нас[104].

Из-за двери, высокий, тонкий, не грубый земной, а воистину божественный безгрешный, высокий, как журавлиный голос: «Мера злодеяний французам не переполнилась. Не ходи с ним на войну. Не пришла еще твоя пора. Побьет тебя и твое войско, пока чистоты не принял. Придется бежать, куда ни попало…»[105]

Дверь открывается. По коридорам, тайным закуткам, витым лестницам Ненастьевского дома на Басковом, будто с того в этот свет идет в настороженной тишине, тихо позвякивая шпорами, высокий человек. Лица не видно. Оно прикрыто нежной, почти женской рукой. Человек выходит черным ходом во двор и садится в возок.