Повесть о Татариновой. Сектантские тексты

* * *

Нежно пахнут весной каштаны. Листва еще совсем прозрачная, и среди нее пышные цветочные свечи. Воздух над ними легкий, струящийся, голубой – незаметно переходит в небо. Объезжая Петра Первого, неотличимо похожего на Павла[121], – въезжает одна за другой запряженные цугом кареты в ворота Михайловского замка. Павлушкина смерть в лентах и аксельбантах входила в эти ворота. Над ними надпись: «Дому твоему подобает святыня Господня»[122]. Кареты останавливаются у бокового подъезда, и по узкой лестнице гости в треуголках и широких шинелях, в модных шляпах и шелковых накидках, опушенных легкими весенними мехами, поднимаются в квартиру статской советницы Татариновой. Квартира одной лишь стеной отделена от церкви Михаила Архангела. В просторной прихожей встречает гостей сурово-почтительная Анна Франц, благообразная, немолодая, в чепце[123]. У входа в залу вся в белом с любезной улыбкой радушная хозяйка. На стене – картина итальянского письма «Тайная вечеря»[124]. В углу накрыт чайный стол.

– Ah, cher prince, bonjour.

– Comment allez vous, chère madame?[125]

– Слава нашему Господу, боли проходят.

– Une tasse de thé bien fort, n’est-ce pas, Comtesse?[126]

– На последнем приеме государь…

– Ah, notre cher ange bien-aimé![127]

– Садитесь же, друг мой…

– Les courses d’avant-hier…

– Ne me parlez par de chevaux, mon prince, je ne suis pas amatrice…

– La vérité universelle…[128]

– Ну, да я же говорил вам нынче…

– L’impératrice mère…[129]

– Ключ к таинствам натуры…[130]

– Oh, ces sauteriers au Palais…[131]

– Но вы говорите о масонах…

– Ну да Эккартгаузен…[132]

– Passez-moi les biscuits, s’il vous plaît…

– Mais Cocheleff n’est donc pas franc-maçon…[133]

– Человеческий разум…

– Пора придти в разум истины…

– Le voyage du grand-duc…[134]

Нежный щебет привычных разговоров, нежный звон серебряных шпор. Все дамы в белом, будто собрались в Чистый четверг к причастию в дворцовую церковь. К руке хозяйки почтительно склоняется поручик Миклашевский[135]. На смешном лице паяца с выдвинутой верхней челюстью глаза белесовато-голубые, неистовые и упорные. И вот из дальнего угла смотрит на улыбающуюся хозяйку самый преданный, самый нежный ее брат, Милорадович[136]. И во взгляде его тупая, покорная обреченность. В римских церквах у первых христиан были такие глаза. К каждому гостю подходит Катерина Филипповна, поговорит, предложит чаю, расспросит о здоровье, о делах и чувствует, что тихонько уплывают, уходят от нее силы. «Помнишь, Катя, кровоточивую галилеянку, коснувшуюся риз Иисуса, Иисус же рече: – прикоснуся мне некто, аз бо чуях силу, исшедшую из мене»[137]. Каждая сестра, поцеловавшая ее в румяные уста, каждый брат, смиренно коснувшийся губами ее горячей, сухой руки, что-то отнимает, уносит от нее, будто горячую кровь ее вбирает в себя. И рука холодеет, голова начинает тихо кружиться, земля птицей выпархивает из-под ног. И написанный бедным Боровиковским[138] голубок кажется живым, теплым, вот-вот взмахнет крылами и улетит под высокий лепной потолок. Слов пустых и звонких, как венецианское стекло, полновесных и тяжелых, как колокольный звон в горах, не слышит уже больше Катерина Филипповна, только бессвязный гул от голосов и в нем явственно, громко, четко: «ΕΩΣ ΤΗΣ ΣΥΝΤΕΛΕΙΑΣ ΤΟΥ ΑΙΩΝΟΣ»[139]. А никто ведь по гречески-то и не знает. Со свечой в руке тихо входит Вера Ненастьева. Вера с поклоном каждому гостю подает рубаху и свечу. В окна светит голубой ясный день, а свечи, как огненные языки, павшие две тысячи лет тому назад на головы апостолов.

[Дай нам, Господи,
Дай нам Иисуса Христа,
Помилуй, сударь, нас.
С нами Дух, Государь святой.
Господь, помилуй, сударь, нас.]

Вера Ненастьева открывает книгу и громким, низким монашеским голосом читает: «И слышах глас с небесе яко глас вод многих, и яко глас грома велика и глас слышах гудец гудящих и гуслия своя…»[140]

И Катерина Филипповна, сидя под Тайной Вечерей с зажженной свечой в руке, продолжает: «Сии суть иже с нами не осквернишася зане девственницы суть…»[141]

И голос ее для всех ближних, как голос вод многих, как голос великого грома, как звон гуслей…

«Прости меня, Господи, прости меня, Пресвятая Богородица, простите меня, Ангелы, Архангелы, Херувимы, Серафимы и вся небесная сила. Прости, небо, прости, земля, прости, солнце, простите, звезды, простите, озера, реки и горы, простите, все стихии небесные и земные…»[142].

И господа и дамы на коленях повторяют за ней молитву, как малые дети:

– Простите, озера, реки и горы, простите, все стихии небесные и земные…

Медленно и чинно с закрытыми глазами она выходит на середину зала и начинает кружиться, как в некоем духовном вальсе.

От дуба до дуба,
От белого корня,
Не сниму с земли,
Имя Божье прославлю,
Тебя не оставлю,
Воздвигну гоненье
На все твое творенье.
От дуба до дуба,
До белого корня
От титочки ниточки
От дуба до дуба,
От дуба до дуба…[143]

Это скороговоркой бормочет титулярный советник, Никитушка музыкант, за пророчества произведенный государем императором в чин 14 класса[144]. Быстро и мерно развевается белое широкое платье, как парус, гонимый ветром. Быстрее, еще, еще быстрее. Сложивши руки крестом, белый, в белой рубахе (только синие глаза горят как два святых угля) кружится с Катериной Филипповной Алексей Милорадович.

[О матерь Божья пресвятая,
Тебе свой дух и плоть вручаю.
Тебя, царица, умоляю,
Защитой будь мне в смертный час.
Зерцало кротости, смиренья,
Терпенья, скорби образец,
Тебя виновницей спасенья
Избрал для нас благой Творец.][145]

Поют шепотом. Крика не надо. Стозвонная музыка раскрытых сердец заглушила бы всякие песни. Вот старик Пилецкий[146] скачет жертвенным козлом. Миклашевский кружится, как опьяневший паяц. Вера, Анна, Мария, еще Вера, Пелагея, Анна, Наталия, Елисавета и Петр и Михаил и Павел и князь Александр[147], и Федор и иерей Иов[148] и Алексей, и еще, и еще, имена же ты их неси, Господи, кружатся посолонь[149]. И среди них, раскинув руки, закрыв глаза, как некий невроспаст[150], выпустивший нитки своих ополоумевших кукол, – вертится так, что уже лица не видно, в духовном, непорочном вальсе безликая белая, как Ангел Смерти Азраил, статская советница Татаринова.