Подземелье Иркаллы

— Тебя не обижали, Августа? — тихо спросила Акме, гладя ее по голове и недоверчиво косясь на женщину, убиравшую со стола травы.

— Что ты, сестрица! — воскликнула Августа, подняв к ней сияющее счастливое лицо; до того прекрасны были чистые глаза ее, что девушка едва почти перестала замечать шрам, перечеркнувший её детскую щеку. — Града столь добра ко мне! — она кинула на женщину благодарный взгляд. — Она дала мне новую одежду! Она рассказывает мне красивые небылицы… пока Каталины нет рядом…

Женщина, которую Августа назвала Градой, украдкой улыбалась.

— Ну же, Августа, — мягко пожурила её Града. — Принеси тарелку и приборы для своей сестрицы.

Августа вновь обняла Акме, горячо поцеловала в щёку и радостно выбежала из комнаты.

— Мы в Саарде? — тихим, низким голосом осведомилась девушка, недоверчиво и прохладно разглядывая женщину. — Где именно?

Града обернулась к ней и, внимательно разглядывая Акме, произнесла:

— В Верне. Ты здесь шестого дня, барышня. Тебя привезли без сознания и едва живую. Твой возлюбленный поправляется быстрее тебя.

— Возлюбленный? — удивилась Акме.

Перед глазами тотчас всплыло лицо Гаральда Алистера, которого не могло быть здесь.

— Августа сказала, ты и Сатаро собираетесь пожениться, — пояснила женщина.

Акме покраснела. Большего вздора она в жизни не слышала. Но, смекнув, что правда может оказаться неудобной в этом конгломерате порока, спросила лишь:

— Ему лучше?

— Да, он быстро оправился и вернулся в свой дом. Он каждый день приходит и справляется о тебе. Мы уже решили, что тебя не вытащить, но помог Цесперий.

— Цесперий?..

Града вышла и вернулась вместе с Августой, нёсшей приборы и миску со свежим ароматным хлебом. Женщина же несла в руках дымящуюся тарелку, и в Акме слабо шевельнулось чувство голода.

Она села за стол. Августе было тотчас поручено принести тёплого молока, а Града села рядом, с интересом её разглядывая. Она оглядела её длинную, плохо заживающую рану от виска до щеки, синяки на кистях, исцарапанные руки, и глубоко вздохнула, но не произнесла ни слова.

Тут в комнату прибежала испуганная Августа с кувшином молока, быстро поставила его на стол и притаилась за спиной Акме.

— Что такое, Августа? — удивилась она.

— Каталина… — выдохнула девочка, спрятав лицо.

Послышались решительные шаги, богатый шорох, и в маленькую комнату вошла высокая женщина в красивом платье с весьма тугим корсетом, узкими рукавами, непышной юбкой и глубоким декольте. Волосы её были густыми и тёмными. В ушах поблёскивали золотые с рубинами серьги. Ей можно было дать не более тридцати пяти лет. Уже немолода, но величаво красива. Крупный нос не портил лица, щеки сверкали здоровым румянцем, большие светло-серые глаза ярко, но неприятно сверкали, а аккуратные дугообразные брови были недовольно приподняты.

— Акидийка очнулась? — грубовато осведомилась она, свысока разглядывая девушку.

При её появлении Града помрачнела и ответила:

— Как видишь.

Акме попыталась встать, но Каталина воскликнула:

— Я разрешаю тебе не вставать. Если ты будешь скакать, будто коза горная при всяческом моем появлении, Мирослав никогда не дождётся твоего выздоровления.

— Нет, мадам. Я желаю выразить вам горячую благодарность за заботу обо мне и моей маленькой спутнице…

— Заботу? — Каталина вновь неприятно усмехнулась. — Ты ошибаешься, акидийка. Ты не гостья здесь. А пленница. Мирослав приказал поставить тебя на ноги, и я всего лишь выполняю приказ господина, — Каталина взглянула на себя в зеркало, изящно поправила волосы и пробормотала, не отрываясь от своего отражения: — Ума не приложу, отчего ты, еле живая, сломленная да переломленная, понадобилась этому развратнику?.. С тебя взять-то нечего, кроме юности.

Акме возмущенно сжала еще слабые кулаки и с затаённой злобой взглянула на хозяйку дома. Но мысль о том, что её и Августу, все же, приняли здесь и не оставили умирать, заставила ее взять себя в руки.

— Все же, позвольте мне поблагодарить вас за гостеприимство, заботу и то, что сделали вы для меня и Августы. Я никогда не забуду этого… — спокойно проговорила Акме, а Каталина зло воззрилась на неё. — Но вынуждена, мадам, указать вам на вашу ошибку, я не акидийка. К тому же, едва ли я могу быть вашему господину полезной даже тогда, когда заживут все мои раны, а здоровье вернется…

Каталина фыркнула и ядовито выцедила:

— Если ты не понравишься Мирославу, никакого здоровья тебе не будет, а, помимо старых ран, у тебя сразу появятся новые. Но, даже если понравишься, ты вечно будешь страдать переутомлением… Он по много часов может забавляться в постели с новой любовницей. Града, не тревожь меня, я пойду спать. В семь часов разбуди меня.

— Снова пойдёшь пить и ласкать Мирослава на всю ночь?

— Я не посмотрю, Града, что ты тётка моя. Вышвырну тебя к дьяволу. И не возись с девками… Иначе всем расскажу, что помогаешь пленницам…

Каталина выпорхнула, а Града пробормотала, обращаясь к Акме:

— Не слушай её, дурёху. И покойной матери с нею сладу не было. Не отдаст она тебя в руки Мирославу, ибо ни за какие посулы не пожелает подвинуться и уступить тебе его постель…

Акме ошеломленно глядела Каталине вслед, возмущенно думая: «Что за дьявольщина?! Что за Мирослав? Какая постель? Позвольте мне отправиться на поиски брата, а сами все идите к дьяволу!..»

Потеряв аппетит, Акме глухо поблагодарила Граду, улеглась в постель и не вставала до следующего дня, затерявшись в слабом бреду.

Утро разбудило её руганью и криками. Акме тяжело села в постели. Чувствовала она себя прескверно, озноб пробежал по телу. Бок отчаянно болел. В калейдоскопе раздражённых голосов услышала она волевой голос Грады и несколько мужских, приглушенных. Спустя несколько минут все стихло, и Града вошла в её комнату, трясущаяся от негодования.

— Мирославские прихвостни, — фыркнула та. — Видать, Каталина вчера спьяну иль сдуру наплела Мирославу, что ты в себя пришла. Говорят, господин желает тебя видеть. Сказала ж им, что ты больна и слаба еще, но так и не смогла тебя отбить. Приведу тебя хотя бы в пристойный вид.

Града помогла Акме вымыться, стараясь нисколько не задеть её ран, приговаривая:

— Будто из ада самого ты вырвалась, искалеченная… изломленная… Ничего-ничего, дитя, Цесперий поставит тебя на ноги… Он всех ставит…

Закончив причитать, Града сочла необходимым наставить ее:

— Мирослав — правитель Саардцы. Верна — большое поселение в Саарде. Вечно воюет с Шашмиром, но теперь у них затишье. Мирослав пользуется здесь глубоким уважением. Он нетерпим к сопротивлению, но милостив к добродетели, честности и преданности. У него слабость к женщинам, особенно таким красивым, как Каталина. Не перечь ему, но если добиться свободы желаешь, не старайся понравиться ему и берегись мести Каталины. Она уничтожила ни одну хорошенькую девицу. Из ревности.

— Мне ни к чему такие страсти, Града, — тихо и горько вымолвила Акме, невольно вспомнив Габриэлу Барбатос из далекого Нелейского дворца. — У меня иной путь…

— Расскажи об этом Мирославу…

Града вытерла её и одела в темные легкие штаны, темно-синюю льняную тунику и повязала ей черный шелковый пояс. Для причесок не оставалось времени, посему Града волною распустила черные волосы Акме по спине.

— Осталось тебе поправиться и наесть всё, что ты потеряла, — довольно придирчиво её осмотрев, с улыбкою заключила Града.

— Я её вылечу! — прозвенела Августа, окружая Акме своей лучезарностью.

Она котенком ласкалась к своей «сестрице», кружилась рядом с нею в неведомом танце и с обожанием глядела на нее.

Града вывела Акме на трехступенчатое прочное крыльцо, и свежий ветер донес до нее хмельной аромат хвои, наполнив ее силою.

На улице ожидали пятеро вооружённых до зубов саардцев в темно-зелёных и коричневых одеждах: из них знаком ей был лишь Катайр.

— Барышня, — его суровое угрожающе лицо внезапно расплылось в заботливой улыбке, и у Акме стало светлее на душе.

— Здравствуй, Катайр, — прошелестела Акме, слабо улыбнувшись.

— Господин желает тебя видеть.

Града с Августой остались на крыльце, а Акме, сопровождаемая зараколахонскими солдатами, будто преступница, разве что без веревок и кандалов, отправилась вдоль дороги.

Верна находилась в дремучем лесу с вековыми высокими деревьями. Дороги здесь были неширокими и извилистыми. Большинство построек одноэтажные и из дерева. Окошки и двери расписные, огороды и сады ухожены и плодоносны. На некоторых деревьях виднелись сторожевые площадки. Многие люди были одеты просто, удобно и опрятно. Были же и те, кому хотелось выделиться яркостью и нарядностью.

Многие дружелюбно окликали стражей Акме и справлялись о делах их и семьях. Те отвечали им тем же.

— Какую красивую добычу приволокли вы из Коцита! — крикнул кто-то из толпы саардцев. — Мирославу понравится!

Акме глубоко вздохнула, но не опустила головы. Её бил озноб, ломило спину, кололо в боках, а многочисленные любопытные взгляды раздражали её.

— Надолго ли это, Катайр? — тихо спросила девушка, потирая загудевшие плечи.

— Да кто ж его знает, барышня… — отвечал тот, с жалостью глядя на нее. — Ты, главное, не бойся. Он не сделает тебе ничего дурного.

— А он отпустит меня? — с надеждою спросила Акме, внимательно взглянув на него.

Но Катайр со вздохом промолчал, и девушка собралась с силами. Не отпустит.

Вскоре они дошли до большого каменного двухэтажного здания со стражей, светлой парадной, с красными знамёнами с изображением стаи чёрных волков.

Акме не сразу узнала Сатаро. Он, огромный и сильный, но исхудавший, стоял со стражей. Он был одет во всё новое — чёрный колет, чёрные штаны и сапоги. На широком поясе висели ножны с кинжалом. Сатаро стоял прямо. Лицо бледное, ссадины заживали, но неизменен остался большой шрам на щеке.

Он резко обернулся, и лицо его, с тёмными кругами под светло-серыми глазами, озарилось улыбкой. Блеснули белые зубы, шрам ещё более сморщился, но побледнел под гнетом сияющей улыбки и блеском глаз.

— Я думал, помрёшь, — весело произнёс он, не став подходить к ней: стража плотным кольцом окружала великана.

— Вижу, тебе легче.

— Куда легче, чем тебе. Эта стерва, Каталина, не разрешала мне сидеть с тобой более четверти часа.

— Мне не нужна такая опека… — парировала та.

— Это мы ещё увидим, — шепнул он ей на ухо. — Юной одинокой девушке здесь не выжить.

— Что это значит?

— Моё общество может спасти твою честь.

Акме изумлённо уставилась на него. Какой смысл он вкладывал в слово «общество»?..

Внутреннее убранство дома было крикливым, роскошным его назвать не поворачивался язык. Мраморные лестницы блестели в ярком свете канделябров. Ручки дверей и узоры на лаковом покрытии сверкали едва ли не позолотой. Гобелены же и картины по красоте своей и великолепию могли бы поспорить с полотнами Акидии и Сильвана.

«Вот тебе и поселение дикарей, — невольно изумилась девушка. — Наворовали-то столько, что на несколько поколений хватит…»