Драгоценность черного дракона

Глава 17. Покушение

Чья-то смерть — это всегда промах. Особенно, если покушение все-таки не удалось.

Из записок Палача альконов, Дьергрэ

Нить чужой души трепетала тонко-тонко, норовя вот-вот оборваться. Стало почти страшно от того, что именно в её власти сейчас было забрать чужую душу… или наоборот — дать ей сил жить дальше. Такая власть не для человека — и теперь Йаррэ ещё отчетливее понимала, почему альконов так боятся и ненавидят люди. Да и не только люди… Кто не боится Смерти? Вот только они ошибочно считают, что альконы убивают по своей прихоти, как и оставляют в живых. Но все в руках Матери.

Только Она решает, кому жить, а кому умереть, кого можно удержать на свете, а чья душа улетит в её чертоги. Они — лишь послушный инструмент, выполняющий свою миссию. Им должно заботится, чтобы равновесие соблюдалось. И сейчас она совершенно точно знала, что время Иландера Скоури не пришло. Вернее, амальга был уже у самой Грани, но его душа была сильна, и он мог бы прожить ещё долго… Насильственная смерть — не то, чего бы хотела для него Госпожа, и у них появился шанс вмешаться.

— Осторожнее, — негромкий голос за спиной.

Мастер Кинъярэ направляет, помогая удерживать рвущуюся упорно нить.

— Упрямый какой! И шустрый! — в голосе алькона — ленивая усмешка, и только сосредоточенное побелевшее лицо говорит о тех усилиях, которые он сейчас предпринимает.

Ценный союзник заставил их сорваться прямо посреди очередного урока, едва избежав столкновения с вездесущим Арроном и его шайкой.

Она изо всех сил вцепилась в белесую нить, исходящую из сердца еле дышащего на постели мужчины, осторожно сплетая её воедино с его сущностью и аурой. Сейчас от-ха не нужна, напротив, она только повредит. Нить резала пальцы, в висках стучало, собственное дыхание казалось тяжелым, рваным. Ноги подкашивались, а глаза начал заливать пот. Да что же с ним не так? Внешне — все повреждения залечены, ни единой ранки, даже резерв полон!

Йаррэ зло куснула губу, отгоняя дурноту, а потом… да, поспешила. Слишком они вымотались, слишком долго уже пытались справиться с происходящим, слишком сильно мучила, обжигая, собственная сила, не давая ни минуты покоя. Будь этот день не таким насыщенным, она никогда бы не сделала такой чудовищной ошибки. Не открылась сама, сплетая собственные потоки силы с умирающим.

— Идиотка, куда!..

Щеку обожгла пощечина, её попытались оттащить, но было уже поздно. Что-то темное, чернильно-черное, пахнущее гнилостно-тошнотворно, метнулось, отделившись от ауры умирающего — и впилось в её.

Тело сразу же онемело, схватило виски. Во рту появился солоноватый привкус собственной крови. Словно её лишили любых чувств — не было ни страха, ни сожаления, ни отчаянья, ни желания бороться.

«Смирись. Отдай свою силу. Свою жизнь. Свою душу. Все до капли» — шептало что-то внутри.

И она готова была этому поддаться. Она не могла закричать — но боль была невыносима, словно её раздирало на части, а вены вместо крови занял хрупкий лед. Чернота укутывала душу, погружая в ничто, туда, где она не будет испытывать даже боли. Разве это не счастье?

***

Кинъярэ Амондо

Он едва удержался от того, чтобы не вогнать проклятому амальге когти прямо в сердце, выдирая его, ещё трепещущее и живое из этого мерзкого тела. Если бы он только мог предположить такой исход! Девчонка на его руках не проронила ни звука, словно покрытая тонкой серой пленкой. Отвратительной грязью чужого проклятья, пожирающего её жизнь и силу. Если он сейчас попробует открыть канал, связывающий их, как Гардэ и Клинка — он погибнет сам, но её не спасет.

Как можно было этого клятого паразита не заметить? Кто настолько искусен и так чудовищно осведомлен относительно способностей альконов?

Кто вообще мог подумать о том, что хоть один алькон попытается нарушить приказ хозяина и спасти Иландера?

Вошедший в комнату амальга упал на колени, даже не пытаясь смотреть в лицо алькону.

— Дитя Смерти, мы не знали!

— Иначе бы вы все были бы уже мертвы.

Холодная ярость разгоралась изнутри, когда он смотрел, как на лицо ещё недавно умирающего следователя возвращаются краски. Ждать было некогда, и, хотя информация, которую тот мог бы сообщить, должна была быть важна, сейчас все это отошло на второй план.

Он шагнул на Пути Смерти прямо из чужого дома, наплевав на последствия для живых. Они его не волновали. Только легкое тело на руках, дыхание, которое уже было почти не слышно, да леденеющая кожа.

— Ishaer, rana morte ransaar! Ishaeer, mortela nes shar!

Пространство разрезало, вывернуло наизнанку, закружило, чтобы выпустить их у подножия огромной лестницы, которая уходило высоко в небо — туда, где парил вопреки всем законам их древний храм. Да, не при таких обстоятельствах он хотел это сделать. Острые длинные клыки прокусили губу, и несколько капель крови стекли вниз, падая прямо в приоткрытые губы его атали. Никто не смеет отбирать то, что принадлежит ему!

Мелькнула вспышка. Запястье обожгло болью, но он привычно отодвинул её на второй план. Главное, что проклятый рабский ошейник не мешал.

— Что случилось, Шэннэ?

Дьергрэ выглядел искренне удивленным и встревоженным. Кажется, он даже не обратил внимания на собственную окровавленную руку — боль для безумца давно уже ничего не значила.

— Покушение. Но метили-то не в Риаррэ, — ответил, продолжая подниматься по ступеням со своей ношей, — уверен, про неё никто не знает и никто не заподозрил, что она одна из нас, личина совершенна. Даже гончая её не раскусил, да и это не его стиль.

Младший алькон не стал спорить или что-то пытаться доказать — только молча кивнул, не сводя внимательного взгляда с бескровного лица девушки.

— Сай мне тут кое-что рассказал… он имел весьма прелюбопытную беседу с отцом.

Длинный хвост с силой щелкнул по темным камням.

— С Азгаром?!

— А ты знаешь другого кандидата в его отцы? Что делать-то собираешься? Хочешь попробовать провести обряд?

Левый, мерцающий изумрудным блеском, глаз собеседника внимательно уставился на него.

— У меня нет выбора, — он мысленно оскалился, ненавидя эти слова, — придется. Если Храм все-таки откроет нам врата.

— Это может дорого стоить вам обоим.

— Но без него погибнем не только мы. Я решил. Ты будешь нашим свидетелем, — оборвал он все возражения, жалея лишь о том, что отец ещё не оправился от многовекового заключения даже настолько, чтобы просто с ним посоветоваться.

Он ощущал энергию младшего брата и гончих, слышал, как тихо скулит внизу Ттмара, но даже не попытался им что-либо ответить. Древние темные плиты казались невыносимо скользкими и такими же острыми. Они прорезали дорогую кожу сапог, раня ноги в кровь, которая тут же впитывалась в плиты, но такова была цена для дерзнувших сюда прийти. Будь он сейчас драконом, он бы взвился ввысь, ловя потоки воздуха и приземляясь на специально отведенную для этого площадку в центре храмового комплекса, но…

Ненависть истошно зарычала внутри, скалясь могучим скованным зверем. Без крыльев не сможет полететь ни один дракон, будь он хоть трижды великий. А Йер попросту не мог бы преодолеть проклятье ошейника, да и слишком нестабильна была его психика — он мог навсегда остаться зверем, как уже когда-то чуть было не произошло…

Плиты ложились под ноги, ноша уже не казалась такой легкой, но он продолжал упрямо идти вперед, стискивая зубы. Небо, его бескрайнее небо и обжигающий лицо до слез холодный ветер дарили на миг умиротворение, ощущение, близкое к полету…

Огромные узорчатые двери, наглухо запечатанные много веков назад, задрожали, когда его кровь попала на древние плиты.

Жертва, отданная добровольно… Зверь внутри зарычал — и огромный каменный дракон, закрывающий собой вход, медленно перетек в другое положение, расправляя крылья. Лестница заходила ходуном, вспыхнули ослепляюще-яркие синие огни вокруг словно просыпающегося здания. Где-то рядом заругался, шипя, безумец.

Двери беззвучно разошлись, открывая вошедшему вид на сияющую лунным серебром залу. Как будто и не было всех этих веков. Как будто только вчера он пришел сюда, принимая власть и корону после пропажи отца. Как будто всего пару дней назад Кейнар первым клялся ему в верности… Где теперь те клятвы, если его друг даже в заключении посмел нарушить древнейший закон и попытался обратить айтири? Исконного их врага.

Ноша оттягивала руки, и он ускорил шаг.

Вперед — мимо высоких сверкающих окон, украшенных орнаментом из играющих драконов. Мимо фресок, на которых изображены поля асфодели и альконы, отдыхающие среди цветов Матери. Храм огромен, но сейчас ему нужен только один зал. Встать в темную арку внутреннего портала, дождаться, пока запрыгнет, тяжело дыша, Дьергрэ, и мысленно приказать:

«Ритуальный зал».

По зданию прошла волна тепла и мелодичный женский голос счастливо прозвенел:

— Смерти и душ, мой Повелитель! Как долго я вас ждала!

Храмовая сущность уцелела…

— Быстрее, — скрипнул зубами, но они уже переместились. Воздух мигнул, потемнел, сгущаясь, и снова разошелся, оставляя их всех в огромном полутемном зале.

Здесь было куда более пыльно, и только на самом верху, под высоким сводчатым потолком, виднелись небольшие оконца.

Помещение казалось пустым и заброшенным, и только в центре зала стояла высокая статуя мужчины, распростершего огромные драконьи крылья чернее ночи над белоснежным камнем алтаря, по которому то и дело пробегали сиреневые искры.

Дьергрэ сделал шаг — и вдруг упал на колени, как подкошенный.

Мальчишка был здесь последний раз, заключая брак… не самые лучшие сейчас воспоминания…

— Отец Великий… — исступленный, больной шепот и слезы, скупые слезы на глазах.

Сердце противно сжало. Кинъярэ отвернулся, низко кланяясь статуе.

Осторожно высвободил одну руку, привычным жестом отдавая ей честь.

— Morte est mortely ssun tae!

Воздух буквально зазвенел от выплеснутой им энергии. Ещё шаг. Голову резко повело и мужчина опустился на колени, не выпуская драгоценной ноши. Алтарь замерцал ещё сильнее, разгоняя темнеющие потоки силы по залу и статуе. Четыре факела — каждый на своей стороне алтаря — вспыхнули ослепительно белым пламенем.

Тишина. Лед тела под пальцами, утекающая жизнь и отчаянные, надрывные стоны за спиной.

И запах… одуряющий запах миндаля, лилий и тьмы — той, что с привкусом крови. Запахи Отца и Карающего. Сердце пронзает острая, на выдохе боль — и в этот момент огромные чёрные крылья статуи шевелятся, медленно распахиваясь во всю ширь. Словно чуть приподнимается искусно вытесанный в камне капюшон, словно сдвигается рука, указывая пальцем на потемневший до темно-фиалкового цвета алтарь.

Йер движется первым — как сломанная марионетка, рваными движениями шагая к Крылатому. Его руки дрожат — но он крепко удерживает охапку белоснежных лилий. Откуда только взял? Мужчина падает на колени снова, осторожно рассыпая цветы у подножия мерцающей статуи, отчего горло сводит судорогой. Это Он должен быть первым, но… сейчас он лишь проситель.