Хранитель истории

Глава 4

После непродолжительных метаний Пётр Александрович всё-таки принял волевое решение отправить меня к себе домой, хотя я и видела, что ему это было бесспорно не по душе. Скорее всего, дело было в загадочной Марии Алексеевне, о которой обмолвился Толстой.

Я поняла, кто это, едва мы прибыли на место. Дом Петра Александровича находился не где-нибудь, а прямо на Невском, недалеко от Зимнего дворца. Домом это было назвать очень сложно, если быть совсем точным — это тоже был дворец. С лепниной, светло-голубыми стенами, величественным камердинером в ливреи. Интересно, это собственный дом Толстых или казённый? Вполне может статься, что шефа Преображенского полка могли пожаловать таким в пользование.

Вместе с камердинером навстречу нам выплыла, по-другому не скажешь, тощая и какая-то нескладная дама. Она была в домашнем платье, тёмные волосы с завитыми кудряшками были по модному собраны наверх. Несимпатичное с грубоватыми чертами лицо было преисполнено изумления.

— Пётр Александрович, мы ждали вас только к обеду. — Объявила дама, обращаясь к Толстому и медленно, словно удав, переводя взгляд на меня.

— Мария Алексеевна, знакомьтесь. Это Вера Павловна Оболенская. Сестра моего давнего сослуживца. Вера Павловна осталась сиротой, больше присмотреть за ней некому. Она поживёт здесь некоторое время, пока не придумаем, как быть дальше. — Толстой изо всех сил старался держаться уверенно, но невооруженным глазом было заметно, как он опасается гнева этой некрасивой женщины. — Вера Павловна, это Мария Алексеевна, моя драгоценная супруга, хозяйка сих хором.

Ах, вот оно что! Стоило догадаться. Теперь понятно, почему у этой самой Марии Алексеевны лицо такое, будто она лимон откусила. Интересно, я-то полагала, что у дворян это в крови — не демонстрировать свои истинные эмоции и всегда оставаться с «хорошей миной».

Впрочем, сказать ни "да" ни "нет" генеральша не успела. Пётр Александрович быстро поцеловал руку супруге, приложил пальцы к двууголке, прощаясь со мной и размашистым шагом вышел за дверь. Мы с хозяйкой дома замерли друг напротив друга, словно удав и кролик. К сожалению, в этом маленьком спектакле удавом была не я. Но, честное слово! Я так хотела принять душ и поспать, что готова быть и кроликом, и зайчиком, и кем угодно из мира флоры и фауны.

— Мария Алексеевна, спасибо Вам за вашу доброту. — Я сделала книксен, который судя по выражению лица, Толстая восприняла как сносный. — И простите за доставленные неудобства. Я вовсе не хочу обременять Вас и Петра Александровича своим присутствием.

Ответом мне было молчание и долгий, пронзительный взгляд тёмных глаз. Он был таким же, как у Иванова. Только в докторе угадывался проницательный ум, а в генеральше зависть. К чему? Она старше меня года на три-четыре, вряд ли больше. Самому Толстому, на вскидку, было едва за тридцать.

— Добро пожаловать. — Наконец открыла рот Мария Алексеевна. — Можете оставаться у нас столько, сколько потребуется. Неужто можем мы бросить в беде сироту?

По глазам генеральши было сразу видно — могут. Точнее, она может. Ещё как. И будь её воля, она бы хоть сейчас выставила меня за порог. Это же сплетни теперь пойдут по всей столице: Толстой сам привёл какую-то девицу к себе в дом!

— Распоряжусь, чтобы вам приготовили комнату. Вы не отсюда?

— Новгородская губерния. — Быстро ответила я. Мария Алексеевна хмыкнула, выглянула мне за спину.

— И что же, никаких вещей?

Вместо ответа я просто потупила глаза. Толстой сам сочинил эту ложь, вот теперь он перед женой и отдувается, почему у меня с собой нет даже самого хлипенького сундучка с парой сменных платьев. Сделаем вид, что ничего правдоподобного с ходу я придумать не смогла. В ответ на мое молчание послышался ещё один хмык. И не удостоив меня больше и словом Мария Алексеевна ушла обратно наверх, а я так и осталась стоять у основания лестницы, ожидая, когда насчет меня дадут распоряжения.

Обмыться и лечь в чистую постель оказалось лучшим, о чем я могла мечтать. Измотанная своими злоключениями, я заснула почти мгновенно. А когда открыла глаза, на улице снова темнело. Я бы проспала, пожалуй, всю ночь, но желудок требовал пищи. Желательно горячей и пожирней.

Я с тоской подумала о маленькой кафешке у дома, где подавали лучший в мире японский суп. На свином бульоне, с лапшой. Желудок требовательно заурчал и пришлось вставать.

Ещё вместе с воспоминанием о доме пришло воспоминание об отце, который остался там, в будущем. И который наверняка безумно волнуется… Но этим мыслям я не дала глубоко проникнуть в моё сердце. Затолкала в самую дальнюю коморку души: «Я подумаю об этом завтра». Потому что если я здесь начну нюни распускать, то домой точно не доберусь.

На прикроватном столике нашелся колокольчик, о назначении которого несложно было догадаться. Через некоторое время после моего зова явилась горничная, которая утром помогала мне с ванной. На мою просьбу не удивилась и вежливо сказала, что господа уже давно отобедали и уехали на приём к Апраксиным. Изволю ли я кушать тут или накрыть в столовой? Чтобы не напрягать слуг, я попросила принести еду прямо сюда.

Мне подали винегрет и какую-то речную рыбу под терпким соусом. На закуску были пирожки с яйцом, чай и абрикосовое варенье. Честно говоря, я была так голодна, что поначалу думала, что съем всё вместе с тарелками. Но, как оказалось, полтарелки винегрета, треть тарелки рыбы, пару укусов пирожка и я объелась до неприличия. Варенье хоть и любила, но только и сделала, что слизнула с серебряной ложечки и запила двумя глотками чая. Кормили в доме Толстого отменно. Взять, что ли, у повара наверняка француза, пару мастер-классов?

Я уж думала, что сейчас доберусь до кровати и снова засну. Организм всё ещё требовал какого-то отдыха. Но, немного поворочавшись, поняла, что любопытства во мне гораздо больше, чем желания проваляться в полусне остаток вечера. Поэтому, соорудив из нижней рубашки и шлафрока, что выдала мне горничная, какой-никакой, а приличный костюм, я отправилась обследовать дворец.

Судя по всему, меня устроили на третьем этаже, в противоположном крыле от хозяйских покоев. Дворец был устроен по изящному просто: на первом этаже холл для гостей, да помещение для слуг, кухня, прачечная и так далее. На втором — комнаты общего пользования: приемная, столовые, гостиные, быть может, даже бальный зал? На третьем спальни, хозяйские и гостевые. А в мансарде живут те из слуг, которые имеют более высокий статус перед дворовыми. Например, нанятый повар, гувернантки, воспитатели, учителя музыки и так далее.

Я не стала бродить по спальням, а сразу спустилась на второй этаж. Анфилада комнат располагалась друг за другом, так что из белоснежной, покрытой лепниной под высоким потолком столовой, я попадала в небольшую приёмную, оттуда в небольшой холл, а из него в библиотеку, и, казалось, что этих комнат целая бесконечность. Каждый раз я будто бы оказывалась в ином мире, в совершенно разных интерьерах, которые служили для того, чтобы создать свою, неповторимую атмосферу. Время от времени я натыкалась на слуг, которые кланялись мне, но смотрели не без любопытства.

Наконец, бесконечная череда комнат окончилась тупиком. Последняя дверь вела в просторную залу. Ещё в дверях в глаза мне бросился начищенный до блеска паркет, в котором отражалось закатное солнце, да так, что мне пришлось зажмуриться. А войдя внутрь, я не удержалась от восхищенного вздоха. Большая часть комнаты была пуста, только сверкающий паркет казался живым. Но вот слева стены зала загибались, плавно уходя в высокие окна, создающие полукруглый альков. Внутри него искрился на солнце полированной поверхностью большой клавесин — предок современного рояля. Деревянная поверхность была словно покрыта разводами акварели, которые плавно втекали друг в друга, создавая неповторимый рисунок. И хотя он стоял не по центру комнаты, сразу было видно, что именно он центр Вселенной.

Я с трепетом коснулась теплой и гладкой поверхности, чувствуя, как инструмент отзывается легкой вибрацией согретого дерева. По всей видимости, здесь устраивались музыкальные вечера. Слуги расставляли стулья перед окном в круг, если гостей было мало, или в ряд, если много. А, может быть, даже вместе с небольшими столиками с закусками, если это был тихий, семейный вечер. Постепенно солнце закатывалось за шпиль Петропавловской крепости, а за инструмент садился… Пётр Александрович? Я представила, как длинные пальцы генерала пробегаются по жестким клавишам, как до зрителей долетают божественные звуки Моцарта. Солнце, тепло дерева, ловкие пальцы и Моцарт.

В голове моей явственно прозвучал шум аплодисментов, восторженные восклицания, поздравления, комплименты… Пока не поняла, что шум вполне реален. Только вот это не аплодисменты и даже не восторженные вздохи, а топот нескольких ног, мчащихся через всю анфиладу комнат прямо сюда.