Лесной глуши неведомые тропы

Глава 5. Нелегкие будни (часть 1)

Травушка расскажет мне о том, что случится, Пропоет мне песню ночную… Ляжет мне рассветною росой на ресницы, Расплетет мне косу тугую.

Мельница, «Травушка»

В воскресенье, согласно законам Создателя, нельзя заниматься никаким трудом; рабочему люду дозволяется только торговля да врачевание. Однако к почитаемому церковниками Создателю я отношусь со здравым недоверием, а старые духи не ведут учет дням и не ставят глупых запретов. Духи нетребовательны, законы их просты и понятны: нельзя без нужды отнимать чужую жизнь, будь то человек, зверь, птица или даже насекомое; нельзя красть чужое, ибо духи щедры и дадут живой душе столько благ, сколько необходимо для пропитания; нельзя поступать так, как не хотел бы, чтобы поступили с тобой, иначе духи могут воздать тебе твоим же поступком, умноженным вдесятеро. Жертвы духам несложны и необременительны: капнуть толику свечного масла в огонь, чтобы почтить духов огня; рассыпать горсть зерна в лесу для мелких лесных тварей, чтобы потешить духов лесных; сдуть с ладони щепотку муки в благодарность духам ветра; добавить ароматных трав в свечу, чтобы задобрить духов воздуха; плеснуть чашку воды из первого ведра, набранного утром из колодца, чтобы возблагодарить за щедрость духа воды; а вечером вознести молитву духам забвения, чтобы заботились как следует о тех, кто уже умер для нас в этой жизни.

Энги, который вопреки учению своей матери поминал всуе Создателя, был, похоже, не слишком-то набожным: до самого вечера он мастерил из кленовых прутьев древки для стрел и крепил к ним бечевкой, пропитанной сосновой смолой, гусиные перья, а между делом сквозь зубы богохульствовал.

— На охоту собрался? — не удержалась я от вопроса, латая его поношенную рубаху. Ветхая ткань не держала швы долго: каждый раз после стирки мне приходилось зашивать свежие прорехи на одежде Энги. Надо бы купить ему новую, или хотя бы полотна, чтобы было из чего сшить обновку, да перед сбором подушного нам не по силам были даже такие траты. — И кого на этот раз убивать будешь?

Сердце гулко забилось в груди: не волков ли? За этой мыслью пришла непривычная растерянность: я даже не знала теперь, за кого больше бояться — за волков или за бестолкового упрямца Тура. Однако он развеял мои сомнения:

— Видел в лесу кабаньи порои. Если Создатель будет милостив, одного подстрелю. — Он придирчиво повертел перед собой очередную готовую стрелу, прищурился, приставив к глазу, оценил ровность древка. — Не то одряхлею совсем, на одних щах да каше.

Я обиделась, как и всякий раз, когда он ругал мою стряпню за отсутствие мяса. Однако вовремя вспомнила, что благодаря ему моя шкура не досчитается четырех плетей и «милостей» надсмотрщиков на каменоломнях, и решила ему не перечить.

Лучше помолюсь духам леса: авось отведут от него невинную живность, авось и его грешную душу простят… А может, убийство живого ради собственного пропитания — это не грех? В который раз я пожалела, что Ульвы нет рядом: она умела складно и толково отвечать на сложные вопросы, которыми я задавалась порою, задумываясь о сути старой веры.

За окном просвистел порыв ветра, противно задувая в невидимую щель у окошка. Зима уж вступает на порог, хорошо бы как следует законопатить окна да прорехи в стенах. Я поежилась, покосилась на исходящие паром ведра, в которых грелась вода для мытья, и отложила готовое шитье. Уже поздно: в эту пору Энги обычно уходил в трактир, но сегодня, похоже, он действительно намеревался остаться дома. Собрал свои стрелы в колчан, поднялся с лежанки и потянулся всем телом, звучно захрустев суставами. Когда он стоял в горнице во весь рост, то, казалось, заполнял собою все свободное пространство.

Я заметила, как он болезненно скривился, дернув шеей, и провел пальцами по свежему рубцу.

— Снова болит? Дай-ка посмотрю, — подхватилась я.

Ожидала привычного сопротивления и недовольного бурчания, однако Энги меня удивил, позволив усадить себя на лежанку и поднести свечу ближе.

След от плети уже начинал подсыхать, и разорванная беспощадным ударом кожа не выглядела больше кровоточащей раной. Я тоскливо подумала о том, что ждет мою собственную спину после публичного наказания. Осторожно провела пальцами по красноватым следам, опасаясь воспаления — но кожа вокруг раны не выглядела чрезмерно припухшей. Энги шумно выдохнул и закрыл глаза, отклоняя голову вбок.

— Что? — я отняла пальцы. — Больно?

— Нет, — тихо сказал он, не открывая глаз. — У тебя руки ласковые.

Я смутилась и отступила от него, пряча ладонь за спину. Отчего-то вспыхнули щеки, но я спаслась тем, что повернулась к Энги спиной и занялась приготовлением новой порции мази.

— Илва…

— Что? — не оборачиваясь, спросила я, стараясь унять внезапную дрожь в голосе.

И с чего это вдруг я так взволновалась?

Энги молчал, а я старательно делала вид, что поглощена своим делом, чтобы не поворачиваться к нему.

— Нет, ничего.

Пылали теперь не только щеки, но и уши. Казалось, внутри меня самой загорелся жаркий огонь, разливаясь по всему телу. Как нехорошо, что Энги остался дома… Это был первый вечер, когда мы должны были ложиться спать вместе. Обычно он приходил из трактира поздней ночью, когда я уже досматривала третий сон, а вставал лишь к обеду, когда я успевала половину дел переделать. И только теперь я поняла, как неудобно женщине жить с мужчиной — ни тебе помыться толком, ни переодеться к ночи…

Я заставила себя смазать ссадину Энги, почти не прикасаясь пальцами к его коже. Он послушно подставлял шею, но теперь не закрывал глаз, а украдкой рассматривал меня из-под веера густых темных ресниц.

— Илва… ты никогда не задумывалась, откуда здесь взялась?

— Задумывалась. А что толку? — как можно равнодушней ответила я. — Все равно ведь не угадаю.

— Ты нездешняя. По всему видать. У тебя волосы светлые, а глаза голубые — ни у кого из наших таких нет.

— У тебя тоже волосы светлые, — возразила я, закончив работу и вытирая пальцы куском холстины. — А глаза зеленые, ни у кого таких не видела.

— Я — другое дело, — Энги внезапно помрачнел. — Я похож на отца.

— А кто был твой отец? — завела я старую песню, радуясь, что разговор переключился с моей особы на него. — Разве ты его знал?

— Не знал, — процедил он сквозь зубы. — Но пришлось узнать.

— Что? — я непонимающе уставилась на него.

Он покусал губы, словно раздумывая, стоит ли отвечать.

— Я расскажу тебе когда-нибудь. Но не сейчас.

— Как скажешь, — хоть я и умирала от любопытства, но лезть в душу Энги не стала. — Ты моешься первый?

Неловкость, зародившаяся между нами этим вечером, продолжала цвести буйным цветом и к ночи. Мы едва не столкнулись лбами, когда одновременно пытались вытащить из чулана бадью; Энги едва не ошпарился, снимая с огня ведра, потому что я вертелась у него под ногами, доказывая, что это моя работа; я не знала, куда деть глаза, когда он принялся стаскивать с себя рубаху, так и не решившись выставить меня за дверь, и выскочила в сени, пылая как солнечный закат, совершенно позабыв прихватить с крючка свою теплую овчину. К тому времени, как Энги вымылся, я уже успела совершенно окоченеть от холода. Зато он сам вычерпал за собой воду, пока грелись ведра для моей купели, а затем без лишних слов отправился в сени, чтобы дать возможность вымыться мне.

Когда мы, наконец, в полном молчании улеглись по своим постелям, я с облегчением задула свечу: пусть темень скроет нелепо горящие щеки. Однако неловкость, заполонившая теперь всю комнату до отказа, лишь сильнее надавила на грудь, мешая свободно дышать. В кромешной тьме я отчетливо слышала хрипловатое дыхание Энги и даже готова была поклясться, что различаю гулкое биение его сердца.

— Илва…

Я замерла, не решаясь шелохнуться.

— Что?

— А ты… когда-нибудь… ну… — он запнулся, явно смущаясь своих слов, а я почувствовала свое собственное сердце, колом вставшее у самого горла.

— Что?

— Ну… кхм… когда-нибудь влюблялась?

— Что?.. — мои щеки вновь запылали пожаром — и как не подожгли подушку до сей поры?

— Кхм… ничего… забудь, — вздохнул Энги и, шумно скрипнув лежанкой, отвернулся к стене.

Мне вспомнились ласковые слова Хакона, вспомнилось прикосновение его красивых, четко очерченных губ к моим губам, вспомнилось, как трепетало мое сердце при мысли о том, что я стану его женой. Вспомнились и собственные горькие слезы, когда открылся жестокий обман.

— Влюблялась, — ответила я после долгой паузы, сама не зная, зачем. — Только обожглась больно.

Дыхание Энги замерло, ни единого шороха не доносилось до моих ушей с его стороны. Я молча кусала губы, вспоминая, как плакала на груди старой Ульвы, а она гладила меня по голове и шептала, шептала, шептала…

— Кто он? — негромкий голос Энги заставил меня вздрогнуть, развеивая тяжелые воспоминания.

— Неважно.

— Он из нашей деревни?

— Да, — я помолчала, припоминая слова, которыми утешала меня Ульва. — Глупости это все.

Нет ее вовсе, любви-то. Мужики придумали, чтобы бабы верили.

И чтобы юбки повыше поднимали, — в моем воображении договорила сердитая Ульва, но я не стала озвучивать Энги эти слова.

Тур повернулся теперь уже на другой бок и громко засопел.

— Ну, нет так нет.

Я вздохнула и закрыла глаза, натянув одеяло до самого подбородка. Разбушевавшееся сердце никак не унималось, колотясь теперь где-то в животе. Несмотря на усталость, сон почему-то вовсе не шел.

Судя по тому, как ворочался на постели и терзал кулаками подушку Энги, ему тоже не спалось. Но его-то можно было понять: он привык возвращаться домой за полночь и спать до полудня.

— А ты? — слова вырвались у меня раньше, чем я успела сдержать свой язык.

— Что? — буркнул Энги, хотя прекрасно понимал, о чем я спрашиваю.

— Любил кого-нибудь?

Его сопение стало еще громче — что твой котел на печи, с которого вот-вот сорвет крышку.

— Было дело.

— И кто она? — улыбаясь, коварно повторила я его же вопрос.

— Кто-кто… Ты ж сама сказала: нет ее, любви-то. Бабьи выдумки. Спи уж.

— А она…

— Спи, сказал.

Я хихикнула и отвернулась к стене, перебирая в памяти всех деревенских девиц, одна из которых могла приглянуться юному Энги. А может, это кто-то из ныне замужних? Ведь больше пяти лет прошло с тех пор, как он покинул Три Холма.

Надо бы спросить у Миры. Она-то жила здесь с самого рождения, а сплетни — ее самое любимое занятие. Наверняка она что-нибудь слышала о пассии Ульвиного сына. Рассудив так, я прислушалась к сбивчивому дыханию Энги и попыталась восстановить собственное.

Удастся ли сегодня уснуть?

Проснулась я, по обыкновению, вместе с заливистыми петушиными криками. Небо за окном лениво серело, бросая в избу темные тени от высоких сосен — занимался рассвет. С опаской поглядывая на спящего Энги и борясь с зевотой, я поспешно выскользнула из ночной сорочки и переоделась в домашнее платье, натянула теплые чулки, зажгла свечу, разгоняя сонливый полумрак, и принялась растапливать печь, чтобы согреть воды для умывания и приготовить завтрак для Энги.