Лесной глуши неведомые тропы

Глава 13. Дела сердечные

Бедняга Энги лежал пластом больше седмицы, и все это время я неустанно бегала между нашей избой и трактиром. Ночевать приходилось дома, по настоянию Ираха, а по утрам я первым делом выпускала и кормила курочек, кое-как управлялась с делами и бежала к несчастному мученику.

Первые дни после жестокой порки он горел в лихорадке, которую я пыталась смягчить зельями. Рубцы на спине, несмотря на мои старания, местами воспалились, и при каждом движении причиняли страдальцу нещадную боль. Мне ничего больше не оставалось, как ежедневно поить его отварами и прикладывать к ранам целебные припарки. Есть он неизменно отказывался, и под конец седмицы под истерзанной кожей на спине, к моей пущей печали, отчетливо проступили ребра.

Но тяжелее всего на душе было оттого, что он молчал днями напролет. О чем бы я ни пыталась заговорить с ним — он отворачивался и неподвижно смотрел в стену. В конце концов я сдавалась и садилась рядом, бралась за шитье или вышивку и просто пела песню за песней, чтобы не тронуться умом от гнетущей тишины.

И все же, мало-помалу, он начал вставать. Вначале, опираясь на плечо Ираха или одного из работников трактира выходил, чтобы справить нужду; но час от часу я с замирающим от затаенной радости сердцем наблюдала, как он поднимается, чтобы сделать несколько шагов к окну и вдохнуть свежего зимнего воздуха. Истерзанная, стянутая швами спина мешала ему свободно двигаться, и еще через несколько дней я извела целое утро на то, чтобы выдернуть из рубцов вросшие шелковые нити, слушая глухие ругательства Энги. После этого Ирах отпустил нас домой.

Я втайне надеялась, что стены родного дома вернут Энги волю к жизни, но вскоре стало ясно, что надежды мои пошли прахом: тоска глодала его пуще прежнего. В первый же день после возвращения я настойчиво попыталась покормить его овощной похлебкой. После долгих увещеваний он съел несколько ложек, а затем вновь завалился вниз животом на лежанку и отвернулся к стене. Казалось, он совсем потерял интерес к происходящему вокруг и своему выздоровлению. Ухаживать за ним в таком состоянии и впрямь было непросто. Как могла, я обтирала влажными полотенцами его тело, мыла и расчесывала волосы, помогала ему одеваться и обуваться, чтобы вывести по нужде. К счастью, время от времени нас навещали Ирах с Хаконом, выпроваживали меня во двор и как следует мыли и брили упрямца, чтобы заживо мхом не порос.

Несмотря на душевное уныние, телом Энги все же пошел на поправку: лихорадка больше не возвращалась, воспаление понемногу сходило, а затягивающиеся рубцы кровили все меньше. У меня же, как и в былые времена, появились привычные заботы: похоже, деревенский люд позабыл об ужасном несчастье с Гиллем, поскольку то и дело меня снова стали звать на помощь. У кого принимала роды, кому лечила ожог после падения спьяну в камин, кому зашивала ногу, распоротую ненароком о ржавую косу. Муж ткачихи с хмельных глаз полез на чердак и свалился с лестницы; пришлось вправлять сломанные кости и затягивать ногу в лубки, за что мне перепал добрый отрез тонкого, чисто выбеленного полотна. Когда сынишке пекаря пришлось промывать нутро после того, как тот тайком проник в кладовую и до колик в животе объелся сахаром, провертев в мешке дырку, меня в благодарность угостили восхитительными свежевыпеченными булочками. Я как на крыльях неслась домой сквозь сугробы, оберегая свой благоухающий дар, и от всей души надеялась, что такой чудесный подарок соблазнит моего угрюмого жениха угоститься лакомством и вызовет долгожданную улыбку, но… меня, как всегда, встретило неподвижно лежащее на постели тело, повернутое ко мне затылком. На столе сиротливо грустила нетронутая миска грибной похлебки, которую я перед уходом согрела и накрыла льняной вышитой салфеткой.

Мое терпение иссякло. Я поставила на стол корзинку с ароматными булочками и села на край постели, откинув с плеч горемыки одеяло.

— Энги, вставай.

Молчание.

— Энги. Поговори со мной.

Молчание.

— Энги! Ты решил умереть от голода? — я в отчаянии наклонилась над ним и попыталась заглянуть ему в лицо.

Пустые глаза болотного цвета бездумно смотрели в стену.

— Энги! — я осторожно тронула его за плечо, стараясь не потревожить ран. — Сядь-ка и поговори со мной. Не послушаешь — и я выплесну на тебя ведро воды. Так и будешь валяться в мокрой постели. А я тебя не пожалею, даже в сторону твою не гляну, вот увидишь.

Спустя вечность, когда я уже не верила, что он ответит, тело нехотя зашевелилось и с тяжким вздохом поднялось, спустив на пол босые ноги в измятых исподних штанах.

— Почему ты не ешь? — твердо решив не отступаться, спросила я.

— Не голоден, — глухо ответил он, безразлично глядя перед собой.

— Святые духи! — воскликнула я, пытаясь поймать его взгляд. — Ты не разучился говорить! А я уж думала, у тебя язык отсох.

Он снова замолчал, слегка пошатываясь и опираясь на край лежанки руками — похоже, голод и вынужденное безделье отняли у него последние силы.

— Энги… — я накрыла рукой его ладонь.

— Что? — он разлепил сухие, потрескавшиеся губы. Мало того, что не ел, так еще и не пил, поди, как было велено. — Недостаточно поглумилась?

— Горе ты, — вдохнула я. — Охота мне над тобой глумиться? Как мертвец в доме лежишь, меня пугаешь. Сделай милость, поешь.

Энги шумно сглотнул и вновь пошатнулся, на миг зажмурившись — заболела спина? Я сняла с печи еще теплую похлебку и налила в другую миску. Снова села рядом и поднесла ложку к его рту.

— Ну? Мне тебя силой кормить?

— Я сам, — сказал он, по-прежнему не глядя на меня.

Неловко поднялся с кровати и как был, босиком, слегка пошатываясь и морщась при каждом шаге, подошел к столу и грузно опустился на стул. Не зная, что и думать, я поменяла миски, подсунув ему вместо остывшей похлебки теплую. Энги медленно съел несколько ложек, тяжело выдыхая после каждой. Я не на шутку встревожилась — не ровен час, и правда заморит себя до смерти! А где же брать силы для исцеления?

Его лоб покрылся испариной, будто он не жидкое варево хлебал, а весь день дрова рубил. Ему было тяжело сидеть — я видела это. Видела, как он ненароком оперся боком о высокую спинку стула, и его тут же задергало от боли. Сцепив зубы, я смолчала.

— Съешь еще булочку, — я пододвинула корзинку, все еще источавшую дивный запах, и кружку с ягодным отваром.

— Позже, — буркнул Энги.

Я рада была хоть какому-то слову вместо зловещей тишины в ответ. Рада была и тому, что он сам вышел во двор по нужде, все еще опираясь на стены. До сих пор непривычно было видеть, как ровно держит он спину, не решаясь пошевелить ни единым мускулом — уж слишком глубоки были его раны. Выходил, как был, в исподнем, и вернулся, дрожа от холода. Я помогла ему ополоснуть руки в теплой воде и осторожно опуститься на лежанку. Мое сердце готово было разорваться от сострадания, но я не знала, чем еще могу ему помочь: такие раны способно исцелить лишь время. Я заботливо укрыла его одеялом, и он тотчас же отвернулся к стене.

— Энги, — я ласково пригладила его встрепанные светлые волосы. — Ты злишься на меня?

Не сразу, но все же он ответил:

— С чего бы мне на тебя злиться?

— Я не знаю. Не смотришь на меня. Не говоришь со мной. Есть отказываешься. Если не мила я тебе стала, не держи это в себе, скажи как есть. Я пойму. Но не изводи меня молчанием.

На этот раз он молчал еще дольше, а я все перебирала его порядком отросшие волосы. Так и подмывало взять гребень и неторопливо расчесать их, но я боялась, что спугну его неосторожным движением.

Сердце сжималось в груди в ожидании ответа. Если скажет правду, что я ему опротивела, что раздумал жениться, как мне жить тогда с ним дальше? Как в глаза ему смотреть? Как привыкнуть к тому, что в Трех Холмах ославят меня вновь опозоренной невестой?

— Ты всегда мне будешь мила, — вымолвил он так тихо, что я едва расслышала. — Вот только… прав был Хакон: глупец я.

Поначалу я не поняла, о чем он говорит, но потом вспомнила слова Хакона и успокаивающе погладила Энги по волосам:

— Глупец и есть. Мире-то ничего больно страшного не грозило, а на тебе Милдред как сумел, отыгрался. Но ты не горюй: все пройдет. Так будет не всегда: полежишь седмицу-другую, а там и спина затянется.

Наконец-то он повернул ко мне искаженное страданием лицо и даже приподнялся на локтях, чтобы видеть меня лучше:

— А ты будешь дрова рубить? Воду носить? Лопатой махать? И денег у нас нет — забыла? Да еще Ланвэ я отработать должен… А когда я смогу, если сейчас даже ложку до рта не способен толком донести, а ты даже обуваешь меня, как младенца?

Я уж открыла рот для ответа — а мне было что ему сказать, — когда в наружную дверь тихо постучали. Энги равнодушно уронил голову на подушку и по обыкновению отвернулся, а я поправила смятое на коленях платье и вышла в сени.

— Мира? — удивилась я, завидев замотанную по самые глаза стройную фигурку.

В тулупе из светлой овчины, отороченном по вороту лисьим мехом, в пушистом светлом платке из выбеленной тонкой шерсти, припорошенном блестящими снежинками, она была диво как хороша.

Ступив в сени, подруга ослабила платок и высвободила лицо. Но смотрела на меня не со знакомым мне задорным блеском в темных глазах, а с непривычной отстраненностью и даже холодностью, будто видела впервые.

— Здравствуй, Илва. Можно войти?

— Можно. Но там Энги, и он не спит. Если хочешь поболтать, при нем не получится.

— А я не к тебе, а как раз к нему, — с некоторым вызовом Мира вздернула подбородок.

— Ах, — спохватилась я. — Ну, тогда конечно, проходи.

И почему я решила, что она не может навестить Энги, как Ирах и Хакон? Ведь он за нее заступился и по милости Миры сейчас трупом лежит на постели, сражаясь с собственной болью и немощью. Да и подруга молодец, не забыла прийти и поблагодарить своего защитника.

Я прошла в горницу и помогла ей раздеться. А жених мой даже не шевельнулся, чтобы узнать, кто пришел.

— Энги, к тебе гости, — сказала я мягко. — Повернись-ка.

Он нехотя послушался, приподняв голову, но когда увидел Миру, то смущенно опустил глаза. Я помогла ему сесть на постели и укрыла ноги одеялом, чтобы он не чувствовал себя неловко, пододвинула Мире стул и предложила корзинку с булочками да кувшин с отваром.

— Угощайся. Вы поговорите, а я пойду во дворе делами займусь. Понадобится что — зовите.

Первым делом я разгребла снег, который не прекращался с утра и снова устлал двор ровным толстым ковром. Затем вычистила сарай и задала корма курочкам. С сожалением оглядела запасы дров в поленнице: Энги прав, нарубленные им впрок поленья стремительно исчезали, а нарубить новых он сможет не скоро. С моими слабыми руками нечего и думать о том, чтобы рубить дрова, а значит, придется вспомнить былое и каждый день начинать с походов в лес и сборов хвороста.

Наконец, снова скрипнула дверь, и на пороге возникла одетая Мира. Не слишком довольная, судя по лицу. Неужели Энги по обыкновению нагрубил ей?

— Поговорили? — любезно поинтересовалась я.

Мира решительно подошла ближе и вперила мне в лицо гневный взгляд.

— И вот как тебе спится после твоего обмана, притворщица? — подбоченившись, она сердито топнула ножкой, затянутой в высокий меховой сапожок.