Лесной глуши неведомые тропы

Глава 10. Признание

Стражи из Старого Замка не явились по мою душу ни на следующий день, ни в другие, и я постепенно перестала вздрагивать от каждого звука, доносящегося со двора. Энги теперь с утра до вечера пропадал где-то в поисках подсобной работы, приходил лишь к ночи — уставший, молчаливый и злой, хотя и трезвый. В первые дни, неохотно признавался он, никто из деревенских не хотел брать его к себе, и ему пришлось слоняться от деревни к деревне едва ли не до самого Старого Замка. Однако вскоре мастер Ланвэ взял его в подмастерья: Тувин Оглобля решил отделиться от шумного семейства и поставить новую избу для себя и молодой жены, а с одним помощником дело спорилось не так быстро, как хотелось бы новобрачным. Энги приободрился и, несмотря на усталость, был доволен тем, что нашел настоящую, достойную мужчины работу. Несколько раз я исподволь пыталась узнать у него, что говорят обо мне люди в Трех Холмах, да Энги лишь отмахивался и отмалчивался.

Хакону, к счастью, не пришло в голову тащить меня к Тувину на свадьбу в субботу, и от сердца слегка отлегло: я не знала бы, куда девать глаза, если бы пришлось показаться на людях, да еще и изображать веселье.

Мне же ничего не оставалось, как сидеть взаперти, готовить еду и следить за своим нехитрым хозяйством в виде четырех курочек и петушка, да время от времени чистить от свежих сугробов двор: конец осени в этом году выдался на диво снежным и морозным.

От скуки долгими вечерами у свечи я не только дошила Энги новую рубаху и исподние штаны, но и принялась вышивать ему ворот и края рукавов красивым узором. Такому учила меня прежде Ульва, рассказывая, как в стежок и рисунок заложить благословение духов и защиту от недобрых людских помыслов.

Кажется, шла середина второй седмицы после того ужасного случая с Гиллем, когда на пороге нашей с Энги избы появился гость — это был Ирах.

— Пусть благословит Создатель твой дом, Илва, — начал он, едва переступив порог, и хлопнул рукой по объемистой суме, перекинутой через плечо. — Вот, гостинцев тебе принес.

— Благодарствую, добрый человек, — с колотящимся сердцем вымолвила я и пригласила гостя войти.

— Как ты, девочка? — начал он, выкладывая на стол гостинцы: глиняный кувшин с молоком, ломоть овечьего сыра, вяленую оленину и четверть каравая свежего пшеничного хлеба.

— Жива вот, — неопределенно ответила я, поблагодарив его за угощение, и принялась собирать на стол, чтобы попотчевать его свежей стряпней.

Отказаться от угощения у нас считалось дурной приметой, поэтому Ирах, волей или неволей, отведал свежей наваристой похлебки, которую я приготовила в ожидании Энги.

— Я беспокоился, — продолжал трактирщик, отламывая кусочек ржаного хлеба, который я испекла сама. — Столько времени прошло, а ты и носа в харчевне не кажешь.

Я вздохнула и присела напротив.

— Меня, поди, по сей день проклинают, за Гилля-то. Ирах крякнул и смущенно поскреб в затылке.

— Кто поглупей, тот, может, и проклинает. Но не все люди злы, Илва. Со временем все забудется, и хорошее, и плохое. Ты мне вот что скажи: сама-то ты как? Не обижает тебя Тур?

— Да с чего ему меня обижать? — я пожала плечами. — Мы с ним мирно ладим.

Ирах снова неопределенно закряхтел и отвел глаза.

— Ты, дочка, старика-то послушай… Негоже незамужней девке в одной избе с холостым парнем жить. Не по-людски это.

Я отчего-то покраснела и опустила взгляд, теребя пальцами края расшитого узорами пояса. Другому бы знала, что ответить, но Ирах всегда относился ко мне по-отечески.

— А что же мне делать? Я бы и рада уйти, да некуда.

— А если я скажу, что есть куда? — осторожно спросил Ирах.

Я удивленно взглянула на него. Уж не хочет ли он взять меня к себе в услужение?

— О чем вы?

— Хакон заходил. Так уж вышло, что перебрал он лишку да буянить начал, пришлось оставить его у себя до утра. И вот что, Илва… проговорился он. Жениться на тебе хочет.

— Один раз «женился» — с меня хватит, — я вспыхнула, на сей раз от давней обиды, и поднялась из-за стола, заходила по горнице.

— Знаю я о той истории. Дурак был, теперь жалеет. Чем он не гож тебе, дочка? Глядишь, у правильной жены и сам разума наберется. И тебя больше никто клевать не посмеет — мужнюю жену всякому уважать положено. Да и у кузнеца ремесло почетное, будешь за ним как за каменной стеной!

— Это он вас прислал меня сватать? — сердито молвила я, покосившись на Ираха. — Так и передайте ему: ничего у него не выйдет. Пусть другую ищет.

Ирах нахмурил седые брови.

— Никак гордыню свою унять не можешь? А если не люб тебе Хакон, может, другой кто люб? Может, Тур тебя сватать собрался?

Я помрачнела — мысли о том, что я перешла Энги дорогу, мешая ему завести семью, до сих пор грызли меня изнутри. Может, и дело Ирах говорит? Может, замужество с Хаконом и есть тот самый выход, которого я так долго искала? Но при мысли о том, что мне придется видеть превосходство в его глазах, терпеть его поцелуи и ложиться с ним в постель, меня передернуло.

— Нет, — ответила я. — У Энги своя судьба, у меня своя.

— Как знаешь, дочка, — с видимым недовольством вздохнул Ирах, поднимаясь. — Но ты бы подумала. Такой жених, как Хакон, не каждый день обивать пороги станет.

И Ирах туда же, — грустно подумалось мне. Ведь он тоже, поди, считает меня порченой невестой, которую приличному жениху стыдно и в дом привести. А тут такое счастье мне само привалило, а я носом кручу…

— Я еще вот что хотел спросить. В субботу из Старого Замка приедут подати собирать. Я-то знаю, что тебе нелегко живется, дитя. Если надо ссудить серебреников для уплаты, ты только скажи.

Мое сердце снова оттаяло и наполнилось теплом к этому человеку. Вот ведь кто от себя оторвет, но другому поможет! Однако мне показалось нечестным брать от него последний недостающий серебреник: от одной плети большого вреда мне не будет, а его Руна, того и гляди, загрызет, если будет семейное добро побирушкам раздавать.

— Благодарю за вашу доброту, но не надо, — с благодарностью ответила я. — Энги обо мне позаботился. У меня есть деньги для уплаты.

Взгляд Ираха тоже потеплел.

— Не ожидал от него. Непутевый он был всегда, Ульвин сынок. От гордыни его прежде раздувало, как индюка. А сейчас, похоже, за ум взялся. Ланвэ его хвалит: никакой работы парень не гнушается.

Мне отчего-то приятно было слышать эти слова. И очень хотелось бы, чтобы духи забвения донесли их до бедной неупокоенной души Ульвы, где бы она ни была. Как бы она гордилась сейчас своим сыном!

— Он и правда хороший, — улыбнулась я.

— Что ж, тогда не буду тебе голову морочить, — спохватился Ирах и, отложив ложку, поднялся из-за стола. — Благодарствую за угощение. И вот еще что, Илва. Приготовь-ка к субботе побольше своих целебных мазей: как бы не пришлось чужие спины лечить после сбора податей.

Я погрустнела: Ирах верно говорил. В минувшем году, после смерти Ульвы, мне немало пришлось повозиться с теми, у кого не хватило денег на уплату подушного — уж очень жестокий попался палач, наказывал провинившихся крестьян со всей строгостью, бил от души, с болезненной оттяжкой.

— Не волнуйтесь, все сделаю, — согласилась я и принялась суетливо собирать ему ответные гостинцы: мешочек лесных орехов, горсть сушеной черники для пирогов и диких ароматных трав, которыми Ирах любил сдабривать мясо.

И для Миры зелье передала, наказав через Ираха, чтобы не забывала вовремя заваривать.

Вышивку на рубахе Энги я закончила на исходе последней седмицы перед сбором податей, как раз к вечеру пятницы. Дожидаясь его с работы, я не ложилась спать, а приготовила горячую купель. Ждать пришлось долго, время от времени подогревая воду — я уж подумала, что он снова принялся за старое и решил напиться в трактире, но он все же явился, хоть и позже обычного. Сердце болезненно защемило, когда я увидела, как он осунулся и исхудал за это время. Под уставшими глазами залегли темные тени, но на жестких губах неожиданно засветилась улыбка.

— Вот! — порывшись в кошеле, он достал монету и покрутил в пальцах. В отблесках свечей и огня, жарко пылающего в камине, сверкнул новенький серебреник. — Последний!

— Откуда? — я так и подскочила на лежанке, не веря своим глазам.

— Упросил Ланвэ выплатить задаток, — сияя не хуже серебреника, охотно ответил Энги.

Позабыв о приличиях, я радостно взвизгнула, спрыгнула с постели, подбежала к нему и повисла у него на шее, покрывая щетинистые щеки поцелуями.

— Спасибо! Спасибо! Ты мой спаситель!

Энги лишь крепче прижал меня к себе, сомкнув руки за моей спиной. От него пахло морозом, древесной стружкой и свежим потом, но мне эта смесь запахов казалась самой чудесной на свете — голова кружилась от счастья. Я спасена!

— У меня для тебя тоже есть подарок! — спохватилась я, высвободившись из его несмелых объятий. Сгребла с лежанки новую вышитую рубаху и подала ему. — Нравится?

Энги казался взволнованным, переводя взгляд с меня на сработанную моими руками обновку. Я уже успела испугаться, что вместо радости умудрилась чем-то вызвать его гнев, но он вдруг сделал то, чего я никак от него не ожидала: снова сгреб меня в объятиях и крепко поцеловал. Растерявшись, я будто оцепенела, чувствуя на себе жесткость его губ, и от неожиданности слегка приоткрыла рот. Он воспользовался моей растерянностью и прижался ко мне еще крепче, скользнув между моих губ языком. Мои ладони уперлись ему в грудь, и я слышала бешеное биение его сердца. Напор, с которым он целовал меня, вышиб из меня дух вместе с мыслями, вскружив мою бедную голову. Опомнившись после первого помутнения, я дернулась в попытке вырваться, но его сильные руки обхватили меня намертво; всем телом сквозь свою груботканую ночную рубашку и его одежду я чувствовала дрожь его тела.

Он не отступал, повергнув меня в полное смятение. Его грубый поцелуй отличался от того, как целовал меня прежде Хакон — мягко, сладко, ласково… Но при этом будил во мне чувства, которых не должна испытывать порядочная девушка. Вместо того, чтобы возмущенно оттолкнуть и надавать ему пощечин, мне хотелось обнимать его плечи еще крепче, хотелось снять с него стеганый подлатник и ощутить тепло его груди, насытить в его объятиях терзающее меня тревожное томление…

И лишь когда низом живота я ощутила его возбуждение, то нашла в себе силы, вырвалась и отскочила от него, словно ошпаренная кипятком. Сердце бушевало в горле, на щеках горел румянец, а губы все еще сладко саднили от грубого, властного поцелуя.

— Илва… — выдохнул он и шагнул ко мне, но я отступила назад, готовясь защищаться от нападения. — Илва… выходи за меня?

— Что?.. — мои глаза округлились от изумления.

— Выходи за меня! Прямо завтра, а? Или в воскресенье?

Если прежде его неприкрытая страсть обожгла меня жаром, то теперь по спине пробежал леденящий холод. Те же слова говорил мне Хакон, когда звал меня к алтарю, дать обеты перед старыми духами. А я, глупая, верила, и пришла, и говорила стервецу такие правильные, такие желанные слова… У меня затряслись руки, когда в ушах зазвучал укоряющий голос Ульвы: «Бедная моя девочка… кто ж тебя, сироту безродную, взаправду замуж захочет взять? Им бы потешиться да над невинностью твоей поглумиться…»