Лесной глуши неведомые тропы

Глава 6. Заглянуть под покровы

К вечеру вместе с возницей приехала мать страдалицы Келды. К тому времени все кровавые следы с постели и одежды были выведены, а сама девушка выглядела живой, хоть и все еще слабой после обильной кровопотери. Лихорадка больше не терзала измученное тело, и Келду даже удалось накормить свежей грибной похлебкой с овощами, которой я вдоволь наварила к ужину в ожидании Энги.

Увидев свою дочь, Марта изменилась в лице и запричитала над ней с явным облегчением. Возница осторожно перенес девушку вместе с постелью на телегу, а воспрянувшая духом мать, утирая слезы радости, вложила мне в ладонь монету.

— Благослови тебя Создатель, Илва, — шепнула она мне на ухо.

Я благодарно кивнула, принимая плату и благословение, хотя Создатель, пожалуй, с крайним неодобрением взирал на меня со своих благостных небес: в церкви-то я не была ни разу в жизни. Во всяком случае, ни разу за последние пять лет своей жизни. Да и сама сноха мельника при следующей встрече едва ли одарит меня взглядом — я уже давно привыкла к тому, что людская благодарность недолговечна, а нередко перерастает в откровенную неприязнь. Люди не любят оставаться в долгу у тех, кого недолюбливают. Так или иначе, я была рада, что сумела помочь Келде, а когда разжала пальцы, то едва не подпрыгнула от радости: вместо ожидаемого медяка на ладони нежданно-негаданно сверкнул серебреник.

Одной плетью меньше.

Повеселев, я заперла на ночь сарай, где уже собрались ко сну мои курочки, и вернулась в дом: следовало прибраться перед приходом охотника.

Стоило ли удивляться, что он явился за полночь, пьяный, грязный и злой, словно разбуженный посреди зимы голодный медведь. Грохот и топот заставили меня подскочить на месте с колотящимся сердцем: никак не могу привыкнуть к его шумным приходам. Забившись в угол на постели, я с испугом наблюдала за тем, как сердитый хозяин, шатаясь, пытается повесить на стену лук и колчан, но, не найдя колышка, просто сваливает в угол; как расшвыривает по горнице с трудом стянутые сапоги; как, рыча и ругаясь, отвязывает пояс и бросает на стол, да неудачно: тяжелый ремень с коваными бляхами соскальзывает с края столешницы и с громким стуком падает на пол.

— Дерьмо Создателя! — в сердцах выругался Энги и, покачиваясь из стороны в сторону, наклонился за злополучным поясом.

Пожалуй, Создатель крепко разобиделся на него за гневливую брань, поскольку, разгибаясь слишком резво, богохульник едва не снес головой угол стола.

Звериный рев сотряс горницу, вслед за ним раздался дикий грохот — стол, посмевший вступить в единоборство с хозяином, отлетел вверх тормашками к остывающей печи; заслонка с оглушающим лязгом свалилась вниз. Тлеющие угли весело полыхнули, неожиданно получив толику воздуха, и осветили горницу тусклым светом. Я не выдержала и вскочила с лежанки, поймала руку дебошира на излете и попыталась заглянуть ему в глаза.

— Энги! Да что с тобой творится?

Он пошатнулся, цепко схватил меня за плечи — то ли опираясь, то ли захватывая в плен — и наклонился ближе, будто хотел получше разглядеть мое лицо. Крепкий винный дух перешиб мне дыхание.

Он пошатнулся, цепко схватил меня за плечи — то ли опираясь, то ли захватывая в плен — и наклонился ближе, будто хотел получше разглядеть мое лицо. Крепкий винный дух перешиб мне дыхание.

— Что, — он громко икнул, — успела спровадить?

— Кого?

— Уж не знаю… кто к тебе таскается… пока хозяина… на порог не пускают…

— Духи небесные, Энги! — я попыталась вывернуться из мертвой хватки. — Что ты говоришь? Никто ко мне не таскается!

Его снова качнуло; стало страшно, что огромное тело упадет на меня и придавит всем весом. Я уперлась кулаками в твердую грудь — и поддерживая его, и защищая себя.

— …на телегах… ездит…

— Энги, опомнись! Люди ищут у меня исцеления!

— Кто это был? — рявкнул он, разом сминая мою хлипкую защиту и подгребая меня к себе. В потемневших глазах плескались обида и гнев.

— Энги…

— Говори, девка! — он встряхнул меня, будто молодую яблоню, и теперь стало по-настоящему страшно.

— Я не могу… Мне нельзя…

— Говори! — его лицо теперь было так близко, что можно было ощутить кожей его тепло. В страхе я закрыла глаза. — Кого от меня прятала?

— Энги… — шептала я, не смея открыть глаз и чувствуя его хмельное дыхание у самых губ.

Взрыкнув — вот-вот укусит, что дикий зверь — он лишь сомкнул ручищи за моей спиной и захрипел в ухо:

— Не смей меня из дома гнать!

— Я не буду, — всхлипнула, — прости, я не могла… Тебе нельзя было…

— Это мой дом!

— Твой, Энги… Отпусти…

Он хрипел и рычал, слегка пошатываясь на широко расставленных ногах и качая меня вместе с собой. Вцепившиеся в каменную грудь пальцы ощущали, как гулко и быстро бьется могучее сердце Энги; лицо горело под жарким дыханием — щека, висок, глаза… Горячие ладони елозили по моей спине, комкая лен ночной рубашки. От страха пересохло в горле: если он совсем потеряет разум, я пропала…

— Не тронь меня, — едва слышно выдохнула я, невольно коснувшись губами его скулы.

Кричи-не кричи, но кто придет на помощь в лесу к беззащитной девице? В прошлый раз меня спасли волки, но сейчас их что-то не слыхать…

— Боишься? — его снова качнуло, и он переступил с ноги на ногу, разжимая руки. — Не бойся, Илва… Что ты подумала, глупая девка? — он попытался рассмеяться, но вместо этого икнул и затряс лохматой головой. — Ни одной женщины я не брал силой… — он, наконец, отступил и тяжело плюхнулся на свою лежанку — та жалобно заскрипела под его весом. — Мой отец взял силой мою мать… Каково это, а? Ненавижу его, гореть бы ему в пекле… Жаль, не смог удавить его своими руками… — он поднес к глазам ладони и посмотрел на них с такой ненавистью, будто и впрямь винил их в случившемся.

Ни жива ни мертва, я стояла столбом и боялась пошевелиться. Неужели старые духи вновь помогли мне и образумили Энги? Страх понемногу отпускал, и я силилась понять, о чем он толкует: надо бы отвлечь его от шальных мыслей, а для этого лучше всего говорить с ним. Слова Энги постепенно обретали для меня смысл — кажется, он говорит об отце?..

— Ты… виделся с ним?

— Виделся, — он вновь тряхнул головой, то ли пытаясь разогнать хмель, то ли отгоняя тяжелые воспоминания. — Я полгода был у него в плену.

— В плену? — страшная догадка стрелой пронзила голову. — Твой отец — крэггл?! Я похолодела при мысли о том, что довелось пережить бедняжке Ульве.

— Не просто крэггл, — он горько усмехнулся, не глядя на меня. — Это… было не дезертирство… — бормотал он почти неразборчиво, и мне пришлось ступить ближе, чтобы расслышать его слова. — В той битве… принцу хотелось скорой победы и почестей… Все… понимаешь? Все видели, что он ведет нас не туда… в западню… И, как трусы, молчали, боясь королевского гнева… Я говорил ему… говорил… да что толку? И поэтому… — он икнул, — мне пришлось… не подчиниться приказу, чтобы успеть со своим отрядом зайти к крэгглам с тыла… отвести на себя удар…

Энги уронил голову и вцепился пальцами в растрепанные волосы. Некоторое время он молчал, а я не смела даже дышать, глядя на него. Я совершенно не понимала, о чем он пытается рассказать, но мне было искренне его жаль.

— Не помогло. Попался я, но попался и он… Всех перебили — дикари никого не щадят… кроме принца. Его — не посмели… А меня…

Он надолго задумался, словно провалившись в те самые события, которые так долго терзали его.

— Они приняли меня за другого, понимаешь?.. Я не мог понять их замешательства… Но когда увидел сам, то стало ясно… Я похож на него — как две капли воды…

— На кого? — вырвалось у меня.

— На их короля, — Энги, наконец, поднял искаженное страданием лицо и с вызовом посмотрел на меня. — Понимаешь? Мой отец — сам гребаный король крэгглов.

От неожиданности ноги будто приросли к полу. Вот уж новость так новость! А Энги, казалось, уже вовсе меня не замечал.

— И он… он… Когда мы сумели объясниться, он спросил у меня, не сын ли я ведьмы из южных лесов… — он сглотнул. — Полгода я был в заточении вместе с его высочеством — думал, что они ведут переговоры… А в это время король оплакивал смерть своего сына и объявил меня дезертиром, наслушавшись лживых побасенок командиров.

— Он понял, что ты его сын, и все равно держал в плену? — ужаснулась я. — Что же они за люди такие?

Энги надолго задумался — видимо, вспоминая недавние события, больно ударившие по нему.

— Он предлагал остаться у них. Воевать за них. Стать крэгглом. Понимаешь? — он повернулся ко мне и прожег горящим, гневным взглядом. — Предать своего короля, предать Создателя… свою мать… Все, во что я верил! Да лучше бы я сдох…

— Не говори так, — поколебавшись, я все же рискнула присесть с ним рядом и положить руку ему на плечо. — Жить всегда лучше, чем умереть.

Он не отвечал мне, глядя в одну точку перед собой.

— Но как же ты сбежал?

— Да уж сбежал, — хмыкнул он невесело. — Он… который назывался моим отцом… повел их в набег на приграничные земли… Слыхала, небось? Та самая битва, не так давно, неподалеку от Трех Холмов… Меня-то не взяли, оставили и принца… И уж тогда мне удалось разделаться со стражами, освободить его высочество, отбить лошадей и бежать, покуда нас не хватились. Если бы не это… Король не помиловал бы меня, а моя голова торчала бы на палице близ дворцовых стен, в назидание солдатам — чтоб не помышляли о дезертирстве.

Я вздохнула — хорошо, что для Энги все закончилось именно так.

— Что было, то было, — сказала я примирительно, погладив его по плечу. — Давай-ка я лучше согрею воды, тебе надо вымыться.

Вставать спозаранку страсть как не хотелось. Глаза наотрез отказывались открываться, хотя рассеянный утренний свет, настойчиво пробивавшийся сквозь плотно сомкнутые веки, намекал на то, что ночь давно закончилась. Пытаясь сохранить иллюзию темноты, я натянула по самые глаза теплое одеяло и отчаянно зевнула. Никакого покоя нет с моим буйным соседом. Половину ночи, сотворенной для сна и отдохновения уставшего тела, я провозилась с пьяным Энги, спасаясь от его гнева, слушая его странные россказни, утешая и сооружая ему горячую купель, будто младенцу. А ведь впереди новый день, полный трудов и забот. Да и курочки, поди, беспокоятся в запертом сарае — отчего хозяйка не идет выпустить на волю, отчего не накормит?

С тяжелым вздохом я разлепила свинцовые веки и отбросила одеяло, поежившись от стылого утреннего воздуха. Пока ночной гулена всласть отсыпался, я растопила печь, выплескала остывшую воду, оставшуюся после ночного омовения, оттащила бадью в чулан, наскоро умылась и занялась стряпней для оголодавшего за ночь хозяина. Наверняка Энги с похмелья будет маяться головной болью; хотелось надеяться, что готовый завтрак с утра хоть немного усмирит его буйный нрав.

За ночь навалило снегу по самые икры; выпущенные на свободу курочки побродили чуток, утопая в холодном пуху, и вернулись на порог сарая, возмущенно нахохлившись. Пришлось взяться за лопату и расчистить двор от снежных заносов. После я внесла несколько поленьев в сени, чтобы просыхали в тепле, завернулась поплотнее в овчинную телогрейку, замоталась пуховым платком и отправилась в деревню. От вчерашнего кабана Энги, похоже, не досталось даже крученого хвостика, а его вопли об отсутствии мяса в стряпне угнетали меня с каждым днем все пуще. Поэтому я собралась наведаться к мяснику, чтобы выторговать немного свежей дичи да приготовить домашнему обжоре жаркое с овощами.