Империя Страсти

Глава 9

Аспен

14 лет

— И что теперь?

Я скрещиваю руки на груди, делая вид, что на самом деле я едва пытаюсь держаться на ногах. В этот момент нет никаких сомнений, что в моем организме вместо крови течет алкоголь.

Холодный воздух кусает мою кожу с постоянством ядовитой змеи, но я держу губы сомкнутыми, чтобы не стучать зубами.

Хоть какое-то подобие тепла дает рука, которая сжимает мою. Сильные пальцы Анонима держали меня в заложниках последние полчаса после того, как он вывел меня из особняка.

Когда я попыталась запротестовать, он сказал, что либо я соглашаюсь с этим держанием за руку, либо могу вернуться в прежнее положение на его плече.

У этого мудака просто неимоверная манера предлагать глупые варианты, которые на самом деле не являются вариантами.

Сейчас мы идем по улицам, залитым слепящими огнями и ордой людей.

Мне никогда не нравилась хорошая сторона города. Поэтому, даже когда Кэлли приезжает сюда при любой возможности, я избегаю ее всеми силами.

Хорошая сторона города пахнет долларовыми купюрами, дорогими духами и роскошью, к которой нам не разрешается приближаться. Так что пока я сама не доберусь до этого места, лучше мне здесь не появляться.

Аноним смотрит вперед, но он не кажется поглощенным ни праздником, ни радостью, ни бесконечными людьми в костюмах разных цветов и форм. Кажется, что ему все это наскучило. Однако он все равно выделяется среди всех, и это не столько связано с его маской, сколько с его аурой.

Его черные джинсы и футболка обтягивают его мышцы, намекая на некую физическую дисциплину. Что вполне логично, учитывая то, как он вырубил кого-то ранее. Но есть нечто более совершенное, чем его физическое превосходство. Это его присутствие, его край и его хорошо поставленная манера говорить.

Возможно, он вырастет и станет властным человеком, как те, на кого работает мой отец.

Возможно, он будет намного хуже.

И все же я не могу не оказаться в ловушке его орбиты, не имея никаких шансов когда-либо вырваться из этого транса.

Никогда прежде я не чувствовала такого влечения к человеку, такого поглощения, что мне хочется слышать его голос и оставаться в его присутствии как можно дольше.

— И что теперь? — спрашиваю я снова.

— Теперь мы гуляем, роковая женщина.

— А мы не можем сделать это, не держась за руки?

— Нет, потому что ты убежишь.

— Это называется похищение.

Он наклоняет голову в мою сторону, и в десятый раз за сегодняшний вечер мне хочется снять эту маску и увидеть, что под ней на самом деле. Действительно ли он монстр?

— Со всеми этими людьми вокруг?

— Наличие людей или их отсутствие не отрицает похищения. — он поднимает плечо, его голос абсолютно нейтрален. — Тогда я похищаю тебя.

Мое сердце сжимается, а губы раскрываются. Он что, в серьез? Я упомянула о похищении, чтобы это немного встревожило его, и он подумал, что хлопоты, связанные с этой ситуацией, того не стоят. Я думала, что есть по крайней мере восьмидесятипроцентный шанс, что он меня отпустит, но он полностью проигнорировал этот фактор риска.

— Тебя действительно не волнует, что я заявлю на тебя в полицию?

— У тебя нет ни улик, ни описания внешности. Твоё заявление будет лежать на столе некомпетентного полицейского несколько дней, месяцев, а потом будет отправлено в архив.

Я впиваюсь ногтями в его руку и пытаюсь поцарапать кожу. Он шипит, в его голосе звучит веселье.

— Ты часто смотришь криминалистику?

— Что? А что?

— Я предполагаю, что это шоу стоит за твоими попытками взять у меня ДНК. Но советую отказаться от этого. Ты не только усложнишь себе жизнь, но и твои родители могут поплатиться за то, что втянули меня в грязь. Видишь ли, мой отец оскорбляется, когда затрагивают его фамилию, а у него есть опасные друзья.

Я не отпускаю его руку. Более того, я еще глубже впиваюсь ногтями.

— У меня нет родителей.

Его шаг замедляется, и я внезапно становлюсь единственным объектом его ранее рассеянного внимания. Перемена едва уловима, но она настолько сильна, что я сглатываю.

— Боже, Боже. Ты становишься все интереснее. Почему у тебя нет родителей, роковая женщина?

— Не твое дело.

— Может, я хочу, чтобы это стало моим делом.

— Зачем? — я встречаюсь со сверкающим цветом его глаз. Они определенно светло-серые или темно-синие, или смесь того и другого. — Почему ты хочешь знать обо мне?

— Потому что ты меня заинтересовала. И это, кстати, эмоция, которая едва ли вызывает во мне интерес.

— Должна ли я быть польщена?

— Да. Ты также должна ответить на мой вопрос.

— Если я отвечу, ты меня отпустишь?

— Я бы сказал «да», но это было бы ложью, а я уверен, что ты не предпочитаешь такой вариант. Мы должны принять политику честности.

— Честность это всего лишь иллюзия, придуманная людьми, чтобы они могли манипулировать другими.

— Ты слишком умная.

— Для девушки или для моего собственного блага?

— Ты слишком умна для своего возраста. Но это хорошо. Если правильно используешь свой мозг, ты добьешься многого.

Я делаю паузу, мои ногти подсознательно ослабевают в его руке. Это первый раз, когда кто-то хвалит мой мозг без снисходительности или жалости. Даже мой учитель сказал, что быть слишком умной это не очень хорошо для женщины на нашей стороне гетто.

Тетя Шарон сказала, что из-за этого меня убьют.

И все же незнакомец, парень в маске, сказал слова, которые я так хотела услышать от кого-то.

От кого угодно.

Если только они поверят в меня. Если только кто-то захочет увидеть мое происхождение и заглянуть в мою душу.

Но, опять же, он не знает, откуда я родом, так что, возможно, он изменит свое мнение, когда узнает мой почтовый индекс.

— И откуда ты это знаешь? — спрашиваю я, внезапно почувствовав себя немного трезвой.

— Просто знаю. Теперь о политике честности. Хочешь принять в ней участие?

— Сначала предложи мне что-нибудь.

— Например?

— Зачем ты меня взял, точнее, похитил?

— Ты услышала деталь, в которую не должна была быть посвящена.

— Если бы ты был так обеспокоен поджогом или тем, что замышляли твои друзья, ты бы сдал меня или остался, чтобы принять участие в действии. Ты бы точно не стал прогуливаться со мной, как в средневековье.

Его усмешка эхом разносится в воздухе, как самая призрачная музыка. И самое ужасное то, что я не могу перестать тянуться к нему. Не могу перестать смотреть на него, на его рост и широкие плечи.

— Это правда. Причина, по которой я взял тебя, или похитил, как ты предпочитаешь это называть, в том, что, как я уже говорил, мне скучно, а ты интересная. В каком-то ботаническом смысле, что необычно для меня. Мне нравятся только тела девушек, а их умы меня не интересуют.

— Ты женоненавистническая свинья.

— А ты любительница ярлыков. Но мне нравится твоя интуиция. Она чертовски заводит.

Мой желудок сводит судорогой, и я не понимаю, какие эмоции одновременно прорезают его, и как повышается температура, несмотря на холод.

Он останавливается, и мои глаза расширяются, когда я ожидаю, что он что-то сделает. Вместо этого он выбирает широкий шерстяной шарф у уличного торговца, бросает человеку, который их продает, стодолларовую купюру, затем отпускает мою руку, оборачивая шарф вокруг моей шеи и рук.

Я в шоке гляжу на него.

— Может, тебе стоит перестать смотреть на меня так, будто я святой мессия. Во мне нет ничего даже отдаленно безгрешного.

— Почему ты купил мне это?

— Потому что, судя по твоим дрожащим зубам и конечностям, ты замёрзла. А это, оказывается, легко исправить.

— Я не хочу быть у тебя в долгу.

— Ты не в долгу. Считай это компенсацией за то, что я тебя похитил.

Его голос становится забавным на последней части.

И я не могу удержаться от ощущения внутреннего и внешнего тепла, которое затопляет меня.

Он снова переплетает наши пальцы и продолжает идти. Некоторое время мы молчим, и я слишком сосредоточена на его прикосновениях, его тепле, его пальцах, которые гладят мои, затем останавливаются и снова начинают в хаотичном, но успокаивающем ритме.

Я плотнее затягиваю шарф вокруг себя, скрывая свою жуткую попытку вдохнуть его больше. Это первый раз, когда мужской одеколон кажется мне таким… манящим.

— Ты ничего не забыла? — спрашивает он через некоторое время, наклонив голову набок.

— Что?

— Я предложил тебе правду. Теперь твоя очередь. Хочешь поделиться?

— Мне нечем делиться. Моя мать умерла, а мой отец равносильно уже покойник.

— Равносильно покойник, — повторяет он медленно. — Я представлял, что такой тип встречается часто, но не так часто.

— Ты знаком с этим опытом?

— Если ты имеешь в виду наличие бесполезного отца, которому лучше было бы умереть, то да, я очень хорошо знаком.

Он поглаживает тыльную сторону моей руки, но жест не ласковый, но и не угрожающий.

Это смесь того и другого. Серый цвет, который пробивается сквозь черное и белое.

Спокойствие, которое предшествует буре и наступает после нее.

Эта буря проявляется в его глазах, когда они смотрят на меня сквозь маску.

— Похоже, у нас больше общего, чем я думал вначале. Возможно, именно поэтому ты сразу привлекла мое внимание.

— Это хорошо или плохо?

— Если тебе повезет, то ни, то, ни другое. Если нет, то и то, и другое.

— А как я узнаю, повезло мне или нет?

— Узнаешь, когда придет время.

— Почему не сейчас?

— Нет никакого волнения в том, чтобы знать, когда будет забит гол. Предсказуемость скучна.

— Не всегда.

Я смотрю на него, снова попав в ловушку того, как его рост и телосложение почти заполняют горизонт.

— И не говори мне, что ты спортсмен?

— Почему ты так думаешь?

— Твоя аналогия о целях.

— Любой может использовать эту аналогию. Это не привилегия исключительно спортсменов.

— Тогда, ты спортсмен?

— А что, если да?

— Я бы удивилась. Ты… кажешься начитанным.

— И все спортсмены должны быть гребаными идиотами? Знаешь, те же стереотипы рисуют рыжих как ведьм, которых надо сжигать на костре.

— Я… не это имела в виду. Просто все спортсмены, которых я знаю, высокомерные придурки.

— А я исключение?

— Нет, ты король толпы. Почему ты стал спортсменом, если вроде бы обеспечен?

— Спортсмены из нашей школы гонятся за мечтой НФЛ, чтобы сменить социальный класс.

— Чтобы контролировать всплески адреналина.

Мои шаги замедляются, отчасти из-за его ответа. Частично из-за того, что он крепче сжимает мою руку.

— Почему тебе нужно это контролировать?

— Некоторые из нас устроены по-другому и имеют избыток этого вещества, поэтому мы ищем механизмы преодоления, дабы контролировать его. — он показывает вперед. — Мы пришли.

Я поднимаю голову и понимаю, что мы не только удалились от главной улицы, но и здесь нет ни людей, ни яркого света, ни невнятных разговоров.

Короче говоря, все элементы, которые я использовала для какого-то фальшивого чувства защиты.

Единственное, что существует передо мной, это темная грунтовая дорога, окруженная высокими кустами, конца которой не видать.

— Что это за место?