Любовь на уме

Глава 13

Один час, двадцать четыре минуты и семнадцать секунд.

Восемнадцать.

Девятнадцать.

Двадцать.

Именно столько я провела в этом Nissan Altima, который слабо пахнет лимоном, искусственной кожей и восхитительным мужским запахом Леви. И именно столько времени мы молчали. Тщательно, искренне молчали.

Это будут безумные выходные. Мы будем играть в 007, почти не разговаривая друг с другом. Я не вижу изъянов в этом плане.

Это моя вина? Возможно. Возможно, я инициировала это — удивительно незрелое, должна признать, — противостояние, когда не сказала ему «Привет» сегодня утром. Возможно, это я виновата. Но мне плевать, потому что я злюсь. Поэтому я прислоняюсь к нему. Я накапливаю все свои обиды на Леви и раздуваю их в большую, увядающую, накаленную сверхновую молчаливого лечения, которое…

Честно говоря, я не уверена, что он заметил.

Он поднял бровь, когда я отказалась сказать «Привет», в моем лучшем представлении одиннадцатилетнего подростка, только что закончившего перечитывать «Клуб нянек». Но он быстро отмахнулся от этого. Леви поставил диск (Mer de Noms группы A Perfect Circle, и Боже, его потрясающий музыкальный вкус — как нож по моим яичникам) и начал вести машину. Бесстрастный. Расслабленный.

Держу пари, он даже не думает об этом. Держу пари, ему все равно. Наверняка я здесь, нервно играю с бабушкиным кольцом, дуясь под ритм «Джудит», а он, возможно, размышляет о законах термодинамики или о том, стоит ли присоединиться к движению «Не-пу». О чем вообще чуваки все время думают? О Доу Джонсе. Порнофильмы про женщин. О своем следующем свидании.

А Леви ходит на свидания? Я уверена, что да, учитывая количество людей, которые считают его Сексуальным Парнем. Да, он не женат, но, возможно, он состоит в долгосрочных отношениях. Может быть, он глубоко влюблен, как Шмак. Бедный Шмак. Когда я думаю о том, что он сказал, у меня в груди все болит. О том, что Леви чувствует к женщине такие же сильные, пугающие, мощные вещи. О том, что Леви делает с ней то, о чем говорил Шмак.

Я вздрагиваю, удивляясь, почему шальные воспоминания о Леви, прижимающем меня к стене, все еще всплывают в моей голове. Интересно, будет ли девушка, которой у него, возможно, даже не будет, необычайно удачливой или совсем наоборот. Интересно, почему я вообще задаюсь вопросом…

— Прости.

Я поворачиваюсь так быстро, что потянула мышцу. — Что?

— Мне жаль.

— За что? — Я массирую шею.

Он смотрит на дорогу и поднимает одну бровь. — Это какая-то образовательная методика? «Извинения для чайников»?

— Нет. Я честно говоря в замешательстве.

— Тогда извини, что я созвал собрание, не спросив твоего согласия.

Я прищурилась. — …Правда?

— Правда, что?

— Ты… действительно извиняешься?

— Ага.

— О. — Я киваю. — Если быть точной, то ты просил моего согласия. И я однозначно не дала его.

— Верно. — Мне кажется, он прикусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не улыбнуться. — Я не прислушался к твоему прямому совету. Я не пытался подорвать твой авторитет или сделать вид, что твое мнение не имеет значения. Я думаю… — Он поджимает губы. — На самом деле, я знаю, что я слишком много вкладываю в BLINK. Что делает меня слишком контролирующим и властным. Ты права, это был второй раз, когда я не обсудил с тобой важные вопросы. — Он наконец-то смотрит на меня. — Мне жаль, Би.

Я моргаю. Несколько раз. — Вау.

— Вау?

— Это было отличное извинение. — Я качаю головой, разочарованная. — Как же я буду продолжать свое очень взрослое молчаливое обращение в течение следующих трех с половиной часов?

— Ты планировала остановиться, как только мы доберемся до Нового Орлеана?

— Я не собиралась, но если говорить реалистично: хорошо выполненные холодные плечи требуют огромного количества ухода, а я, прежде всего, ленива.

Он тихонько смеется. — Может, тогда поменяем альбомам?

— Почему?

— Я подумал, что гранж конца девяностых подходит под твое настроение, но если ты уже переросла свой гнев, может быть, мы можем послушать что-нибудь менее…

— Гневное?

— Да.

— Какие у нас есть варианты?

Есть что-то изысканно странное в том, что Леви Уорд сообщает мне пароль от своего телефона (338338) и позволяет мне порыться в его музыкальной папке. В его коллекции нет ни одной позорной песни Nickelback (я его ненавижу). Это смесь групп девяностых — мое любимое десятилетие — за исключением того, что все они…

Я выбираю «шаффл», откидываюсь на сиденье, чтобы полюбоваться прекрасным пейзажем, и высказываю ему единственную критику, которую могу придумать. — Ты ведь знаешь, что женщины тоже занимаются музыкой?

— Что это значит?

— Ничего. — Я пожимаю плечами. — Только то, что вся твоя музыкальная библиотека — это злые белые парни.

Он хмурится. — Неправда.

— Правда. Вот почему у тебя именно… — Я прокручиваю вниз несколько секунд. Еще секунд. Минута. — …в твоем телефоне в общей сложности ноль песен в женском исполнении.

— Это невозможно.

— И все же.

Его хмурый взгляд углубляется. — Это просто совпадение.

— Ммм.

— Ладно, я не горжусь этим, но вполне возможно, что на мой музыкальный вкус повлиял тот факт, что в годы моего становления я тоже был сердитым белым мальчиком.

Я фыркнула. — Наверняка был. Ну, если ты когда-нибудь захочешь продуктивно проработать этот гнев, я могу порекомендовать несколько авторов-исполнителей… — Тут что-то на обочине дороги. Я поворачиваю шею, чтобы лучше видеть. — О Боже!

Он бросает на меня обеспокоенный взгляд. — Что происходит?

— Ничего. Я просто… — Я вытираю глаза. — Ничего.

— Би? Ты… плачешь?

— Нет, — вру я. Плохо.

— Это о женщинах-певицах? — спрашивает он в панике. — Я куплю альбом. Просто дай мне знать, какой из них лучше. Честно говоря, я не знаю о них достаточно, чтобы…

— Нет. Нет, я… Там был мертвый опоссум. На обочине дороги.

— О.

— У меня… есть проблемы. С дорожной живностью.

— Проблемы?

— Просто… животные такие милые. Кроме пауков. Но пауки не совсем животные.

— Они… являются.

— И кто знает, куда собирался опоссум? Может, у него была семья? Может быть, она приносил домой еду детям, которые теперь задаются вопросом, где папа? — Я заставляю себя плакать сильнее. Я вытираю щеку и фыркаю.

— Я не уверен, что дикая природа подчиняется правилам традиционной структуры нуклеарной семьи… — Леви замечает мой взгляд и мгновенно замолкает. Он почесал свой затылок и добавил: — Это грустно.

— Все в порядке. Я в порядке. Я эмоционально стабильна.

Его губы кривятся. — Да?

— Это ерунда. Тим заставлял меня играть в эту дурацкую игру «Угадай дорожное убийство», чтобы закалить, и однажды у меня буквально закончились слезы. — Челюсть Леви заметно затвердела. — А когда мне было двенадцать лет, мы увидели на бельгийском шоссе семью ежиков, и я так сильно плакала, что когда мы остановились заправиться, агент федеральной полиции допросил моего дядю по подозрению в жестоком обращении с детьми.

— Понятно. Никаких остановок до Нового Орлеана.

— Нет, обещаю, я больше не плачу. Я уже взрослый человек с зачерствевшим, ожесточившимся сердцем.

Он бросает на меня скептический взгляд, но потом говорит: — Бельгия, да? — и в его голосе звучит любопытство.

— Да. Но не зазнавайся, это была фламандская часть.

— Я думала, ты сказала, что из Франции.

— Я отовсюду. — Я снимаю сандалии и упираюсь ногами в приборную панель, надеясь, что Леви не обидится на мой ярко-желтый лак на ногтях и невероятно уродливые мизинцы. Я называю их «квазимото». — Мы родились в Германии. Мой отец был немцем и поляком, а моя мать наполовину итальянка, наполовину американка. Они были очень… кочевыми? Мой отец был техническим писателем, поэтому он мог работать где угодно. Они оседали в одном месте, оставались там на несколько месяцев, а потом переезжали в другое. И наша расширенная семья была очень разбросана. Поэтому, когда они умерли, мы…

— Они умерли? — Леви повернулся ко мне, широко раскрыв глаза.

— Да. Автокатастрофа. Подушки безопасности не сработали. Их отозвали, но… — Я пожимаю плечами. — Нам только исполнилось четыре года.

— Нам? — Он более заинтересован в истории моей жизни, чем я ожидала. Я думала, он просто хочет заполнить тишину.

— Я и моя сестра-близнец. У нас нет воспоминаний о наших родителях. В любом случае, после их смерти нас отправляли от родственников к родственникам. Была Италия, Германия, снова Германия, Швейцария, США, Польша, Испания, Франция, Бельгия, Великобритания, снова Германия, короткое пребывание в Японии, снова США. И так далее.

— И вы учили язык?

— Более или менее. Мы были зачислены в местные школы, что было сплошной мукой — каждые несколько месяцев приходилось заводить новых друзей. Бывало, я думала на стольких языках, на которых даже не говорила, что не могла разобраться в собственной голове. Не говоря уже о том, что мы всегда были детьми с акцентом, детьми, которые не понимали культуру, поэтому мы никогда не вписывались в общество, и… Разве ты не должен следить за дорогой, а не пялиться на меня?

Он несколько раз моргает, как бы стряхивая шок, а затем смотрит прямо перед собой. — Извини, — бормочет он.

— В любом случае. Было много стран, много родственников. В конце концов, мы оказались в США у моей тети по материнской линии на последние два года средней школы. — Я пожимаю плечами. — С тех пор я здесь.

— А твоя сестра?

— Рейке такая же, как мои родители. Вся в странствиях. Она уехала, как только смогла по закону, и последние десять лет переезжала с места на место, делала случайную работу, жила день за днем. Ей нравится… просто быть, понимаешь? — Я смеюсь. — Я уверена, что если бы мои родители были живы, они бы вместе с Рейке ополчились против меня за то, что я не люблю путешествовать, как они. Но я не люблю. Рейке любит видеть новые места и делать новые воспоминания, а по мне, если ты постоянно стремишься к чему-то новому, то тебе никогда ничего не хватит. — Я провожу рукой по волосам, играя с фиолетовыми кончиками. — Я не знаю. Может быть, я просто ленивая.

— Дело не в этом, — говорит Леви. Я поднимаю взгляд. — Ты хочешь стабильности. Постоянства. — Он кивает, как будто только что нашел недостающий кусочек головоломки, и полученная картина вдруг обрела смысл. — Быть где-то достаточно долго, чтобы сформировать чувство принадлежности.

— Эй, Фрейд, — говорю я мягко, — ты закончил с непрошеной терапией?

Он краснеет. — С тебя триста долларов.

— Похоже, что так и есть.

— Ты и твоя сестра идентичны?

— Да. Хотя она настаивает, что красивее. Вот тупица. — Я с нежностью закатываю глаза.

— Вы часто видитесь?

Я качаю головой. — Я не видела ее лично почти два года. — И даже тогда это было два дня, пересадка в Нью-Йорке по пути на Аляску из… Я понятия не имею. Я уже давно потеряла счет. — Но мы часто разговариваем по телефону. — Я усмехаюсь. — Например, я ей про тебя рассказываю.

— Лестно. — Он улыбается. — Должно быть, приятно быть близким с братом или сестрой.

— А тебе нет? Ты внес разлад в отношения с братьями своей дурной привычкой делать что-то, не согласовав это с ними?