Империя Страсти

— Это неправда, — спокойно возражает Нейт. — Кинг прогнал ее.

Вот оно. Этот ублюдок умрет сегодня ночью во сне.

— Папа…? — Гвен смотрит на меня с такой надутой губой, которая способна пробить мое черное каменное сердце.

— Я не прогонял ее. Просто напомнил, что мое гостеприимство не безгранично, и я приближался к своему пределу. Но я не думал, что ей нужно будет настучать Нейту, чтобы выиграть очко.

Так что да, я действительно выгнал ее, но я не думал, что она подчинится. Она никогда не делала этого в прошлом, и она даже ушла с этой приводящей в бешенство снобистской уверенностью, будто мир — ее поле битвы, а я — всего лишь сосуд в нем.

Я был так уверен, что она сделает, как обещала, но она бесследно исчезла.

Или, может, она действительно оставила след, так как проболталась Нейту, который наблюдает за мной с медленной улыбкой.

— Она не стучала мне. Я видел, как ты пытался перекинуться с ней парой слов после церемонии.

— Я всего лишь разговаривал с ней.

— Пытаясь запугать ее.

— Эй, ублюдок, ты на чьей стороне?

— На стороне Гвинет. Она хотела, чтобы ее мать была здесь сегодня, и у тебя не было никакого права пытаться прогнать ее.

Моя дочь снова бросает на меня взгляд избитого щенка, заставляя меня почувствовать себя ниже чертовой грязи.

Она никогда не шла против меня, за исключением тех случаев, когда дело касалось ублюдка, стоящего рядом с ней. И я начинаю думать, что Аспен скоро войдет в список людей, за которых Гвен выступает против своего отца.

Несмотря на то, что ее отсутствие причинило ей боль, она все еще наблюдает за Аспен издалека и часто спрашивает Нейта о ней.

Она никогда не спрашивает меня, потому что знает, что между мной и рыжей нет любви.

Телефон Гвен загорается в руке, и она улыбается, затем откашливается и отвечает:

— Алло? Аспен?

Кстати, о чертовом дьяволе.

Я имею в виду ведьму.

Мой ангел слушает некоторое время, пиная воображаемый камень и крепче сжимая руку Нейта, затем говорит:

— Все в порядке. — она прикусывает нижнюю губу и застенчиво шепчет: — Спасибо. — как только она вешает трубку, то смотрит на Нейта и выпаливает: — Она поздравила нас со свадьбой и извинилась за внезапный уход. Сказала, что случилось что-то неожиданное, и ей пришлось уехать.

— Что-то неожиданное? — Нейт хмурится. — Она бы ни за что не ушла с твоей свадьбы… если только…

— Что? — спрашивает Гвен.

— Ничего. — он улыбается ей, затем пристально смотрит на меня.

Ему не нужно произносить слова, чтобы я понял их смысл. Произошло нечто гораздо более важное, чем свадьба Гвен. И, учитывая приводящее в бешенство намерение этой женщины стать частью жизни своей дочери, я предполагаю, что это что-то опасное.

Возможно, это мой шанс удержать что-то над ее головой.

***

Любой, кто встречался со мной, знает, что я склонен к насилию, использую сексуальные вещи и постоянно враждую со своей мачехой.

Наше грязное белье во всех новостях, вместе с ее ботоксным лицом и с моим бессмертным статусом в Форбс.

В отличие от мнения других, первородный грех Сьюзен Шоу не заключался в том, что она сосала член моего отца или поклонялась ему ради своего гардероба Шанель. Это была ее дерзость — занять место моей матери, выгнать ее из дома, который она называла домом, и в конце концов заставить ее вскрыть вены.

Быть золотоискательницей недостаточно, поэтому она повысила себя до статуса жены. Это могло бы дать ей часть миллиардов моего отца, но это также подарило ей ее собственный ад, созданный на заказ.

Меня.

Говорят, что месть это блюдо, которое лучше подавать холодным, и я намерен заставить кровь в жилах этой женщины замерзнуть, пока она не пожелает смерти.

Я прихожу на благотворительное мероприятие, которое устраивает одна из ее подруг — без приглашения — в окружении папарацци.

Организатор взволнована, когда я показываю свой солидный чек на пожертвование, и у неё нет другого выбора, кроме как впустить меня.

Я мог бы попросить о приглашении заранее, но это убило бы элемент неожиданности. Нейт говорит, что мне нравится делать вещи трудным путем, но это только потому, что легкий путь скучнее, чем сон.

Будучи целеустремлённым, богатым и имея позицию «катись к черту», я попал в многочисленные списки, такие как: «Папочка, которого я хочу трахнуть». Не уверен, относится ли это к моему родительству или означает, что я гожусь в отцы, или и то, и другое. Я не уважаю ни этот статус, ни другие с малейшей заботой.

Секс проводится на моих условиях, с выбранными сопровождающими и только после того, как они подпишут соглашение о неразглашении, которое фактически продает их душу — или, точнее, их киску — дьяволу.

Он же я.

Я не отвечаю ни на одну женскую улыбку, не вступаю ни в какую светскую беседу, дергая за волосы, и мне, черт возьми, наплевать на общественные стандарты, если они не играют в мою пользу.

Когда я заказываю виски в баре, несколько девушек опираются на свои сиськи, размышляя, подходить ко мне или нет.

Жалко.

Тот факт, что они колеблются, немедленно вычеркивает их из моего списка красным фломастером. Не то чтобы я стал бы рассматривать их, если бы они действительно заговорили со мной, но это показало бы, что у них, по крайней мере, имеется мужество, черта, которой я бы восхищался, прежде чем сокрушить ее и их достижения.

Только одна женщина стоит моего времени, улыбок и слов. Гвен. И причина, по которой она исключение, заключается в том, что в ее венах течет моя кровь.

Благотворительный вечер проходит в экстравагантном зале с искусственной французской светской атмосферой. Окна представляют собой плохую имитацию Версальского замка. Высокие, богато украшенные платформы кажутся дорогими, но в них чувствуется глупость канализационной крысы из Средневековья.

Даже тот факт, что они установили отделанный золотом бар в центре зала, создает отчаянную атмосферу «Я богата», которую определенно можно использовать для описания Сьюзан и ее тщеславных подруг — светских львиц.

Я смотрю на часы.

Три, два и… один.

— Что ты здесь делаешь?

Я поднимаю голову, когда мой заклятый враг останавливается в нескольких шагах передо мной. Когда-то давно Сьюзен была красивой женщиной с золотисто-белыми волосами и фигурой песочных часов, которую она использовала, соблазняя любого доступного члена. Но красота исчезла по мере того, как она становилась старше и имела неудачные знакомства с ножами пластических хирургов.

Теперь она силиконовый монстр со сморщенными губами, которые почти свисают с ее — что неудивительно — фальшивых грудей.

Ее глаза-бусинки, слишком большие для ее лица, слишком грязного оттенка, как заброшенный дом в трущобах.

Ох, и что еще хуже, она любит одеваться в кричащие оттенки розового, будто ее единственная цель — пускать людям кровь из глазниц при виде ее извращенной версии Барби. Ее вечернее платье блестящее, отдающая дань ужасному неоново-розовому цвету восьмидесятых, у которого должен быть свой отдельный раздел в аду.

Она нетерпеливо постукивает носком туфли, что делает ее похожей на капризного ребенка с проблемами управления гневом.

— Я задала тебе вопрос, Кингсли.

Я делаю глоток своего Макаллана и притворяюсь, что лед это неоткрытое чудо света, прежде чем, наконец, переключаю внимание на нее.

— О, ты разговаривала со мной? Не заинтересован. Попробуй в следующий раз в суде.

Вспышки камер усиливаются, и мне не нужно искать их, чтобы знать, что они нацелены на нас. Сражения, которые мы со Сьюзен ведем в суде, печально известны, безжалостны и совершенно варварски.

А поскольку единственная работа прессы — сплетни, они, как собаки, пускают слюни над последней косточкой в Верхнем Ист-Сайде.

Она подходит ближе ко мне, изображая улыбку, которая кажется болезненной из-за ее последней инъекции ботокса, затем говорит шепотом, произнося так, чтобы только я мог слышать:

— Какого черта тебе нужно?

— Моя мать вернулась. Но если ты не думаешь заняться некромантией в качестве побочного занятия, ты не сможешь оживлять мертвых, так что я иду на компромисс, наблюдая, как ты страдаешь до последнего вздоха, который выплевываешь из своих силиконовых легких.

— Ты не более чем маленький мальчик, запертый в мужском теле. — у нее хватает наглости ухмыляться, как злодейку из диснеевского фильма С-листа. — У твоей матери был характер жевательной резинки — сначала сладкий, но со временем пресный. Не говоря уже о том, что от неё можно было избавиться без каких-либо проблем. Так что, если ты скучаешь по этой простой вещи, как насчет того, чтобы сделать миру одолжение и вылечить свои проблемы с матерью, присоединившись к ней?

Мои пальцы сжимают стакан, но если эта сука думает, что может добиться от меня реакции, то ее недостаточно долго затаскали по судам.

— У меня есть идея получше, которая включает в себя лишение тебя всего до последнего цента.

— Эти деньги по праву принадлежат мне.

— По праву? Ты ни дня в своей жизни не работала после того, как вышла замуж за моего отца. Если только не раздвинула ноги и не стала трофейной женой, что, предупреждаю о спойлере, не имеет значения.

— Ты просто ревнуешь и злишься, что твой отец предпочел меня тебе и твоей матери.

— Моя мать, возможно, но я, никогда, Сьюзен. Как бы ты ни пыталась повлиять на разум старика, факт остается фактом: я его наследник и тот, кто унаследовал более восьмидесяти процентов его состояния. Жизненный урок на сегодня: киска не конкурирует с кровью. Может, тебе стоило убить меня этой подушкой, а?

Она бледнеет, ее губы дрожат.

Когда я сводил Сьюзан с ума из-за этого чертова спорта, она чуть не сошла с ума. И тот факт, что я был достаточно манипулятивным, чтобы никогда не попасться отцу, сделал ее еще более разъяренной сукой.

Однажды ночью она вошла в мою комнату и положила подушку мне на лицо, но в последнюю секунду сдалась, вероятно, вспомнив, что мой отец убьет ее голыми руками, если она причинит вред его единственному наследнику. И я был единственным наследником, у которого он был, так как через несколько месяцев после его женитьбы на Сьюзен у него обнаружили рак предстательной железы, и, хотя операция прошла успешно, ему пришлось удалить простату, и он стал навсегда бесплодным.

Так что я был единственным Шоу, который его член мог принести в мир. И он был типом замкнутого, старомодного человека, который отказывался заводить детей, которые не были его плотью и кровью. Он недвусмысленно сказал Сьюзен, что усыновлению не бывать, когда она предложила это, и был совершенно непреклонен в этом, независимо от того, сколько она сосала его член.

Мой отец был непристойным человеком, худшим отцом, который когда-либо существовал, но я был его единственным сокровищем. Наследием, на которое у него имелись большие планы из чисто корыстных побуждений.

«Кингсли мой единственный сын и наследник», это фраза, которую он часто повторял и метафорически бил по жадному маленькому сердцу Сьюзен.

Вот почему она думала, что сможет избавиться от меня той ночью. Но она струсила, отбросила подушку и выбежала из комнаты тихими, отчаянными шагами.