В темноте зазеркалья

— Ты споришь со мной, Дойл? — Сейчас гневная фраза звучит из уст другого его начальника — Фрэнка Элсингера. — Вы должны привезти неизвестную форму жизни для изучения! Это не обсуждается!

— Да, сэр, спорю! Конец связи!

Ему уже не привыкать спорить идти наперекор руководству, однако сейчас его рвёт на части не просто возмущение, а боль. Никто даже не догадывается, но с каждой минутой ему всё тяжелее сохранять самообладание и не вскрикивать. Живот постоянно и невыносимо сильно болит, ведь тварь внутри растёт, напитывается кровью, сжирает клетки…

Но он изо всех сил старается как можно меньше думать о себе. Для него важно только одно — не дать плохо изученной заразе распространиться, спасти других людей. Он не имеет права их предать и подвести. Понимает, что должен предпринять: умереть, чтобы они жили. И чтобы потомство тварей, выросших в стенах российского завода, не попало в других ни в чём неповинных людей.

«Кого ты обманываешь, Коннор? Признайся хотя бы себе — больше всего ты боишься умереть такой жалкой смертью и дать жизнь паразиту, питавшемуся и выросшему благодаря твоим клеткам».

Подлая мысль — последнее, что он помнит перед тем, как тянулся к рычагу. Редко вспоминает её, в ночных кошмарах возвращаясь в технический отсек завода… Пусть так. Но внутри него оказался яд, о котором предупреждала когда-то мама, только другой… И как бы там ни было, Коннор не мог позволить существу агрессией разорвать не только своё тело, но и других. Он помнит слова матери о своём добром сердце и не может позволить развивающемуся злу остановить его сердцебиение...

— Питер! Уходи, это приказ!

— Но Коннор… — Тени сомнения колышутся в глазах Питера.

— Убирайся!

Минута…

Две…

По подбородку течёт жёлтая слизь. Паразит готов покинуть его тело. Шаг до ничтожной и отвратительной смерти. Но пока нельзя допустить другую случайную. Сколько прошло времени, как Питер ушёл? Пять минут?..

Дрожащие пальцы касаются рубильника. Перед глазами застывает чей-то несуществующий силуэт, когда лавина огня выжигает… И это конец.

Но почему же он становится началом нового кошмара?! В полной пустоте снова возникают мысли. Кожа и внутренности горят. Но боли нет… Пока нет.

«Я умер? Это Ад… Или Рай?»

— Мы извлекли паразита… Просто чудо какое-то! — эхом доносятся голоса откуда-то издалека. — R-клетки сработали даже лучше, чем мы ожидали. До сих пор не верится, что Дойл пережил взрыв.

— Он провалился в подвал, его еле нашли. Видимо, успел отползти, иначе ударная волна разорвала бы на атомы. И плакали бы наши испытания.

— Надо же, я подумал, что он решил поиграть в героя-смертника, ан нет, всё-таки искал путь к спасению. Кстати, я уже вколол вторые образцы. Посмотрим… Первые результаты будут утром. Если доживёт…

«Я… Жив? Но как? О каком пути к спасению они говорят?! Я же не… помню».

День? Ночь? Прошла минута? Может, месяц? Год?

Во рту трубка. Или кляп? Боль настигает, став бесконечной. Невозможно кричать. Разум не смолкает ни на минуту.

«Нет. Умоляю вас… Не нужно. За что? Что я сделал? Отпустите… Не могу больше…»

Теряет сознание, но всякий раз его тут же возвращают обратно. Яркий свет ламп слепит, и даже когда они гаснут, перед глазами всё равно горят пятна, разрушая остатки зрения. Он слышит обрывки фраз про препараты, какие-то особые клетки, регенерацию. Не чувствует себя собой. Тело — сгусток боли, превратившийся в месиво из мяса, костей, хрящей и тканей.

— Никакой анестезии, Митрохин, — звучит суровый командный голос. — Мы должны сегодня завершить эти испытания, чтобы перейти на новый уровень.

— Но он не вынесет ещё одну серию опытов без наркоза и обезболивающих.

— Вынесет. Другие уже давно умерли, а этот стойкий. Видимо, что-то или кто-то держит его. Делай, как тебе сказали, и не спорь с руководством. Это плохо заканчивается. Он тоже вечно спорил… — Мужчина замолкает, а потом задумчиво продолжает: — Кстати, забыл, пойду с его бывшим начальником побеседую. Он обещал позвонить, кажется, скоро ещё кого-то к нам отправит.

Сознание, пребывающее на пороге беспамятства, разрезает алая вспышка. Элсингер! Фрэнк знает, что его держат здесь. Это он подстроил? Он сослал сюда? Не может быть… Безысходность и отчаяние перерождаются в гнев и ярость, которые в одночасье напитывают безумной силой.

— Джессика, вколите ему транквилизаторы! — в ужасе кричит тот, кого строгий голос называл Митрохиным. — Он сейчас всю операционную разнесёт. Немыслимая сила…

«Я выживу… Выживу. Чего бы мне это ни стоило. И уничтожу того, кто разрушил до основания меня. Кто забрал мою жизнь. Но разум они не получат, в отличие от кусков тела. Я не дам боли свести меня с ума».

И снова время течёт… Или его уже не существует? Темнота… Обжигающий холод… Бесконечная боль. Иногда он видит женщину с тёмными волосами, которая склоняется над ним и гладит по голове.

Пару раз он путает её с матерью, ослеплённый светом ламп. Редко удаётся рассмотреть кудряшки и зелёно-карие глаза, которые он про себя называет рваной надеждой. Она — его ангел, вкалывающий обезболивающее и дающий ему воду. А ещё она шепчет слова, но он редко улавливает их смысл. Зато её голос успокаивает…

Спустя время к нему начинает приходить другой врач, и он также очень добр к нему. Пожилой седовласый мужчина зовёт его «сынок». Боли становится значительно меньше, разум всё больше мечется где-то в забытье.

— Я хочу помочь вам… — шепчет женщина, сжимая его руку. — Держитесь, пожалуйста. Я что-нибудь придумаю. Вы будете жить.

«Хочу ли выжить?.. Ради чего? Ради кого? Кто меня там ждёт? Жить… Да, хочу. Я помню, мама… Гнев разрушает. Надо держаться за что-то хорошее. Мне нужны силы, мне нужно сохранить себя. Не забыть, кто я. Но ради кого?.. Линдсей. Линдс… Помню твоё лицо. Хочу его снова однажды увидеть…»

В одночасье все воспоминания об «Улье» испарились. Сладкое эйфорическое чувство переполнило душу, когда последние образы растворились в тумане, уютно обосновавшемся в голове. Тусклыми осколками рассыпались терзавшие и резавшие живьём картинки, оставляя после себя лёгкость. Но тело пока не спешили покинуть тянущие боли в пояснице и животе. И перед глазами вдруг всплыло лицо седовласого мужчины. Когда разбитая память сложилась в другой образ, Коннор услышал знакомый монотонный голос:

— Возможно, тебя мучают психосоматические отголоски ужасов, пережитых в Неваде. Ты полностью здоров, я дал тебе второй укол обезболивающего, но, пойми, твоя психика тоже пострадала. Тело восстановилось, а разум — нет. И тебе нужна помощь, Коннор, твоё сознание разделилось. Ты не справишься с этим сам.

— Ничего мне не нужно! — Гнев пульсирует в каждом звуке и в висках. — Я справлюсь, я всегда справлялся. Если это фантомные боли, значит, скоро их не будет.

Кровь из закушенной губы снова попадает в рот. Но ни одна таблетка, ни один укол не сотворят то, что он должен сделать сам. Он обязан удержаться, не упасть в место, горящее алыми сполохами… Может, как раз боль и не даст ему рухнуть туда? Но кровавая бездна всё сильнее маняще окутывает разум…

— Коннор, прошу, очнись!

Крик, переполненный ужасом, стирает алый, окрашивает мир в цвет. В его горле затихают хищные хрипы. И через пелену теперь он может рассмотреть дрожащую Одри в углу комнаты.

— Адам? — Стоит ему произнести имя, как Одри срывается на громкие рыдания.

Темнота окончательно рассеивается. Адам лежит на полу. Кровь стекает по виску, руки раскинуты в стороны.

— Что? Это… я… сделал?

— Они так долго пытали тебя. — Женский голос стихает, на передний план выступает мужской, рассудительный и оправдывающий. — Ты не мог выжить иначе. Ты должен был создать зверя, который терпел бы невыносимую муку, защитив светлое в душе от посягательств.

Коннор попытался вспомнить, кем ему приходился человек с разбитой головой и выжил ли он. Но через миг ему стало всё равно. Перед ним появилось новое зеркало, разбитое на тысячи осколков, которые чудом не осыпались на пол.

«Какая прекрасная метафора! — В глазах отражения сверкают безумные искры. — Осколки зеркала — осколки моей личности. Нет никакого настоящего Коннора Дойла. Есть только я. Тот, чей мир разорван в клочья. Тот, кто помнит и никогда не забудет, что с ним сделали. И тот, кто обязательно отомстит».

— Но ты забудешь своего тёмного двойника, он больше не будет брать над тобой верх. Месть свершилась, враг мёртв. Вторая сторона окончательно исчезнет, перестав подпитывать ненависть внутри тебя. Но ты ведь помнишь, что не только месть вела к цели…

Под плотно зажмурившимися веками задрожали глазные яблоки. По спине прокатила волна озноба. Коннор нехотя открыл глаза и увидел целое зеркало перед собой. В неверии посмотрел на привычного себя и кончиками пальцем дотронулся до лица отражения.

— Любил ли ты когда-нибудь по-настоящему? — раздался очередной вопрос.

Лица девушек, женщин проносятся в голове. Он не помнит имён многих. Ни одну из них он не любил по-настоящему. Ни с кем не хотел создать семью. Да и любил ли он вообще? До «Улья» однозначно нет. А там его спасла только она… Линдсей.

«Я не хочу больше насилия. Не хочу мести и расправы. Хочу идти к той, ради которой я выжил и которая уберегла меня от безумия, не дав хищнику полностью уничтожить хорошее во мне».

— И теперь ты получишь желаемое. Посмотри, она уже рядом.

В сумраке Коннор заметил очертания силуэта Линдсей. Она появилась перед ним из ниоткуда. Но мгновение радости, что она здесь, рядом, тут же сменилось ужасом. Чёрно-белая Линдсей в светлом платье не шла, но приближалась к нему. Она походила скорее на карандашный набросок, чем на человека. Коннор протянул к ней руки и заметил, что сам становится таким же, как она.

— Что вы с ней сделали? — в оцепенении спросил он.

— Без своей второй половинки её жизнь бесцветна. И сейчас всё зависит лишь от тебя. Чтобы наполнить свою и её жизнь красками, ты должен забыть, кто ты… Почувствуй счастье, что твоё прошлое уходит. Ощути сладостное забвение.

Коннор прикрыл глаза. Блаженная нега всё сильнее разливалась по телу, а разум словно погрузился в расплавленный воск. Ушли все тревоги, страхи, переживания. Мрачное место окончательно перестало казаться ему чужим. Здесь стало очень уютно и комфортно. И тут с ним рядом была женщина, с которой он мечтал провести вечность…

— Я хочу остаться с ней… — прошептал Коннор.

Волосы Линдсей снова начали приобретать цвет пшеницы, губы и щёки чуть зарумянились, а улыбка стала более живой.

— Коннор! Милый… — послышался её голос.

— Линдсей, я сделаю всё, чтобы мы были счастливы…

Весь мир сжался до очертаний силуэта Линдсей. Она смотрела на него с любовью, трепетом и восторгом. В её взгляде — ни намёка на печаль и грусть, как часто бывало раньше.

И Коннору хотелось парить с Линдсей над землёй, освободившись от тяжести внутри тела и от бесконечно терзающих воспоминаний.