А. З.

— Смешной ты, Максим. Наивный. — Хирург сплюнул. Вытер губы ладонью. — Чем он в меня?

— Дробью.

— Калибр ружья?

— Двенадцатый. Молчи, Хирург. Не трать силы на разговоры.

— Номер патрона?

— Не знаю.

— Знаешь, Максим. Это ведь твоё ружьё.

— Не моё.

— Ну и ладно, — хрипло выдохнул Хирург. — Ранение из двенадцатого калибра тяжелее, чем из шестнадцатого.

— Разбираешься в ружьях?

— Я врач… — Хирург сплюнул. — В патроне примерно пятьдесят дробин.

«От сорока семи до пятисот, и чем меньше свинцовых шариков, тем они крупнее», — подумал Максим. Олег охотился на диких уток и кабанов. Наверняка использовал среднюю по размерам дробь. Но в случае с Хирургом это не играло большой роли.

— Рана как от разрывной пули, — продолжил Хирург.

— Ты назло это делаешь?

— Что?

— Болтаешь.

— Извини. — Хирурга надолго не хватило. Он молчал минуту или две и снова заговорил: — Дробины, вследствие внутреннего рикошета, оставляют изогнутые, зигзагообразные раневые ходы. Они засорены порошинами, клочками войлочного пыжа, ошмётками одежды, осколками костей.

— Не хочу слушать лекцию, — отрезал Максим.

Он всё знал. Однако Хрипатый стрелял не в упор, а с расстояния десять или пятнадцать метров, и оставалась надежда, что кости целы и дробины застряли в мягких тканях, а не в жизненно важных органах.

Хирург слабел. Повиснув на Максиме, еле передвигал ногами. Из уголка рта текла струйка слюны странного цвета. Кровь… Из груди вырывались булькающие звуки. Дело дрянь…

— Я устал, — прошептал он. — Хочу лечь.

— Ещё чуть-чуть. Сейчас найдём дупло.

— Какое?

Максим проморгался, от солёного пота щипало глаза.

— Есть тут одно. Там и передохнём.

— Или передóхнем.

— Как бы не так! Я тебя спрячу, сам чёрт не найдёт. Прибью Хрипатого. Потом найду рюкзак.

Хирург беззвучно рассмеялся:

— Ты смешной… Мои лёгкие как решето. Почему я не умер? Ты видел, как избили Шнобеля? Его голову видел? Там не мозг, а холодец. А он не умер. И Гвоздь. Он не должен был проснуться, но проснулся. Почему я до сих пор дышу? Будто время остановилось.

— Жизнь растянулась, — предположил Максим.

— Не-е-ет. Растянулись мучения. А смерть — это точка. Она не растягивается.

— Я не говорил о смерти.

— Да? Значит, послышалось. — Хирург закашлялся. Восстановив дыхание, сплюнул и вытер губы.

Заросли бузины сменились ракитником. Ветви раскидистые, опущены вниз. Пригибаясь, Максим пошёл между кустами, выбирая более высокие.

Хирурга, вынужденного тоже сгибаться, качало из стороны в сторону.

— Давай отдохнём, — попросил он.

Максим подтащил его к сосне, прислонил к стволу:

— Стоишь?

— Стою. Долго нам идти?

— Не знаю. Сейчас осмотрюсь. Только не упади.

Разглядев очертания поваленного дерева, Максим наклонился пониже, раздвинул руками ветки ракиты, как вдруг Хирург громко произнёс:

— Максим, беги!

Он обернулся и прошипел:

— Какого чёрта?

В эту секунду Хирург вышел из-за сосны, выпрямил спину, развернул плечи и проорал:

— Беги!

Раздался выстрел, и Хирург упал как подкошенный.

Не в силах пошевелиться, Максим прошептал:

— Что ты наделал?.. — Сбросив оцепенение, подполз к Хирургу. — Что ты наделал?..

Проверил пульс. Сердце не билось. Точка.

В душе закипала злость. Максим встал в полный рост:

— Ты сука, Хрипатый! Мразь и подонок! Только трус стреляет в спину!

Прозвучал щелчок. Осечка.

Над лесом пронёсся душераздирающий женский крик:

— Данька, беги!

Максим развернулся и побежал, подтягивая ногу. Щёлк. Снова осечка. Заросли поредели. До лиственниц осталось два-три шага. Грянул выстрел. Максим уцепился за лохмотья лишайника и, срывая их с веток, рухнул на землю.