Два часа до конца света

Глава V. Чудовище с миллионом глаз

«…раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что бесы ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землёю ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял Хома.

— Подымите мне веки! — Сказал подземным голосом Вий.

И всё сонмище кинулось подымать ему веки. «Не гляди!» — шепнул какой-то внутренний голос философу. Но он не вытерпел и глянул.

— Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец.» — Н.В. Гоголь, «Вий».

10 июня 2019, 06:48

Он бежал, не разбирая дороги. Ступени под его ногами сменялись площадками, чтобы вывести его прочь из этого дома. Стены с облупившейся светло-жёлтой краской были готовы расступиться перед ним, если бы он вдруг решил побежать прямо на них. Он пил не просыхая уже девять дней, но его мозг работал на пределе, когда, открыв дверь, ведущую на улицу, он вылетел из чрева плохо освещённого подъезда. Видение преследовало его.

Краски утреннего солнца смешивались со светом ещё не погаснувших фонарей, которые возвышались вдоль дороги, застилая сплошным пятном мутные глаза, распахнутые так широко, насколько это было возможно. Амок, дерилий, безумие — тысячи состояний заполняли сознание. Он никогда не думал об алкоголизме как о чём-то серьёзном. До этого дня, до этого часа, он не боялся, что самоотравление алкоголем, ставшее уже таким привычным, таким обыденным, может обернуться столь явным и ощутимым бредом. До той секунды, как наливая в гранённый стакан чистейшего медицинского спирта, он не посмотрел вперёд, и не застыл в ужасе. До того мгновения, как его руки сначала замерли, а после мелко затряслись.

Он привык пить один, так как собутыльники выпивают слишком много. Он привык жить один, так как люди вокруг слишком токсичны. И напиваясь раз за разом на кухне, по просторам которой ползали полчища тараканов, он всякий раз вздыхал, овеянный раздумьями о своей пустой и никчёмной жизни, глядя на потемневшие зелёные узоры, покрывающих стену напротив. Иногда ему было так одиноко, что он принимался тихо-тихо бормотать, словно беседуя с кем-то. Раз за разом, запой за запоем, он изливал душу своим слушателям, которые состояли из тараканов и стен, но снова и снова, тяжёлое чувство вины опускалось на его душу, и он пил до тех пор, пока не засыпал прямо за столом, уронив седую голову на грязную, залитую жирным налётом поверхность.

Но сегодня всё было иначе. Сегодня, размышляя вслух о своей жизни, он не слышал привычного шуршания тараканов, и чтобы развеять тишину, постукивал по столу пожелтевшими грязными ногтями. Бормоча, он взглянул на стену, чтобы остановиться на полуслове, чувствуя, как мышцы в недрах его глотки железная хватка паники сдавливает голосовые связки. Он смотрел на стену каждый день, но сегодня он впервые увидел, как стена смотрит в ответ. Три пары чёрных глаз, расположившихся напротив, пялились на него с просторов зелёных обоев.

Прежде, чем рассудок смог снова вернуться к нему, ноги уже несли его прочь из квартиры. Когда же способность думать снова зажглась в голове, первой мыслью был зарок больше не пить. И, в подтверждение тому, губы его ещё час кривились, произнося еле различимым шёпотом:

— Никогда больше. Никогда в жизни!