Установленный срок

– Он не сдвинется ни на дюйм, – ответил тот. – Мы знаем, чего стоят наши драгоценные жизни, не так ли, мистер Баннит?

Что я мог сделать?

– Господин второй помощник, я должен считать вас ответственным за этот инцидент, – сказал я.

– Именно так. Я несу полную ответственность, если говорить об остановке этой кареты. Если бы, конечно, весь город был настроен в вашу пользу, и если бы этот джентльмен настоял на том, чтобы его увезли хоронить…

– Ничего подобного, – сказал Красвеллер.

– Тогда я думаю, что могу предположить, что капитан Баттлакс не станет стрелять из своей пушки. Но если вы позволите, я задам ему вопрос.

Затем он поднес минутный свисток ко рту, и я впервые увидел, что с него свисает тончайшая металлическая проволока, я бы сказал, нить шелка, только она была гораздо менее видима, которая тянулась от свистка, когда лейтенант шел с ним, и которая теперь связывалась с судном. Я, конечно, слышал об этом волосяном телефоне, но никогда прежде не видел, чтобы его использовали так эффективно. Впоследствии меня заверили, что один из офицеров корабля мог уйти на десять миль вглубь острова и все равно поддерживать связь со своим капитаном. Он прикладывал прибор попеременно то ко рту, то к уху, а затем сообщил мне, что капитан Баттлакс желает, чтобы вы все разошлись по домам.

– Я отказываюсь идти к себе домой, – сказал я.

Лейтенант пожал плечами.

– Кучер, как только толпа разойдется, вы поедете дальше.

Кучер, который был старым помощником в моем заведении, обернулся и посмотрел на меня с ужасом. Но вскоре он был выведен из затруднения. Баннит и хозяин бара распрягли лошадей и повели их вниз по склону. Красвеллер, как только увидел это, сказал, что, по его мнению, он может вернуться, так как не сможет идти дальше

– Нам осталось пройти всего три мили, – сказал я.

– Мне запрещено разрешать этому джентльмену идти пешком или в карете, – сказал лейтенант. – Я должен спросить, не окажет ли он капитану Баттлаксу честь подняться на борт и отобедать. И если бы я только мог уговорить вас, господин президент, сделать тоже самое.

На это я покачал головой в страстном отрицании.

– Хорошо, но он надеется, что скоро увидит вас по другому поводу.

Тогда я мало думал о том, сколько долгих дней мне придется провести с капитаном Баттлаксом и его офицерами, и какими приятными собеседниками я найду их, когда воспоминания о нынешнем унижении несколько смягчатся временем.

Красвеллер повернулся на пятках и пошел вниз по холму вместе с офицерами, вся толпа сопровождала их, а Баннит и хозяин бара ушли с лошадьми. Я не спускался с кареты, но вот он я, посаженный один, – президент Республики, оставленный на вершине холма в своей карете без средств передвижения! Оглянувшись, я увидел Джека, а вместе с ним даму, с головы до ног закутанную в черные одежды, с вуалью на лице, которую я узнал по маленькой круглой шляпке на ее голове – это была Ева. Джек подошел ко мне, но куда пошла Ева, я не видел.

– Может, пройдем к дому? – сказал он.

Я почувствовал, что его приход ко мне в такой момент был полон доброты, потому что я была как бы покинут всем миром. Затем он открыл дверцу кареты, и я вышел.

– Очень странно, что эти парни появились именно в этот момент, – сказал Джек.

– Когда все происходит очень странно, как ты это называешь, кажется, что это было преднамеренно.

– Но не их приход сегодня. Это не было преднамеренным, по крайней мере, насколько мне известно. Действительно, я даже не догадывался, что могут предпринять англичане.

– Считаешь ли ты правильным обращаться к врагам вашей страны за помощью против своей же страны? – спросил я об этом с большим возмущением, и отказался брать его за руку.

– О, но, сэр, Англия не наш враг.

– Не тогда, когда она приходит и мешает исполнению наших законов угрозами немедленного уничтожения нас, нашего города и наших граждан!

– Она бы никогда этого не сделала. Я не думаю, что эта большая пушка даже заряжена.

– Тем более презренными являются их действия. Они угрожает нам ложью в своих устах.

– Я ничего не знаю об этом, сэр. Может быть, там все в порядке с пушкой, и порохом, и двадцатью тоннами железной дроби. Но я уверен, что она не выстрелят из нее в нашей гавани. Они говорят, что каждый выстрел стоит две тысячи пятьсот фунтов и что износ судна составляет еще две тысячи. Есть вещи настолько ужасные, что если вы только создадите веру в них, этого будет достаточно без доказательств. Я полагаю, мы можем спуститься. Красвеллер ушел, и вам нечего больше делать без него.

Это было правдой, и поэтому я приготовился спуститься с холма. Мое положение президента Республики действительно требовало определенной доли личного достоинства, и как я должен был поддерживать его в таких обстоятельствах?

– Джек, – сказал я, – это признак благородного ума – сносить оскорбления без раздражительности. Поскольку наших лошадей увели, а Красвеллер и толпа ушли, мы последуем за ними. Затем я взял его под руку и, спускаясь с холма, я практически радовался, думая, что Красвеллера пощадили.

– Сэр, – сказал Джек, когда мы шли, – я хочу вам кое-что сказать.

– Что же?

– Нечто чрезвычайно важное для меня! Я никогда не думал, что мне так повезет объявить вам то, что я сейчас должен сказать. Я даже не понимаю, стою ли я на голове или на пятках. Ева Красвеллер обещала быть моей женой.

– Действительно?

– И вы сделаете нас счастливыми, дав нам свое разрешение.

– Я даже не думал, что она попросит об этом.

– Она должна спросить своего отца, раз с ним все в порядке. Когда я разговаривал с ним этим утром, он сказал, что его разрешение не будет стоить ничего, поскольку его собираются увести и поместить на хранение. Конечно, я сказал ему, что все это ничего не значит.

– Ничего не значит! Какое право вы имели так говорить?

– Что ж, сэр, вы видите, что некоторые из нас были настроены весьма решительно. Ева сказала, что никогда не позволит мне даже разговаривать с ней, пока жизнь ее отца была в опасности. Она вообще ненавидела этого негодяя Граундла за то, что тот хотел избавиться от него. Я поклялся ей, что сделаю все, что в моих силах, и она сказала, что если я добьюсь успеха, то… она сможет полюбить меня. Что было делать парню?

– Что же ты сделал?

– Я все обсудил с сэром Кеннингтоном Овалом, который является капитаном команды и он телеграфировал своему дяде, который является секретарем по благотворительности или что-то в этом роде, дома.

– Англия – это не твой дом, – сказал я.

– Мы все так об этом говорим.

– И что он сказал?

– Ну, он отплыл домой, а "Джона Брайта" прислали сюда. Но это была всего лишь случайность, что все произошло в этот самый день.

И это был метод, которым все должно управляться в Британуле! Из-за того, что юноша влюбился в хорошенькую девушку, все богатство Англии должно было быть использовано в самых гнусных целях, и великая нация должна была осуществлять свою тиранию над маленькой страной, в которой говорили на ее родном языке и следовали ее собственным обычаям! Во всех отношениях у Англии были основания гордиться своим младшим ребенком. Мы, британульцы, прославились интеллектом, нравственностью, здоровьем и процветанием. Мы продвинулись на шаг вперед и приняли Установленный срок. Затем, по зову этого парня, должен был быть послан левиафан войны, чтобы сокрушить нас, если мы не согласимся отказаться от заветного убеждения наших сердец! Когда я думала обо всем этом, идя по улице, держась за руку Джека, я должна была спросить себя, был ли Установленный срок заветным убеждением наших сердец. Несомненно, у некоторых это было так, и я смог силой своей воли, и отчасти также алчностью и торопливостью молодых людей, добиться того, чтобы мои желания возобладали в обществе. Я не был убежден, что примирился с использованием этой алчности с целью достижения цели, которую я считал абсолютно прекрасной. Но искреннее убеждение не было сильной стороной у людей. Я был вынужден признаться в этом. Действительно убеждение было сильно у кого-либо еще, кроме меня? Разве я не был в положении пастуха, который гнал овец на пастбище, которое было им неприятно? Ешьте, о овцы, и вам в свое время понравится еда – вам или ягнятам, которые придут за вами! Какие овцы пойдут на неприглядные пастбища, не имея никаких надежд, кроме тех, что им были предложены? И все же я был прав. Пастбище было лучшим, что изобретательность человека нашла для содержания овец.

– Джек, – сказал я, – какой же ты бедный, глупый, страдающий от любви мальчишка!

– Осмелюсь сказать, что да, – кротко сказал Джек.

– Ты противопоставляешь поцелуи хорошенькой девушки, которая, возможно, станет тебе хорошей женой, и, опять же, может стать и плохой женой, всему миру с оружием в руках.

– Я совершенно уверен в этом, – сказал Джек.

– Уверен в чем?

– Что во всей Британуле не найдется человека, у которого была бы такая жена, как Ева.

– Это означает, что ты влюблен. И поскольку ты влюблена, ты должна отказаться не только от своего отца, потому что в таком романе, который ни к чему не приведет…

– О, но это так, я так много думал об этом.

– Я вам очень благодарен. Но вы должны противопоставить себя величайшему движению, созданному от имени человеческой расы на протяжении веков, вы должны противопоставить себя…

– Галилею и Колумбу, – предложил он, цитируя мои слова с большой жестокостью.

– Современному Галилею, сэр, Колумбу этого века. И вы должны победить их! Я, отец, должен подчиниться сыну; Я – президент пятидесяти семи лет, – школьнику двадцати одного года; Я – вдумчивый мужчина, – легкомысленному мальчишке! Я поздравляю вас, но я не поздравляю мир с крайней глупостью, которая все еще руководит его действиями.

Затем я оставил его и, войдя в свой кабинет, сел и заплакал от боли разбитого сердца.