Смерть Ленро Авельца

58. Ада Уэллс: встреча в снегах

Я очнулась от комы в залитой светом белой палате. Свет мягко полз по обилию цветов. Букеты и корзины были везде: на прикроватном столике, у моих ног, на полу, на подоконнике, на кресле в углу. На одном из букетов – собранном из тёмно-синих роз – была записка.

Я прочитала её пару дней спустя, когда уже немного оправилась от последствий комы и более-менее ясно соображала. Врач разрешил мне её прочитать, и я своими дрожащими и слабыми руками раскрыла её, написанную на коричневом листке бумаге. Вот что там было написано:

Дорогая Ада,

прости за всё. Я любил тебя и даже думал, что мы с тобой можем разделить общее будущее. Как ни печально, я ошибся. Иногда даже у людей, преисполненных благих намерений, не остаётся другого выхода, кроме как совершить умеренное зло. Они делают это не ради остальных людей, не из побуждений альтруизма, не ради наших будущих детей и внуков. Они делают это ради себя, потому что не могут жить иначе. Я – как и твой отец – из таких людей.

Мне искренне жаль. Скоро ты услышишь обо мне много страшных вещей, и большей части ты поверишь. Я не прошу у тебя снисхождения – если бы мне вновь пришлось выбирать, увы, я бы сделал тот же самый выбор. Единственное, чего я хотел бы, – каждый раз, когда будешь проклинать меня, вспоминай время, которое мы провели вместе. Как мы впервые встретились в доме твоего отца, как босыми шли по линии прибоя на затерянных в океане островах, как пили кальвадос в горах Кордильеры-Реаль. Сохрани эти воспоминания обо мне, пусть они останутся – а остальное пусть со временем исчезнет. Будь уверена – ты знала меня лучше всех.

Будь счастлива; как писал Р. Э. Хайнлайн – живи, сколько хочешь, и люби, пока жива.

С неиссякнувшей любовью,

Л. АВЕЛЬЦ

Как у него хватило смелости, подумала я тогда, как у него хватило наглости написать мне это. Он, который предал отца. Он, который погубил нашу семью, который чуть меня не убил, который разрушил надежду на новое будущее. Мне рассказали, что отец хотел свергнуть Мирхоффа и захватить в Организации власть, и внешне я ужаснулась, а внутри, разумеется, огорчилась его неудаче. Если бы не подлость Авельца, думала я тогда, если бы не его двуличие, если бы не его лживая натура – у отца бы получилось. В каком чудесном мире я бы жила тогда, в каком чудесном мире мы бы все оказались. В мире, где Организацией руководит Уинстон Уэллс.

Я понимала, что отец пошёл против системы демократического контроля. Но ведь демократия принесла нам Шанхай, а отец, насколько я знала, пытался его предотвратить. Он мог его предотвратить, не встань на его пути покровитель наркоторговцев Мирхофф, похотливый Торре, солдафон Редди… Почему же Авельц, который ненавидел демократию и мечтал о власти меньшинства, предал Уэллса? Неужели почувствовал, что авантюра обречена на неудачу, и решил бежать с тонущего корабля? Или сам стал причиной неудачи?..

Когда я впервые встретилась с отцом после комы, он опустился на колени и зарыдал от счастья. Мы не виделись сто лет, мы оба воскресли – в прямом смысле слова. Тогда-то отец и поведал мне, что Авельц был одним из вдохновителей его «тихого восстания», именно из бесед с Авельцем и родился план сместить Мирхоффа. На мой прямой вопрос отец ответить не смог. Нет, он не знал, почему Авельц его предал. Он предполагал, что Авельц работал на Керро Торре и Мирхоффа, но это было не предположение, а глупость, и отец сам это понимал. Авельц не уважал ни первого, ни второго; с отцом он дружил, на мне он собирался жениться. Когда отец говорил о нём, он бледнел. Он не мог понять, почему Авельц, его самый верный друг и сторонник, вдруг обернулся против него. Отец ещё говорил, что, возможно, это связано с Шанхаем. Может быть, Ленро настолько ужаснулся катастрофе, его настолько поразила смерть Энсона Карта, что он испугался – испугался, что «тихое восстание» перестанет быть тихим и окончится всемирной гражданской войной.

Это предположение мне всегда казалось ближе к правде. За те десять лет, что я провела в раздумьях, я всё больше и больше склонялась к этому варианту. В какой-то момент мне вообще начало казаться, что на месте Авельца я бы и сама поступила так же… Но шантажировать моего отца моей собственной жизнью – опуститься так низко, надеюсь, я бы не смогла. Вне зависимости от решения, вне зависимости от предательства мне стало казаться, что я страшно ошиблась насчёт Ленро. Рептилия остаётся рептилией. В конечном итоге я стала благодарить судьбу, что отвела меня от участи стать его женой, и удовлетворённо и злорадно прочитала новости о гибели его приёмной дочери и несчастье Моллианды. Это ужасно, и я порой по ночам содрогаюсь, думая, насколько я циничное и отвратительное существо. Может, всё иллюзии, и я подхожу Ленро Авельцу лучше, чем кто-либо другой?

Эти десять с лишним лет я провела в изоляции от большого мира. Моего отца заключили в первый блок секретной лечебницы Организации под названием «клиника доктора Лёккена», находящейся в Норвегии, за Северным полярным кругом. Там существовали все условия для комфортной и продолжительной жизни: великолепные врачи, услужливый персонал, огромный выбор блюд и шеф-повара, которых доставляли из лучших ресторанов Европы, просторные палаты-номера и вид… Завораживающий, волшебный вид на заснеженные горы и горное озеро, которое расстилалось прямо напротив палаты, где жил отец.

«Пациентам» разрешалось всё, кроме двух вещей: во-первых, покидать клинику, во-вторых – пользоваться Сетью и контактировать с внешним миром. Мне было разрешено навещать отца в любое время, но камеры, установленные в том числе и в его комнате, следили за каждым сказанным словом. Мы могли обсуждать прошлое или просто трепаться, но подробно общаться о текущей политической ситуации было нельзя. Периодически я кратко сообщала отцу о происходящем в мире, он выслушивал и отрывисто кивал, никак не комментировал и сразу переходил к другим темам.

Перед тем как мне разрешили в первый раз попасть к отцу, агенты ОКО провели со мной подробный инструктаж. Он касался не только отца, но и моей собственной жизни. Мне было однозначно сказано, что генералу придётся пробыть взаперти ближайшие лет десять – пятнадцать и гостей к нему допускать не разрешено. Организация берёт на себя все расходы по его содержанию, а собственные средства – и довольные крупные, – которыми располагал отец, он передаёт в моё пользование. Люди из ОКО сообщили, что я могу пользоваться деньгами отца по своему усмотрению, однако мне запрещено спонсировать какие-либо политические мероприятия. Я никогда не изъявляла желания заниматься политикой, это должна была быть прерогатива моих отца и мужа, но теперь – после всех событий – эта дорога была для меня официально закрыта. Агенты ОКО рекомендовали мне не пытаться восстановить отношения с Ленро Авельцем и начать строить жизнь «с нуля».

Я последовала их рекомендациям; правда, построить жизнь «с нуля» мне так и не удалось – все, кого я знала до «тихого восстания», внезапно испарились, и я осталась совершенно одна, без друзей и без врагов. Я много времени проводила с отцом, и эти десять лет летала к нему практически каждый месяц. Я понимала, как ему плохо – проигравшему и арестованному боевому генералу, из которого сделали преступника номер один и посадили в комфортабельную тюрьму.

После допросов, которые учинили ему в первые месяцы, отец стал никому не интересен – о нём словно забыли, и единственным человеком, кому было разрешено его посещать, оставалась я. Моё общество помогало ему, а его общество – спасало меня. Я находилась в депрессии, и только наши долгие разговоры помогали хоть как-то остаться на плаву.

Эти десять с лишним лет проплыли для меня как в тумане. Ничего значительного в моей жизни так и не произошло: я вышла замуж, развелась, пыталась заниматься благотворительностью, как мне рекомендовали, но ничего не вышло. Слова «дочь генерала Уэллса» преследовали меня, и если раньше они могли раскрыть любые двери, то теперь они их только закрывали.

Скажу честно, мою жизнь до знакомства с Авельцем интересной тоже можно назвать с натяжкой: я страдала от деспотии отца, причём до такой степени, что вышла замуж за первого попавшегося идиота. Никакого смысла в этой жизни не было, я сходила с ума от безысходности, не понимая, на что потратить жизнь, тихо увядая в тени отца. Явление Ленро Авельца стало проблеском: он осветил мою жизнь, с ним я испытала и любовь, и страсть, и глубочайшую ненависть.

Если бы Авельц не стал единственным живым существом, который остался мне небезразличен, я бы не стала собирать этот архив. Но так случилось, что в морозный и светлый вечер длинного полярного дня, спустя часов пять после того, как Акияма сняла его с должности перед ГА, я вновь – спустя четырнадцать, почти пятнадцать лет после нашей последней встречи – вновь увидела Ленро Авельца.

Я навещала отца, и мы говорили о какой-то чепухе, совершенно не ведая, что происходит в мире. Мы обсуждали, кажется, литературу – я привезла отцу биографию Габриэля Вилька, недавно изданную и официально одобренную Организацией. Отец вспоминал свои встречи с Вильком в Европе, и в этот момент в палату без предупреждения зашёл сотрудник клиники и сообщил, что к генералу Уэллсу допущен посетитель и он будет здесь в течение пяти минут.

Отец напрягся, но, сейчас вспоминаю, не особенно удивился. Он сказал, что согласен его принять. Я спросила отца, что это означает, на что он покачал головой и промолчал, а потом попросил меня, когда посетитель прибудет, дать им поговорить наедине. Интересно, решила я, значит, отец видится с кем-то кроме меня.

Я давно подозревала: отец периодически проявлял необыкновенную осведомлённость, и в ответ на мои расспросы отшучивался, что ему рассказал обслуживающий персонал. Я знала, что персоналу запрещено подробно беседовать с гостями клиники, но делала вид, что верила ему. Это та черта, которую я ненавидела в своём отце – и в Ленро Авельце: они оба любили и умели врать. Не потому, что им хотелось – нет, но потому, что оба сами решали, что и кому стоит знать – «для их же собственного блага».

Я и представить не могла, что пять минут спустя дверь палаты откроется, и я увижу Ленро Авельца. Последний, кого я ожидала увидеть, – это был он. Но вот дверь открывается, и там стоит Ленро, в чёрном костюме и в серой рубашке, с взъерошенными волосами, и опирается двумя руками на трость… Побледневший, но хитро улыбающийся, он входит в палату и учтиво кивает мне, а я – в шоке, я не могу вымолвить ни слова… Отец просит меня выйти. Он настоятельно просит меня выйти, и я подчиняюсь ему, я выхожу в коридор, закрываю за собой дверь и прислоняюсь к противоположной стене… Я сползаю по стене вниз, моё сердце бешено колотится, я глотаю успокоительные таблетки, которые ношу с собой последние семь лет.

Я вижу, что в конце коридора рядом с охранником из ОКО стоят ещё трое – телохранители Авельца, его верные курды. Значит, это он, это действительно он, подтверждаю я себе очевидный факт. Что же делать? Что ему сказать? Промолчать? Но сказать что-то надо… Ты годами, Ада, годами выдумывала, что скажешь ему при встрече, а вот теперь он здесь, и что… Ты ненавидишь его? Всё так же хочешь рассказать, как он предал тебя? Или хочешь обнять его, обхватить обеими руками, просить прощения, рыдать, умолять, чтобы он взял тебя с собой, хоть на край света?..