Смерть Ленро Авельца

35. Керро Торре: видеозапись интервью, выдержка

Нет, я никого не боюсь. Какого чёрта? Столько лет прошло, я теперь буду говорить, что думаю, и наплевать, что они скажут. Я работал в Ньюарке, когда косоглазая гувернантка учила её на горшок ходить. Я воевал с Джонсом, я строил Организацию. Они поливают меня грязью, но Армия Земли – я её сделал, Уэллса – я ездил арестовывать. Я никого не боюсь. Мне вообще плевать. Хотите об Авельце? Давайте об Авельце. Правильно, что вы ко мне пришли.

Торре сидит на открытой террасе своей виллы в эко-долине Сот-де-Чера-2, Испания, провинция Валенсия. Пока он был президентом Южной Америки, оппоненты из коренных латиноамериканцев успели прозвать его «монстром из Валенсии». Прозвище не соответствует действительности: Торре родился в Сеговии, а детство и юность провёл в Мадриде. В Валенсии он однажды выступал на митинге, и видео этого выступления собрало 40 миллионов просмотров и сделало его знаменитым. Теперь он обосновался здесь, в насмешку над своей кличкой – экс-генсек вовсе не чужд самоиронии.

Интервью он даёт ранним утром, только вернувшись с пробежки вокруг небольшого озера, на которое с террасы открывается умиротворяющий вид. Торре десять раз обежал озеро и пять раз переплыл, и теперь отдыхает, сидя в плетёном экологически чистом кресле в экологически чистом белом халате, подставив сохнущие длинные кудри и бороду накаляющемуся солнцу. Он пьёт экологически чистый кофе, только что сваренный служанкой, говорит бодро и уверенно, а загорелая кожа пышет здоровьем.

Не знаю, что имел в виду Авельц, когда писал, что Торре потолстел и облысел, перестал заниматься спортом и увлёкся наркотиками (5, «Война в Южной Африке»). Возможно, я чего-то не знаю, но сейчас у него на руке пластырь здоровья, тело подтянутое и стройное, а волосы ото лба до загривка – сплошная седая грива.

Он вальяжен, но резко отказывается от сигареты, принесённой служанкой, и признаётся, что уже давно пытается завязать – после ухода с поста генсека стрессов стало меньше и появилось время для работы над собой.

Я отлично знаю Авельца. Он ведь начинал у меня. После Аббертона, будь он трижды проклят, он пришёл сразу ко мне. Я руководил… как же оно называлось… Короче, мы искали способ пробить Армию Земли. Авельц рос у меня на глазах. Он был моим протеже. Я хотел, чтобы он и дальше работал со мной, но он предпочёл этого козла Уэллса. Романтика взыграла, Уэллс умел очаровывать молодых. Что я мог ему предложить? Разборки по бюджету? Агитацию? Гнусь политики верхних эшелонов? А Особый комитет, спецслужба, да, рыцари жучка и кинжала… Тайная полиция, пятая стража!.. Ну, он меня и кинул.

Я не сильно расстроился.

Авельц был непростым подчинённым. Ненавидел командную игру. И по горизонтали, и по вертикали. Не умел подчиняться. Безукоризненный исполнитель, но только если ему поручить нечто, за что он сам хочет взяться. Он никогда напрямую этого не говорил. Он предпочитал изъясняться с начальством намёками. Чтобы руководить Авельцем, эффективно руководить, нужно было эти намёки считывать. Но знаете что, я зам генсека, на мне двенадцать миллиардов землян, мне что, делать больше нечего, его намёки считывать?

У него всегда было своё ви́дение. И он патологически не мог воспринять твоё. Начальник ты, подчинённый, коллега – хрен ты его переубедишь. Команды для него не существовало. Обменяться информацией, спросить совета, ждать директивы – ни фига.

Если бы он умел играть в команде, он стал бы великим политиком. Если бы он умел прятать своё эго… Послушайте, я нежно люблю птенцов Аббертона, но ведь их там портят. Всех этих золотых мальчиков, Аббертон их ломает, впихивает какие-то невероятные объёмы информации, и это всё очень круто, но… Вот ты на него смотришь, и сразу понятно: о – Аббертон! Он идёт, у него крылья за спиной, костюм, ему двадцать пять, а он всё знает, он тебя презирает, хоть ты начальник, и коллег своих презирает, и всё ему уже надоело. Его гложет скука. Он-то знает, как всё изменить, но у него нет собеседников. Ну ладно, на равных он поговорит с сокурсниками, но они же все завистливые мизантропы, они не общаются друг с другом. И вот он один – такой крутой, ему даже не надо менять мир, мир сам меняется от его взгляда.

Вот такой был Авельц. Наглый. Борзый. Умный, скрывал, что наглый и борзый, но мы хоть и аббертонов не кончали, мы таких-то чуем за версту. Которым всё мало, понимаете?

И вот Авельц, ты даёшь ему поручение, и всё, он пропал, и ты хрен узнаешь, исполнил или нет. Может и исполнил, но по-другому, скажет: «Я так вижу». Как художник, ага? Он думал, политика – это искусство. А это ремесло, я считаю. Как на скотобойне, как в холодном цеху. Это разделывать туши. А Авельц считал, это рисовать или писать роман… Да, он ведь так и сделал из своей жизни роман, ага? Я, правда, не читал. Мне это не надо. Я и так знаю всё, что он там пишет.

Вот моя молодость, моя биография – нас-то с Мирхоффом ковала улица, митинги, нас ковала толпа. Первые покушения, а мы плевали, мы не брали охрану, денег не было, а полиция отказывалась. Уличная политика, бои без правил, право сильного – вот настоящая школа. Вот этого у Авельца не было совсем. Он вообще не понимал, как это, когда Уэллс таскал его в страны типа Афганистана, он психовал и пытался сбежать. Мне рассказывали, он так впервые и в Шанхай-то попал. Там митинговал этот Джонс, его тогда никто не знал, и нам нужен был там свой человек, чисто формально. Ну а Авельц сидел в Афганистане и из трусов выпрыгивал, чтобы только смыться оттуда… Что-что? Так начинаются его «Воспоминания»? Ну, видите как, я подтвердил их подлинность…

Значит, рассказываю сейчас крутую историю! И вы всё про него поймёте.

Теракт в Париже. Я предупреждал Вилька, что ситуация опасная, так нет же, он же тоже Аббертон, весь из себя герой, моралист… нет, я поеду, договорюсь… Хороший был человек. Искренний. Так вот, ублюдки его убили, мне говорят: господин генсек, идите в бункер, в бункер! – а я им: «Нет, друзья, я лечу в Париж», – да, вот так, каково – трус Торре, да? Я полетел в Париж тогда, так было надо.

И в самолёте я вдруг узнаю, что Авельца допрашивают ребята Синглтона в Белфасте. Я звоню Айре, говорю: Айра, что происходит? Он мне: Вильк написал перед смертью на стене, фамилию, я говорю: что написал-то? Айра мне: написал «Аве». Ну тут я засмеялся, Айра Синглтон – серьёзный человек, а перепугался, как школьник. BUG-14 – это психотропный препарат, он людей с ума сводит. Мало ли, что там Вильк написал…

Но я знал, что Авельц под меня копает. «Монтичелло», все дела. Ну ясно же, пост генсека – он слюни каждый раз пускал, как в кабинет Мирхоффа заходил. Но это нормально, это здоровое желание мужчины – поиметь весь мир, да? В общем, я всё знал, и, конечно, после Парижа мои акции полетели вниз. Всё рушилось к чертям. «Торре ошибся! Торре в жопе!» – вот так они заорали.

И я решил позвать Авельца. Встретиться с ним так, с глазу на глаз, переговорить. Я прилетаю в Ле-Бурже, мою машину выгружают, туда заводят Авельца. Я выхожу из самолёта – вокруг камеры – и сажусь в машину, как бы один, и по дороге мы говорим. Потом я выхожу, камеры уходят, Авельц исчезает. Спецоперация ОКО, ага.

Ну, я сажусь в машину – и вижу напротив сидит Авельц. На нём, ха, никогда не думал что такое увижу… спортивный костюм, серые штаны, свитер, какая-то куртка мешковатая… Белые кроссовки, обычные белые кроссовки на шнурках. Ну будто его с марафона сняли! И на ковре под ногами – песок, у него белые кроссовки в песке. И он сидит – растрёпанный, непричёсанный, ухмыляется. Я ему говорю: чё с тобой, переодеться даже не успел? Он мне: «Говорят, генеральный секретарь Торре увлекается спортом, к нему на аудиенции сейчас такой дресс-код ввели». Я заржал.

Говорю ему: Ленро, я знаю, что ты под меня роешь. Думаешь, ты такой умный, думаешь, я слепой, не вижу твой «Монтичелло», как ты подбираешься?.. Небось, уже и кандидата придумал на моё место. Он говорит: ну да, придумал. Я ему: кончай ломать комедию. Да, я не в лучшем положении, но ты меня знаешь. Я тебе без боя не сдамся. Он кивает. Я говорю – давай так: Синглтон хороший мужик, но он облажался с Парижем, я это призна́ю. Я иду на новый срок – я его снимаю, и ты – председатель ОКО. Что скажешь? Тебя там знают, ты ветеран, ещё Уэллс тебя туда прочил. Соглашайся. Да, может, я тебе не нравлюсь, но мы взрослые люди, я дам тебе коридор – будешь работать в коридоре, никаких проблем. Если Уэллс с Мирхоффом сработались, то мы с тобой и подавно будем дуэт столетия! Соглашайся давай.

А он качает головой – говорит, извини, Торре, но я не хочу ОКО. Я хочу вот эту машину. А мы сидим в моём «Буйволе», бронированный четвёртый «SOL», таких в мире пять штук, три за мной и две за Вильком.

Ну я заржал. Говорю: ну эту машину ты никогда не получишь, тебе никогда не стань генсеком, ты сам это знаешь, эта должность не про тебя.

А он говорит: ну что ты, Торре, генсеком буду не я.

Я говорю: а кто, познакомишь?

Он мне – так начальница безопасности Азии, Тэкера Акияма. И тут мне девятьсот сообщений приходит в машину, на все экраны, везде – включайте Сеть, включайте Сеть! Я включаю Сеть – и там стоит эта Тэкера, значит, стоит в Шанхае и поносит меня, сучка, рок-звезда!

Я говорю: ах ты сука, Авельц, ты вообще знаешь, что я её на безопасность согласовывал? Он говорит: знаю. А ко мне тогда пришли азиаты и говорят: вот хорошая девочка, спасла нам Китай, такая ответственная, горячая, люди её любят, может, назначим? Я говорю: да почему нет? Ну, говорят, она девочка Авельца. А я им – знаете что? Я им сказал: да идите на хер, Авельц мой мальчик. И её назначили. И она стартанула. Ну и не дурак ли я?..

Готов спорить: через полтора года, когда Акияма сделала его первым замом, он приказал подогнать себе именно эту машину.

Негодяй, чёрт возьми, вот так и поговорили! Он полетел поздравлять японку, а я похоронил Вилька – и Наблюдательный совет сразу взял меня за задницу. Якобы ОКО стал работать хуже, якобы злоупотребления полномочиями, якобы кризис, якобы Вильк на моей совести. Всё враньё. Помните такое – «Ночь сорока девяти»? В Большом театре люди тоже погибли от газа, правда, его там пустил спецназ. Ну и где расследование? Где обвинения? Вилька, конечно, расследовать! Генсек отвечает, на нём ответственность, а как же! А Мирхофф, Шанхай? Два миллиона трупов. И что, Джонс – новый Мао, всё такое. Где расследование? Где ответственность генсека? Арестовать Мирхоффа, арестовать Уэллса, Редди, Авельца, меня уж за компанию, всех в тюрьму! Ну и что, что Джонс жахнуть хотел по мировым столицам водородными бомбами? Тоже мне, отмазка!

Я не оправдываюсь. Мне не за что оправдываться. Я сказал – я уничтожу «Революцию-49»? Так я уничтожил. Этот ублюдок, Токко Меонг, их лидер, – мы его взорвали в Тибете, я отправлял самолёты, чтобы его взорвать. Глубокую Сеть я зачистил – все педофилы, всё лобби торговцев оружием и рабами, это они воняли, а мы их давили, давили и давить будем. Экономическая зима, падение рынков, стагнация, кошмар! – так надвигался циклический кризис, и это я спас мир от него, это я отказался прибегать к интервенциям, я оставил деньги в регионах, я отказался от планирования, как в Советском Союзе, и я спас свободный рынок, это я сделал.