Чертополох и золотая пряжа

3.2 Хижина под Холмом

Как только дверь распахнулась и в комнату просочились королевские особы с малой свитой, Айлин, не замеченная никем, выскользнула наружу. Обернулась, отметив, как кривится ее величество, рассматривая покои, запорошенные пеплом, и невольно хмыкнула:

«Интересно, как Мари объяснит все это?»

Но ждать развития событий не стала. Мало ли как через минуту судьба повернется: тень, кто приметит, или на плед наступят. Так что пока коридорные, вытянув шеи, с любопытством наблюдали за развернувшимся действом, дева поспешила вниз по лестнице.

Во внутреннем дворе замка, несмотря на раннее утро, бурлила жизнь: сновали слуги, шумела скотина. В распахнутые ворота въезжали конники. Судя по знаменам, рыцари с западного форпоста. Король Гарольд, не тратя времени, начал стягивать силы для борьбы с демоном.

«А тан Румпель в одиночку Наклави прогнал…» — мысли о Темном лэрде все еще обдавали внутренности кипятком. Айлин запретила себе думать о нем. А пока нужно выбраться из города и понять, что нужно той женщине, что дала клубок.

Протиснувшись в ворота замка, Айлин зашагала по узкому мосту, ведущему через ров в Бренмар. Город встретил толчеей, какофонией звуков, запахов и красок. Кругом сновали мелкие лоточники, раскрывали ставни небольших магазинов лавочники. Слышались звонкие удары молота о наковальню. Мальчишка мел мощеную улицу. Пожилая женщина тянула на веревке тощего осла. Под ноги Айлин кто-то выплеснул затхлую воду. Пряха едва успела увернуться и тут же юркнула в ближайший закуток сдернуть с себя плед. Быть узнанной она боялась меньше, чем растоптанной. Дальше идти стало проще. Единственное, что смущало, так это ощущение чужого пристального взгляда.

Айлин, не оборачиваясь, потянулась к поясной сумке. Нащупала несколько мелких монет, связку пуговиц, пару пряслиц и деревянный гребень – вот и все богатство.

«Нет, гребешок для города не годится, да и жалко собственноручно вырезанный. Его только в крайнем случае бросать. Медяшки тоже не подойдут, в скольких руках побывали. А вот пуговицы мои, личные, бронзовые, со старого платья срезанные. Расточительство, конечно, но друг так смотреть не будет, придется чем-то жертвовать», — сейкона разорвала льняную нитку, сжала пуговицы в кулак, прошептала над ними несколько слов, а потом резво бросила через левое плечо. Пуговицы рассыпались по мостовой и там, где они со звоном падали, появлялась пепельноволосая девушка в накинутом на плечи клетчатом пледе. Чужой взгляд заметался, спутался и, наконец, соскользнул. Айлин нырнула в толпу и не спеша зашагала прочь.

Из города удалось выбраться еще до полудня. Ворота были открыты, стража лениво грелась на солнышке, попивая из общей фляги ледяной[1] сидр. Воины расслабленно проводили одинокую фигурку, спешащую в сторону леса, и только начальник стражи своим цепким взглядом отметил, что девушка слишком хороша для такого простого платья. Отметил и тут же забыл.

Айлин добралась до леса и прислонилась к большой разлапистой ели, выравнивая дыхание. Это села близ родного селения были изучены на многие мили вокруг, а тут чужая земля. Да не простая. Бернамский лес - вотчина сидов.

— Лесной царь, прости, что без приглашения, — промолвила она, доставая из сумки лепешку и высматривая что-то в опавшей листве. Наконец нашла, вскрикнула радостно и положила угощение под хиленький росток ясеня. — Защити от Королевы сидов, уведи призрачных гончих, отвадь от болот. Без зла в сердце вступаю на твою землю.

Ясень затрепетал голыми веточками, качнулся и снова заснул, а сверху упала веточка рябины.

— Спасибо, — Айлин подняла ее, заткнула за пояс, вынула из сумки клубок и бросила на землю. Тот подпрыгнул и покатился разматываясь. Первый шаг дался с трудом, словно сквозь толстую воздушную стену пришлось пройти. Дальше стало легче. Лес зашелестел, заскрипел, раздвигая кусты, и ровная тропинка, устланная мягким мхом, легла под ноги. Много часов шла пряха, глядя лишь на алую нить пути. Но чем дальше она уходила от города, тем тревожней становились мысли. Отчего она не вернулась к отцу, а пошла неведомо куда? Доверилась служанке, которую знает меньше седмицы. Зачем взяла сидский клубок? Ведь каждый знает: дивным лишь бы заманить человека в чащу, а дальше заморочат или едой накормят, от которой собственное имя забудешь, или в танец утянут, и будешь плясать, пока замертво не упадешь. На что она повелась? На обещание встречи с матерью? А нужна ли той дочь после скольких лет молчания? Айлин почувствовала, как к горлу подбирается горечь.

«Проще было бы и дальше чтить ее как мертвую, чем смириться с мыслью о том, что она предпочла Холмы собственной дочери. А, быть может, у нее там вечно молодой и прекрасный сид есть? Правильно, к чему ей, бессмертной, стареющий мельник и дите-обуза? Но зачем тогда клубок дала?»

И чем мрачнее были мысли Айлин, тем сильнее смыкались лесные тени, тем путаней становилась дорога. «Может не могла она иначе, не смела? Ведь всякому действу свой черед нужен. А ответ на вопрос невозможно получить, не спросив. А вопросы эти не посмела бы задать ни мельникова дочь, ни королева Альбы. Но сможет кто-то иной. Я ж ни разу не задумывалась над тем, кто я на самом деле. Примеряла чужие мненья, как наряды, а теперь пришла пора содрать все лишнее и взглянуть на свой страх, как в зеркало?»

Словно в ответ на эти мысли вдалеке забрезжил тусклый огонек. Айлин потянулась к нему мысленно, приблизила и вскрикнула от удивления, когда перед лицом ее возникла большая деревянная дверь.

Каждый из племени богини Дану знал, где живет дочь Лесного царя. Хозяйка троп облюбовала холм, один их тех, что во время войны с Николасом был лишен магии и наполовину срыт. Построила небольшую хижину, да так хитро, что и не поймешь, где заканчивается человеческое жилище, а где начинается сид. Посмеялись бы туаты над такой прихотью, да вот видели, как возвращается жизнь в мертвый холм. Как зарастает изумрудной зеленью вершина, льется свет из окошка, на два мира дивно пахнет выпечкой. Да вот только тропы перед домиком спутались так, что ни одно существо не подберется близко без дозволения хозяйки.

Каково же было удивление сиды Эйнслин, когда поздним вечером в дверь ее жилища постучали. Женщина отложила вышивку и поднялась, торопясь открыть дверь.

Айлин барабанила со всех сил, и не поддержи ее сида упала бы, когда дверь распахнулась. А так с порога очутилась в знакомых с детства объятьях. Отстранилась, впитывая глазами забытые черты, и почувствовала, как медленно оседает на пол.

— Матушка… — Переживания последних дней, бессонная ночь и блуждание по запутанным тропам выпили силы до дна, и на новое потрясение их просто не хватило.

— Айлин! Девочка моя! – Эйнслин подхватила дочь, не позволяя той упасть, помогла добраться до кресла. — Как же так! Я же только час назад твоей служанке клубок отдала, — и взволнованные бирюзовые глаза, последнее, что увидела Айлин, уплывая в небытие.

Пробуждение вышло мягким. Скрипнула дверь, и Айлин очнулась. Не было ни легкой полудремы, когда тело уже готово к новому дню, а душа пребывает в объятьях сна. Не было ломоты и вязких минут непонимания, где ты и кто. Стоило проснуться, и Айлин явственно вспомнила события прошлого дня, свои метания в тумане и то, как очутилась там, куда шла.

Пряха открыла глаза, приподнялась и осмотрелась. Она уже не сидела в кресле, а лежала на мягкой, пахнущей луговыми травами перине, накрытая собственным пледом. В закрытые ставни настойчиво стучал ветер, просил войти. Но не найдя ни одной щели, полетел дальше, к приоткрытой двери.

— Ну, не стой на пороге, заходи, давай, все тепло выйдет!

Вновь скрипнула дверь, и в дом вошла большая черная кошка. С мокрой шерсти капала вода. Кошка вальяжно подошла к камину, уселась на круглый вязаный половик и принялась вылизываться. Дверь с грохотом закрылась.

— Да что же творишь, Айлин разбудишь! — вновь раздался из глубины дома женский голос.

Гостья перестала вылизываться и посмотрела на мельникову дочь. Убедилась, что та не спит, стряхнула влагу с шерсти и принялась расти.

Айлин, раскрыв рот, наблюдала, как увеличивается в размерах обычная с виду кошка. Сначала она стала с хорошего дворового пса, а потом и вовсе сравнялась по высоте с деревянным креслом, что стояло у камина. Айлин успела лишь моргнуть, а вместо кошки стоит спакона Тэрлег в синем плаще и мокрой шапке из меха черной кошки.

— Не спит твоя дочурка, — проскрипела ведьма, подвинула кресло поближе к камину, уселась в него и вытянула ноги. – Ты, Эйнслин, так дороги у своего дома по-перепутала, что никогда не знаешь, в какое время к тебе придешь, а главное, когда от тебя выберешься. Хуже, чем под Холм попасть. Там хоть законы времени незыблемы, а тут…

— Не ворчи, сестра, — пепельноволосая сида вышла в общую комнату и вытерла руки о передник. – Я бараний пирог испекла, как ты любишь, с элем. Поэтому снимай плащ и давай ужинать, — потом женщина повернулась к Айлин, мягко улыбнулась и кивнула, указывая вглубь комнаты. – Там, за занавеской, таз с чистой водой, обмоешься и присоединяйся к нам. Знаю, у тебя много вопросов, и не все они дождутся конца трапезы.

Айлин молча поднялась и последовала к умывальне. Вопросы, да, пожалуй, они и были, но после блужданий в тумане часть отпала, а часть перестала иметь значение. Буря в душе улеглась, и осталось только желание разыскать Темного Лэрда. Она сделает то, что он просил, назовет его истинное имя и поставит точку в их странной связи.

Вода освежила, придала сил и бодрости. Исходящий паром бараний пирог поднял настроение. На мгновение Айлин показалось, что она дома. Ведь «дом» — это не стены, это родные люди, дарующие нам свое тепло и заботу. «Дом» может быть даже просто объятьями. Не выдержав, Айлин подошла к сидевшей сиде и обняла ее. Сжала, словно страшась, что та исчезнет.

— Девочка моя, — Эйнслин не выдержала, приникла к дочери, глотая соленые слезы, — как же я скучала!

— Скучала, — эхом повторила Айлин, — и все равно оставила нас, — сказала и сама удивилась тому, что в голосе не было упрека, только обозначение сделанного.

— Я не могла иначе, — отозвалась сида. – Садись, ешь, я все тебе расскажу.

И Айлин послушалась. Села, отломила себе кусок румяного пирога, обмакнула его в густой жирный бульон и принялась есть, слушая невероятный рассказ о короле Николасе, объединителе земель, о его детях, женах и борьбе с сидами.

— Вот так и вышло, что мой родной отец был в первую очередь королем, а Николас - любящим супругом. Несовпадение этих двух идеалов и привело к войне. Каждый хотел обвинять. И ни один не желал слушать, — закончила Эйнслин тогда, когда первые лучи солнца протиснулись в комнату сквозь запертые ставни.

— Пойду, отворю окно, — проскрипела сейдкона Тэрлег, а Айлин задумчиво посмотрела на мать.

— Выходит, король Николас расплатился тобой, как первым дитем, за помощь сидов, и ты дочь Лесного царя, правителя сидов и королевы Давины, а я его внучка?

Эйнслин кивнула. А Айлин, сомкнув брови, продолжила: