Миланский вокзал

41 час с момента исчезновения

– Кардо, какой сюрприз! Проходи, присаживайся. Не стой там как вкопанный!

По тому, с какой готовностью Вентури пригласил его войти, Меццанотте понял, что он уже все знает.

– Я только что пообедал, но если ты голоден, я попрошу Терезу приготовить что-нибудь для тебя, – сказал Дарио, следуя за Рикардо по коридору и указывая на свою пожилую домработницу, мывшую посуду за дверью кухни.

– Нет, спасибо.

Последнее, что он ел, была половина сэндвича накануне вечером в отделе, но Меццанотте сомневался, что комок в груди позволит ему проглотить хоть какую-нибудь еду.

– Тогда кофе?

Меццанотте кивнул. Приветствовалось все, что помогало ему бодрствовать и действовать еще какое-то время.

– Тереза, принесите нам два кофе, пожалуйста.

Они вошли в гостиную как раз в тот момент, когда меланхоличная и пронзительная мелодия, которую Меццанотте услышал еще на пороге квартиры, усилилась, превратившись в раздирающий крик боли страдающей души.

Подойдя к проигрывателю, Вентури остановил его, подняв рычаг так осторожно, как это было необходимо, чтобы игла не оставила ни малейшей царапины на пластинке. Затем взял диск в руки и с религиозным благоговением опустил его в конверт.

– «Незаконченная» Шуберта, дирижер Тосканини. Редкая запись пятидесятых годов, – сказал он и поставил пластинку обратно на полку, показав обложку Меццанотте, который тем временем опустился на одно из медно-кожаных кресел.

Даже в этом неформальном домашнем наряде заместитель квестора выглядел, как всегда, безупречно. Выглаженные джинсы и футболка-поло идеально сидели на его худощавой фигуре, в короткой стрижке не было ни единого изъяна.

Дарио Вентури. Монах. Ни семьи, ни женщин, ни пороков, ни забот. Суровая и безукоризненная жизнь, в которой, казалось, есть место только для работы. Никаких отвлечений, ни одного неверного шага, что позволило ему сделать необыкновенную карьеру, которой все завидовали. Насколько знал Рикардо, в его жизни был только один момент слабости, когда много лет назад он влюбился в Ванессу Фабиани, которая, однако, предпочла его друга и коллегу Карадонну, но Вентури быстро справился с этим, оставшись в хороших отношениях с ними обоими. Меццанотте хотел бы обладать хотя бы унцией его непробиваемого спокойствия и ясного рассудка, но он был больше похож на Томмазо Карадонну: импульсивный и беспокойный, горячая голова.

– Тебе уже сообщили, как я полагаю, – произнес инспектор, как только Тереза, поставив небольшой поднос на низкий столик перед ним, удалилась.

– Да, – согласился Вентури, устраиваясь на диване и беря с подноса один из двух кофе. – Плохи твои дела, Кардо. Я не знаю, что…

– Я пришел не ради себя, – перебил его Рикардо, желая сразу же развеять все недоразумения. Затем схватил другую чашку и одним глотком проглотил ее содержимое. – Что ты знаешь о деле Кордеро?

– Дочь пропавшего предпринимателя? Все, что нужно знать. Утром я должен был сообщить квестору по телефону об этом деле.

– Я здесь не ради того, чтобы просить тебя говорить о моем отстранении или о чем-то подобном, Дарио, – повторил Меццанотте, а затем продолжил проникновенным тоном: – Я считаю, что Де Фалько и этот следователь прокуратуры Тафури совершают ужасную ошибку. Ты должен убедить их, чтобы Лауру Кордеро искали в недрах подвалов вокзала. Сейчас, немедленно. Поступившее недавно требование выкупа… я не знаю, кто и зачем его написал, но уверен, что оно ложное. Я подозреваю, что Кордеро забрал человек, которого я разыскиваю, тот, который убивает животных на станции, а несколько дней назад пытался украсть ребенка. Если я прав, то к тому времени, когда они это поймут, будет уже слишком поздно. У этой девушки остались часы – если не минуты. Нельзя упустить ни одну из них.

– К сожалению, я боюсь, что это невозможно…

– Пожалуйста, попробуй поговорить с ними; может быть, они тебя выслушают. – Голос Меццанотте надломился, выражая все его страдания. – Если мы не предпримем что-нибудь в ближайшее время, ее ждет ужасная смерть…

– Проблема в том, что я уже много раз ставил себя в затруднительное положение ради тебя, Кардо. Ты даже не представляешь, как на меня давит необходимость отпустить тебя из-под своего крыла…

– Но я же не ради себя прошу помощи! – почти кричал Меццанотте. – Это касается Лауры; я больше ничего не могу сделать, чтобы спасти ее…

Вентури поднял бровь, услышав, как он назвал девушку по имени, но не стал задавать никаких вопросов на эту тему.

– Всем тут же станет ясно, от кого в действительности исходит это предположение, – он развел руками. – Думаешь, Де Фалько не поймет сразу, кто за этим стоит? Как ты думаешь, как он это воспримет? Когда я разговаривал с ним, Де Фалько упомянул о твоих неоднократных попытках вмешаться в расследование. У меня сложилось впечатление, что он тебя подозревает… – Вентури сделал паузу, затем продолжил нарочито обнадеживающим тоном: – В любом случае, у заместителя комиссара вспыльчивый характер, но он знает свое дело. Если он убежден в подлинности письма, то, скорее всего, твои опасения беспочвенны. Ты увидишь, что все закончится хорошо.

– Неужели ничего нельзя сделать? – настаивал Меццанотте, его голос понизился до умоляющего шепота. Лучи последнего шанса угасали на глазах, погружая его в беспомощность и уныние.

– К сожалению, сейчас ты в большой опасности. И это главное, о чем тебе следует беспокоиться. Твоя репутация и так уже была сильно подпорчена. Если б не фамилия, которую ты носишь, и не моя защита, скорее всего, тебя уже лишили бы лицензии. Чем ближе суд, тем больше недовольства и нервозности в квестуре, причем не только среди личного состава, но и на самом верху. Это отстранение было для тебя нежелательным. Теперь ты действительно на краю пропасти. Один маленький шажок – и всё.

– Что ты имеешь в виду?

– Разве ты не понимаешь? Если б на тебе уже не было формы, когда ты выступал в качестве свидетеля, это был бы удар по обвинению, его позиции были бы ослаблены… Кардо, я помогал тебе всегда, когда мог. Кроме того, ты знаешь, что с тех пор, как в восемьдесят первом году твой отец был тяжело ранен во время покушения, заказанного Эпаминондой, я обещал твоему отцу, что, если он не выживет, я позабочусь о тебе. И после его смерти сдержал это обещание. Но на данный момент у меня связаны руки. Даже я уже ничего не могу сделать.

– Ты хочешь сказать, – выпалил Меццанотте, вскакивая на ноги, – ты хочешь сказать, что они могут воспользоваться этим, чтобы избавиться от меня раз и навсегда?

Слишком беспокоясь о Лауре, он не подумал о том, какие последствия может иметь для него отстранение, – и вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног. Поступление на службу в полицию было его единственным выходом. Это позволило ему придать порядок и смысл своей жизни, прервать, пока не стало слишком поздно, саморазрушительный дрейф, в который он погрузился. Он вложил в эту работу всего себя. Если у него отнять это, что останется?

Вентури, в свою очередь, поднялся и встал перед ним.

– Я не хочу скрывать от тебя этого, Кардо, – сказал он, положив руки ему на плечи, – но, боюсь, тебе лучше начать привыкать к этой мысли. Ты пытался, ты старался изо всех сил, я знаю, но, может быть, это был не твой путь…

Рикардо не чувствовал себя так с тех пор, как был ребенком, лишенным привязанности и одобрения отца: неадекватным, непонятым, отвергнутым. Он боролся за то, чтобы избежать этого состояния, совершая ошибку за ошибкой и расплачиваясь за них собственной шкурой. Он думал, что навсегда оставил это в прошлом, но вместо этого все вернулось на круги своя…

Меццанотте уже забыл, когда в последний раз плакал – ему не удалось сделать это даже на похоронах отца, – но в этот момент он понял, что его глаза полны слез.

– Что мне делать, если меня выгонят? – простонал он. – У меня больше ничего нет. Только полиция, только это… только это…

Сотрясаемый рыданиями, Рикардо бросился на грудь Вентури, который заключил его в объятия. Он плакал долго и сильно. Из-за Лауры, из-за отца, из-за себя, из-за всего…