Обычные командировки

По пути в институт Сомов забрел в сквер. В летнем кафе посетителей оказалось мало. Он взял бутылку нарзана, двойную порцию мороженого и уселся за дальний столик под брезентовый тент. На спинку стоящего рядом стула повесил пиджак и медленно стал слизывать с ложки мороженое, запивая минеральной водой. В этом кафе он часто бывал с Леной. И сейчас ему было тоскливо от того, что ее нет рядом. Поссорились они глупо — из-за этой хорошенькой пианистки, которая и не нужна была ему вовсе. Ухаживать за ней он начал просто так, хотел лишний раз удостовериться в своем мужском обаянии. А Лена приняла всерьез, обиделась. Направили ее в областную прокуратуру следователем, но, когда она узнала об этой пианистке, сама напросилась в дальний сельский район. Со дня ее отъезда прошло почти полмесяца, а ему кажется, что чуть ли не полгода. В тот день она пришла к ним домой, как обычно, как приходила в течение последних двух лет. Казалась веселой, шутила с отцом, помогала матери готовить ужин, а перед самым уходом объявила, что завтра уезжает работать в районную прокуратуру. Отец сообразил, что у него с Леной что-то не так, но промолчал, а мать все приставала с расспросами: отчего да почему? Николай пошел ее проводить, и они до рассвета просидели на бульваре.

— Ты же знаешь, Коля, что я тебя люблю, — негромко, без всякой позы говорила Лена. — Но что-то у нас с тобой не клеится. Да и нужна ли я тебе? Иногда кажется — не только я, вообще тебе никто не нужен. Самолюбие в тебе непомерное. Всегда, везде, в любых ситуациях убежден в своей непогрешимости, исключительности какой-то. А мне это горько видеть. Устала я. Так что давай пока расстанемся. Время покажет...

Так и уехала, даже не разрешив проводить. Ну и что? Разве плохо иметь самолюбие? Разве это не мужская черта? Разве успех, удача не связаны с самолюбием? А разве исключительные личности лишены самолюбия? Скоро, Леночка, ты и сама со мной согласишься.

Костя Терентьев, секретарь комитета комсомола управления, пододвинул Сомову стул, сам сел напротив и стал рассматривать комсомольский билет Николая.

— Где это ты умудрился летом зарабатывать такие деньжищи?

— В студенческом строительном отряде. Платили здорово, — спокойно ответил Николай. — Наш отряд три лета подряд на Камчатке работал. Два раза я комиссаром ездил.

— Значит так: ты поначалу присматривайся, привыкай, а потом мы тебе дадим поручение. Комсомольцы уголовного розыска в основном ведут работу в оперативно-комсомольских отрядах райкомов комсомола.

— Я самбист. Есть разряд. Вот если бы комсомольское поручение совместить со спортом.

— Самбо у нас Чельцов занимается, старший инспектор OBXCG, не знаешь такого?

— Немного знаком, — усмехнулся Сомов. — Да тебе Чельцов о нашем знакомстве сам расскажет.

— Заходи в комитет, а если срочно понадоблюсь и здесь не застанешь, найдешь в штабе. Спросишь старшего инспектора Терентьева. Я ведь раньше тоже в уголовном розыске работал, могу при случае и помочь. Так что заходи.

В детстве Коленьке Сомову жилось совсем не просто. Он был младшим в семье, всеобщим любимцем. Мама даже бросила работу, чтоб заняться его воспитанием. С шести лет он стал учиться музыке. Учительница, приходившая к ним на дом, не переставала восторгаться его слухом и музыкальностью. Еще до школы мама записала Коленьку в детский спортивный клуб, и ему пришлось заниматься еще и гимнастикой. Учился он легко, без всяких усилий, его считали чуть ли не самым способным учеником, ставили без конца в пример. Ни один школьный утренник не обходился без того, чтобы Коленька не сыграл на пианино одну-две пьески. На соревнованиях он вместе со старшеклассниками отстаивал спортивную честь школы. Родители — особенно мать — не нарадовались на своего последненького. Знакомые и знакомые знакомых ставили его в пример и считали «золотым мальчиком». Николай и сам начал верить в свою исключительность. Как-то исподволь у него выработалось чуть снисходительное отношение к тем другим, «непервым». Правда, из-за своей исключительности ему частенько приходилось терпеть неприятности. Ребята со своего же двора нередко колотили удачливого гимнаста, когда он возвращался с тренировок с аккуратным чемоданчиком в руках. Были случаи, когда в школе ему устраивали «темную».

В четырнадцать лет Николай бросил музыку, поняв, что пианист из него выйдет только для домашнего употребления, и отказался от гимнастики, хотя имел уже юношеский разряд. Там же, в спортивном клубе, перешел в секцию самбо. Ему вдруг захотелось быть сильным. А самбо давало возможность одолеть своих недругов — уличных ребят, которые все чаще его поколачивали и называли зубрилой, маменькиным сынком и слюнтяем. И очень скоро, через год или полтора, Сомова перестали задевать все те, кто раньше мог его толкнуть или ударить. Теперь из школы он возвращался гордый, довольный, с высоко поднятой головой: желающих с ним схватиться не находилось.

Тренировки по самбо подсказали Николаю Сомову правило: если хочешь выиграть бой, изучи противника, найди у него слабое место и тогда мгновенно действуй. Утвердившись в этом правиле на спортивном ковре, Сомов стал пользоваться им и в жизни. Нащупав, скажем, слабое место у преподавателя или лектора, часами просиживал в библиотеке, досконально изучая ту или иную тему, а потом на семинарах задавал трудные вопросы, вгоняя в краску не всегда глубоко подготовленных преподавателей. В конце концов это правило — бить по слабым местам — стало жизненным кредо Николая Сомова и очень способствовало его самоутверждению. Вот и сейчас, изучая дело, ожидая обещанного прихода своего начальника, он рассчитывал отыскать слабые места и в деле, и в характере майора.

— Ну вот, едва вырвался, — с порога объявил Фролов и протянул Сомову стопку чистых картонных карточек.

— Возьми. Есть идея. Когда будешь читать дело, заводи отдельные карточки на каждого подозреваемого. Указывай не только фамилию и имя, но и адрес, год рождения, страницы дела, кто производил проверку и в каком томе находятся документы об окончании работы. Потом мы вместе с тобой обсудим, достаточно ли глубоко произведена проверка, и решим, к кому есть смысл возвращаться, а к кому не стоит. — Фролов встал, прошелся по кабинету, вздохнул. — Знаешь, Николай, со вчерашнего дня не могу избавиться от мысли, что зря навязали тебе это дело. Скажи прямо, если ты и сам такого же мнения, пойду к начальнику отдела, скажу, что погорячился, а тебя прикреплю к Перцову, умному, опытному инспектору. Поработаешь с ним на свежих делах. Набьешь руку и, может быть, через год или даже через полгода возьмешься за «Тайну».

Перед Сомовым промелькнуло смеющееся лицо цыганистого Кузьменко. Николай представил, как завтра после пятиминутки этот Кузьменко и другие будут смеяться, узнав, что новичок занимался «Тайной» только сутки и упросил начальство дать ему работу попроще. Николай вытащил из пачки сигарету, не торопясь размял ее и, не закуривая, посмотрел Фролову прямо в глаза.

— Знаете, Алексей Иванович, я ведь подумал, что вы мне это дело поручили специально для того, чтобы я на нем опростоволосился. И тоже размышлял, не стоит ли мне от него отказаться. — Сомов встал, прикурил сигарету и, затянувшись, выпустил в сторону от Фролова струю дыма. — Так вот. Прошу оставить дело за мной. Как-то нехорошо получается: объявили схватку, вышел на ковер и, даже не поздоровавшись с противником, сдался. Тут и гадать нечего — сдался со страху.

— Ну, подорлик, смотри. Я ведь тебе от всей души предложил.

— Поработаю, Алексей Иванович.

— Тогда так: со всеми вопросами, не откладывая, ко мне. В любое время.

Фролов ушел, а Николай, закурив новую сигарету, подошел к окну. Только что политая улица поблескивала вымытым асфальтом, жара спа́ла. Николай представил, как сейчас вольно дышится на речке, около их садового участка и отец, наверное, уже начал таскать ведрами воду для поливки цветов. Интересно, а что сейчас делает Лена. Эх, Леночка, Леночка...

Открыв первый том, где вчера вечером оставил закладку, он прочел справку, обобщавшую первую неделю работы после убийства. Она была написана общими, казенными фразами: «Принятыми мерами розыска преступники не обнаружены... Розыск лиц, близко знающих семью Яковлевых, положительных результатов не дал... Что похищено при ограблении, не установлено...»

Дальше шло заключение судебно-медицинской экспертизы, в котором подробно описывались ранения, нанесенные Яковлевым. К справке были приложены три контурных анатомических рисунка человеческой фигуры и на них отмечены красным карандашом повреждения.

Николаю захотелось побывать в бывшей квартире Яковлевых, чтобы на месте понять, как действовали преступники, попытаться выяснить, сколько же их было? Один, два? А может, больше? Почему жертвы не оказывали сопротивления? Он сделал первую запись в блокноте: «Разобраться с механизмом повреждений Родиона Силыча и Людмилы. Поговорить с экспертами. Почитать криминалистику, выяснить на кафедре, что можно узнать по этим ранениям о преступниках: рост, силу, возраст. Узнать, могли ли разные лица нанести одинаковые ранения Родиону Силычу, Людмиле». Отложив блокнот, Николай стал размышлять: кто же такие эти бандиты? Нужно быть зверем, чтобы хладнокровно, под музыку убить двух и пытать третью... А может быть, был один? Искали группу, а преступление совершил одиночка — кровожадный бандюга, сумевший расправиться со всей семьей? Представив себе всю эту жуткую картину, Николай почувствовал, как мурашки пробежали по спине. Он закрыл окна, прошелся по кабинету и усилием воли заставил себя снова приняться за документы. Прочитав несколько писем-ориентировок, разосланных в МУР, в милицию союзных республик, в которых излагались подробности преступления и просьба искать преступников, принялся за следующий том.

Второй том открывался подробной биографической справкой о семье погибших. Оказалось, что Родион Силыч Яковлев родился в 1888 году в селе Старицы Озерного уезда. Большое торговое село стояло на людном тракте. Ежегодно в Старицах проходило по нескольку ярмарок. Отец Родиона — Сил Яковлев вел кожевенное дело, держал водяную мельницу и занимался скобяной торговлей. В 1912 году он умер, завещав перед смертью все свое имущество единственному сыну. Вскоре Родион женился и вместе с молодой женой — Марфой Ильиничной, в девичестве Шутовой, продолжал дела. В империалистическую войну он ушел на военную службу. Пока воевал, хозяйством правила Марфа вместе со своим дальним родственником — Спиридоном Драгиным. В 1916 году Родион вернулся в Старицы с покалеченной ногой. Продал лавку, кожевенную мастерскую, а мельницу подарил или передал на каких-то условиях Спиридону Драгину, и тот продолжал жить в Старицах. В 1928 году этого родственника осудили за покушение на убийство председателя сельского Совета. Сначала приговорили к расстрелу, но потом заменили десятью годами. Отбывал он наказание в Сибири, да так там и остался... Родион Силыч со своей семьей в 1924 или в 1925 году куда-то уехал, а в 1933-м появился в их городе. Купил небольшой дом. В конце пятидесятых годов, когда начали застраивать город, дом их снесли, а взамен дали квартиру. Родион Яковлев работал в потребительской кооперации заготовителем, заведовал складами, а перед самой пенсией был инспектором по кадрам. К работе относился добросовестно, спиртных напитков не употреблял. Жил скромно. Ушел по возрасту на пенсию за пять лет до гибели, года два не работал, а потом устроился сторожем в научно-исследовательский институт. Марфа Ильинична Яковлева не работала. Их дочь, Людмила Родионовна, родилась в 1915 году, окончила медицинский институт. На последнем курсе вышла замуж за своего однокурсника — будущего врача-хирурга. По настоянию отца оставила свою фамилию. В 1939 году у нее родилась дочь Полина, но в детском возрасте умерла, а в самом начале Великой Отечественной войны погиб муж. «Может быть, это муж Людмилы? Мстит им за что-нибудь?» — мелькнула мысль у Сомова, но дальше в деле оказался ответ Главного управления кадров Советской Армии, подтверждавший его гибель.