Тень

Теперь, вспоминая тот допрос, Паша сидит дома, пьет чай, думает о трагической судьбе Полины, о таланте следователя Морозова.

Какую огромную работу проделал Морозов в кратчайшие сроки. И попутно раскрыл преступления в колхозе «Мотор».

Помнит Егоров, как пришли они с Морозовым к Петухову. Встретил он их на вид приветливо. Встал из-за стола, сам придвинул стулья, усадил. Глядел внимательно. Волновался, но умело скрывал это. Только глаза выдавали. Прятал он их, не смотрел прямо.

— Раз зашли, видно, помощь моя понадобилась. Пожалуйста, всем, чем могу, готов помочь.

— Помощь что, — Морозов достал из портфеля папку и положил ее на стол, — вот прояснить некоторые вопросы нужно.

— Пожалуйста, слушаю вас.

— Что вы думаете, Николай Васильевич, по поводу пожара в Орвае?

— А что я могу думать? Думаю, какой ущерб нам он нанес, думаю, как потери возместить, ведь с этого бандита что теперь возьмешь.

— С какого бандита, кто это, кого вы имеете в виду?

— Известно кого, Комарова. Хорошо, что задержали его, а то бы он весь колхоз спалил.

— А почему вы так уверены, что это Комаров сделал?

— Да кому же еще? На других и подумать совестно.

— Мы ведем у вас следствие по нескольким делам, — Морозов положил руку на папку. — Убийство Полины Зотовой — одно дело, поджог — другое. Связать их вместе трудно, хотя и возможно. Но нас сейчас другое интересует. Как вы думаете, не связан ли этот поджог с ранее выявленными в вашем колхозе махинациями на ферме, теми, которыми народный контроль пытался заниматься, но, к сожалению, неудачно.

— Позвольте! Минуточку, — Петухов протестующе поднял руку, — почему это махинации? О чем именно вы говорите? У нас хозяйство большое, всякое может быть, недостатки определенные... Хотя и достижения есть, слышали, надеюсь... Но зачем же так сразу ярлыки вешать. Махинации... Это еще доказать надо.

— Для этого мы и приехали, — жестко сказал Морозов. — Правильно, доказать надо. И определить ответственность каждого.

— Я с себя ответственность не снимаю, — торжественно проговорил Петухов, — на то я и председатель. Я за все в колхозе в ответе.

— Правильно, — спокойно подтвердил Морозов, — вот и давайте о вашей ответственности поговорим. Нами выявлено, что бригада армянских шабашников работала у вас, используя ворованный цемент и шифер, и что этот вопрос был поставлен в райисполкоме.

— Был поставлен, был, — засуетился Петухов. — Но ко мне какие претензии? Если воровали, нужно было дело уголовное завести. А его не было. Путаете вы что-то, товарищи следователи.

— Да нет, не путаем, — Морозов открыл папку и протянул Петухову несколько машинописных листков, — вот выписка из решения райисполкома о нецелесообразности, для первого раза, привлекать к уголовной ответственности депутата Петухова, председателя передового колхоза. Было дело, просто вас кто-то прикрыл, не дал делу этому хода. Так что прошу вас, пока прошу, дать четкие разъяснения по этому поводу.

Петухов явно был выбит из колеи. Он заметно присмирел, не позволял себе больше повышать голос и руководяще жестикулировать. Согласно кивая, он попросил Морозова поговорить об этом наедине.

— Не понял вас, Николай Васильевич! — голос Морозова звучал твердо и сурово, — почему это мы должны что-то скрывать от сотрудника милиции, участкового инспектора, который непосредственно расследует дело.

— Если бы расследовал как положено, я бы не возражал, — заюлил Петухов, — нет у меня к нему доверия. Собрал вокруг себя разных смутьянов, жалобщиков, сам пишет всюду.

— Ну зачем же так, Николай Васильевич! Несправедливо это. Действительно, Егоров молодой, опыта у него еще маловато, но человек он порядочный, честный, за дело душой болеет. Не может мириться с тем, что вы тут наделали. Я оросительную систему имею в виду. Такие деньги по ветру пустили! Егоров хотел разобраться, виновных найти, а вы не дали этого сделать.

— Как это не дал, — заволновался председатель, — я лично ему благодарность выразил.

— Одной рукой благодарил, а другой — телефон накручивал в райисполком да в управление милиции, — подхватил Морозов.

— Из-за ваших звонков, знаете, наверное, что получилось, — продолжил он. — Хорошо, что Егоров посмелее и почестнее оказался, чем вам всем хотелось бы. А ушел бы он, как предлагали, «по собственному желанию», тогда все тихо, спокойно: и дело Зотовой закрыто, и преступник на свободе, и система для орошения продолжает мирно ржаветь, и колхоз в передовиках, и председатель его в почете, — все это Морозов произнес на одном дыхании, громче и резче, чем обычно.

— Ну, с этим мне все ясно, — продолжил Морозов, — теперь о другом скажите. Как это вы ухитрились государственные планы по сдаче мяса выполнить за счет приписок? Про телят «неучтенных» расскажите, про коров, которых скрывали на ферме, а молоко от них показывали как перевыполнение плана.

— Не скрою, были нарушения. Но и меры я принял срочные. Нарушители выявлены, от работы отстранены.

— Это вы про Березкину говорите?

— Да, и не только про нее. Все, кто заслужил, наказаны.

— Все ли? — Морозов наклонился к Петухову и посмотрел на него в упор.

— Все, конечно. У нас с этим делом строго. Дело ясное.

— Ясность была в тетради Полины Зотовой, которую вы взяли у председателя сельсовета. Где эта тетрадь?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — глаза Петухова злобно сверкнули. — Кто это видел, кто может доказать? И вообще, наш разговор затянулся. Меня ждут дела.

— Тогда последний вопрос, — Морозов начал застегивать портфель. — Как вы думаете, заслуженно ли колхоз получал классные места, знамена, а вы сами — различные награды, в том числе и правительственные?

— Вы что, — голос Петухова зазвенел металлом, — сомневаетесь в решениях правительства на этот счет? Да есть ли у вас право так говорить со мной?

— Есть. Когда нарушается закон, когда воруют и обманывают, у меня есть право не только говорить, но и действовать. И я действую. Я понимаю, что с такими, как вы, будет нелегко, что начальники разного ранга будут вас защищать и поддерживать. Но я уверен в своей правоте, на моей стороне закон, а это — главное. И еще хочу сказать, — Морозов повернулся к Павлу и жестом попросил его выйти. Потом он коротко передал Егорову содержание своего разговора с Петуховым наедине. Есть в прокуратуре материал об участии районного начальства в махинациях Петухова, об их стремлении любой ценой иметь передовой колхоз, прославиться в республике. Но это, как сказал Морозов, дело будущего.

«Что ждет нас? — думает Павел, вспоминая последнее событие. — Но почему «нас»? Меня. Хотя нет, я уже не один. Рядом Максим Березкин, Аля, Лиза, председатель сельсовета Савин».

Если бы не они, Павлу пришлось бы гораздо труднее преодолеть высокие и сложные преграды, которые воздвигли перед ним Петухов, Лавров и другие, большие и малые начальники, привыкшие видеть в районе свою личную вотчину, старающиеся любой ценой не всколыхнуть застоявшийся, покрытый ряской кажущегося спокойствия и благополучия водоем их жизни и деятельности. Но, видимо, пришла пора разогнать застойные воды.

По письму Максима Березкина из столицы прибыла комиссия, разбирающаяся в причинах плохой работы мелиораторов. Есть надежда, что удастся спасти хотя бы часть оросительной системы, на которую махнул рукой председатель колхоза — Губернатор-Петухов.

Сегодня, зайдя в сельсовет, Егоров услышал: Максим Березкин просит разобрать на партийном собрании свое персональное дело. Он считает себя виновным в том, что как член ревизионной комиссии не проявил должной принципиальности и настойчивости в устранении недостатков. Об этом рассказал Егорову председатель сельсовета Савин.

— Чую, Павел Евдокимович, большой бой разгорается. Приходите, собрание открытое...

«Что ж, повоюем», — сказал себе Паша.

Вечер. В небе зажигаются первые звезды. Поглядывая в окно, Паша повязывает новый галстук. Он в белой рубашке. Брюки отутюжены так, что о стрелки, кажется, порезаться можно. Он причесан, побрит, подбородок приятно пощипывает одеколон. В руке сверток, перевязанный красивой лентой.

Кто-то стучит в дверь.

— Войдите, — громко говорит Паша.

Дверь открывается, в нее заглядывает пушистая девичья головка.

— Лиза?

Дверь захлопывается. По ступеням крыльца быстро-быстро стучат каблучки убегающей девушки.

— Лиза! Погоди!

Паша бросается догонять ее. По дощатому тротуару мечутся пятна от раскачивающихся фонарей. Паша обгоняет Лизу, встает перед ней.

— Куда же ты? Что случилось?

Она пытается обойти его.

— Пусти! Я тебе не мешаю, и ты не задерживай...

— Но ведь ты заглянула сама...

— Было такое.

— Что же теперь убегаешь?

Эх ты, Паша, Паша... Психолог! Посмотри ей в глаза. Неужели тебе ничего не понятно? Спроси у стучащего гулко собственного сердца. Обещал ведь сегодня зайти к ней в медпункт? Она ждала. Вся измучилась. Не дождалась и решила: снова дела у Паши. А он, оказывается, дома. Принаряженный, веселый, собирается куда-то. В руках — таинственный сверток.

— Глупышка! Да это тебе!

— Ой, книги! Спасибо...

— Говорила, что в институт думаешь поступать. Вот и привез учебники. Готовься.

— Избавиться хочешь? В город учиться уеду, а ты — на свидание к Але Березкиной? — сердито говорит Лиза.

— Заочно поступай...

Паша берет ее за руку. Она не отталкивает, не отстраняет его.

— Ты хороший... Я верю тебе.

Ее волосы пахнут ромашкой.
1983-1985 годы