Набат

«Как же запастись советом выжить?» — хотелось спросить Судских. Тогда он поступил иначе:

— Ты сохраняешь нас, мы оберегаем тебя, Сущего.

— Правильно. Не молитесь только на один уголок возлюбленный. Я ведь не только могу повелевать указующим перстом, но в носу им ковыряться тоже удобно, — услышал Судских, и огоньки на табло сбежались в отцовскую улыбку с оттенком превосходства.

— Я понял тебя, Сущий, — ответил Судских. — Власть над Сущим дается тем, кто не творит идолов. Никакая религия не даст превосходства над другими народами.

— Ты все правильно понял. Архангел Михаил прав по-своему, он — меченосец, мой меч против козней Аримана, а тебе надо стать щитом. Отправляйся. Мне пора излечивать свою нечаянную рану. Помогай мне, — услышал Судских голос, вызывающий сочувствие, а огоньки слепились в милую физиономию Альки Луцевича. Она не исчезла вдруг, пока Судских, кувыркаясь, летел в ослепительно сияющем пространстве и кристаллики впивались в кожу до боли, он морщился, кряхтел от острых ощущений. Боль стала нестерпимой, и Судских открыл глаза. Над ним улыбался Луцевич.

— О лежка…

— Вот и здрасьте. Я же говорил, что ты живучий. Заросло все сразу, как на инопланетянине! Салют, генерал!

Судских поежился, оглядевшись. Вокруг лежал снег на возвышенностях, а сам он голяком лежал в бурлящей купели, царапающей кожу острыми пузырьками газа. Его будто варили.

— Фу-у-хх, — выдохнул Судских.

Рядом с Луцевичем возник Тамура, а за его спиной появилось самое любимое лицо, естественное, не мозаичное, лицо Лаймы. Ему помогли выбраться из источника, его растирали махровыми полотенцами, и кожа, подобно поверхности, которая соприкасается с наждачной бумагой, светлела, розовела и наливалась жизненными соками.

— Парень, да ты лет на тридцать помолодел! — воскликнул Олег. — Лайма, ныряй в купель, а то он к молодухе сбежит.

— Не сбежит, — счастливо улыбалась Лайма. — Он привороженный.

Как в продолжающемся сне, Судских воспринимал перемещения. Из Долины гейзеров — вертолетом, в Петропавловске ожидал знакомый самолет Гречаного, переговоры с атаманом в далекой Москве, радостные восклицания. Он одурел от счастья, рукопожатий, улыбок; хмельным гудением в голове воспринимался гул турбин, и только голос командира вернул ему реальность:

— Внимание. Придется делать незапланированную посадку в Тюмени. Пристегните ремни.

Лица окружающих потеряли улыбки. Луцевич отправился к пилотам.

Когда он вернулся, его встретил немой вопрос: что случилось?

— Неприятности в Зоне. Обитатели потеряли контроль над радиацией. Для нас, грешных, опасности нет, а они обречены.

И будто въелась в кожу отвратительная пыль, занесенная сюда непонятной бурей. Слова Луцевича никого не успокоили.

Самолет закончил снижение и, ударившись шасси, побежал по тверди. В иллюминаторы, кроме редких аэродромных огней, ничего не видно, темень. Только почудилось Судских, будто приподымается полог неба у дальней кромки: голубой цвет менялся неуловимо на синий, синий — на фиолетовый.

— Там сидит фазан, — сам себе сказал Тамура, но все услышали и, кажется, поняли его печаль.

Они спустились на землю и, как по команде, обратили лица в одну сторону, где сполохами северного сияния менялись цвета у края неба, только не в северной стороне, а значительно южнее.

Подобно поспевшему до багровой кожуры яблоку, налился край неба густой кровью, и вдруг ярчайший снег стал быстро выползать из-за этой багровости, Светлело быстро, как днем в тропиках, и заметно потеплело. Они недоуменно оглядывались, к ним спешили сотрудники аэропорта, сбегались пассажиры других рейсов, будто здесь их спасение, и не вспышка тревожила их: на посадку заходил самолет, абсолютно черный среди ярчайшей видимости.

— Фотоэффект и, как следствие, галлюциноз, — первым опомнился Луцевич. — Без паники, друзья, успокойтесь!

Самолет приземлился, как обычно, пробежал положенное расстояние и замер на рулежке. Обычный, стандартный цвет фюзеляжа с отчетливой надписью: «Российские авиалинии». Никто не успокоился, ожидая другие непонятные превращения. Испуг блуждал среди них.

Командир их самолета спустился наконец по трапу. Он держал связь с Москвой.

— Что там? — спросил Луцевич.

— Конец Зоне…

Небу постепенно возвращался обычный цвет ночи в крап-ках звезд, огни аэропорта стали освещать свое пространство.

— Есть жертвы?

— Нет, — ответил пилот Луцевичу. — Эффект от вспышки потрясающий, но жертв нет. Ни у нас, ни в Европе.

— Я думал, будет землетрясение, — промолвил в тишине Тамура.

— Ни слова об этом. Пока все спокойно.

— Не так страшен черт, как его малюют, — вернулась к Луцевичу его неунываемость.

— Он собирается лететь, — сказал Тамура.

«Лиловый — к большой воде», — подумал Судских, но смолчал. Сбоку прижималась Лайма. Ее прикосновение успокаивало лучше любых слов. Защитник он, мужчина в конце концов? Еще и помолодевший…

— Да. Продолжается. Ценой своих жизней обитатели Зоны спасли планету. Все вернется на круги своя.

— Так уж и все? — не исчезла настороженность. — Я не ребенок, Игорь. Скажи, ты много знаешь, будет наш малыш жить в спокойном мире? Кончится наконец вражда на планете?

Он не стал говорить ей о грядущем потопе. Зачем сейчас поминать унылую капель, тенеты мороси? И бог знает, случится ли он…

— Эй, командор, — окликнул его Луцевич. — Заснул, что ли? Дальше летим!

конец