Набат
- Автор: Александр Гера
- Жанр: Политический детектив / Альтернативная история / Триллер / Детективная фантастика
- Дата выхода: 1998
Читать книгу "Набат"
3 — 12
Толмачев первым заметил изменение цвета кожи Судских. И не это было удивительным, а другое: каждые четыре дня он розовел, бледнея постепенно, и снова розовел. Каждые четыре дня профессора Луцевича ставили в известность, он приезжал, однако чуда не происходило. Подобно заре, цвет кожи постепенно бледнел и на третьи сутки принимал обычный восковатый оттенок, чтобы утром четвертого дня стать розовым.
Луцевич пожимал плечами и уезжал. Симптомов пробуждения не было, кроме непонятных этих.
Как правило, ограниченные люди недоверчивы, и Толмачев стал искать подвох, а не исследовать симптоматику. Вышло, что изменение цвета кожи приходится всякий раз на ночное дежурство Сичкиной.
— Сичкина, — прищурившись, допрашивал он, — почему именно ваше дежурство знаменательно?
Женя Сичкина за себя умела постоять. Будь Луцевич на месте Толмачева, она бы принялась мямлить, краснеть и в конце концов плакать, а Толмачев ни в один из разрядов мужчин по ее классификации не входил, и она отвечала кратко:
— Есть дежурный врач, его и спрашивайте.
Дежурный врач обычно спал, если не случалось происшествий, поэтому отвечал также уверенно:
— Все в норме. Приборы регистрируют, мы отслеживаем.
И демонстрировал контрольные ленты.
Ничего не добившись, Толмачев все же сделал вывод: Сичкина знает причину. Однако доказать не мог. Пусть Луцевич думает…
Зато каждое утро после дежурства Женя Сичкина могла видеть обожаемого профессора. Влюбленность не проходила. Мужчины у нее не переводились, естество требовало, а обладать богом оставалось мечтой желанной.
Потихоньку стал о чем-то догадываться и Луцевич, приехав в очередной раз через четыре дня. Внимательно посмотрев на медсестру, он ничего не сказал, а Сичкиной позже пришлось пить валерьянку.
Еще раз Луцевич исследовал каждое показание, все диаграммы, осмотрел участок головы, откуда выводили злополучную последнюю пулю, и ничего сверхважного не нашел, но велел подготовить для себя уголок. Каждое четвертое дежурство он будет оставаться в реанимационном блоке вместо врача.
Женя Сичкина задохнулась от соблазнительных картинок совместных дежурств. Она добилась-таки своего!
— Женечка, вы скрасите мое ночное бдение? — спрашивал Луцевич, разглядывая вены на руках Судских. И ладно, что так, иначе бы ей потребовался нашатырь, и, возможно, не видать тогда Сичкиной прелестных картин наяву. Она почти прошептала в ответ:
— Все бдения, Олег Викентьевич.
— Думаю, достаточно будет одного.
Сичкина чуть не умерла.
— Вот и чудненько, — произнес Луцевич. То ли вены Судских ему понравились, то ли покорность медсестры. — А дежурить мы с вами будем очень интересно, — продолжил Луцевич, и Женя сомлела от сладостных картин. Луцевич выпрямился и повернулся к Сичкиной. — Никакого секса. А страдать будем оба.
— Как страдать? — не смогла сдержаться Сичкина. — От любви?
— От нервов. Как все болезни. Один сифилис от любви.
— Я порядочная женщина! — вспыхнула Сичкина: созданный мир соблазнительных утех рушился на глазах.
— Не сомневаюсь. Только в нынешнем мире творятся чудеса. Вот, к примеру, последний случай. Юноша загибается от СПИДа, хотя девственник и даже импотент.
— Как же это? — испугалась Сичкина. Ей всегда было жаль недолюбивших и не любивших вообще.
— Никто не знает. Однако выяснилось, папаша был изрядный ловелас и премерзко обращался с женщинами. Женский батальон в полном составе взывает о мщении и сыплет проклятия на голову папани. Оральный, выходит, способ заражения. С небольшой разницей.
Сичкина разницы не уловила, но едва устояла на ногах. Слава Богу, Луцевич вернулся к Судских и не заметил перемены в Сичкиной.
— Как там, Игорь Петрович, не пора ли нам пора то, что делали вчера? — воззрился он в лицо Судских, ожидая ответной реакции.
— Тогда пошли, — сказал Судских, будто они вели перед этим долгую беседу.
Профессор округлил глаза, Сичкина свои закрыла. Ей стало плохо.
— Куда? — спросил Луцевич, преодолев недоумение.
— Тебе виднее, — ответил Судских. — Пошли к твоим гуриям, коль Всевышний, как ты говоришь, не препятствует этому. А к нему?
Сичкина ойкнула.
— К нему еще рано, — отвечал Луцевич. — Сам позовет.
Луцевич понял: Судских разговаривает с кем-то в ином мире, и от него, реального, требуется дать точный ответ, чтобы не взбеленились самописцы приборов и процесс восстановления шел естественным путем.
— Он сам нас найдет, — решился Луцевич.
После этих слов наступило заметное облегчение для всех. Судских больше не говорил. Луцевич уяснил картину и был доволен, а Женю Сичкину перестало трясти.
— Женечка, вы расскажете мне, о чем вы беседовали с Судских? — подступился к медсестре Луцевич.
— Клянусь, Олег Викентьевич, ни о чем мы не говорили, — защищалась Сичкина. По обыкновению, Луцевич просил оставлять его один на один с Судских, лишь сегодня он специально оставил медсестру, почему и разговор складывался откровенным.
— Тогда чем занимались? — как о прогулке спросил Луцевич.
— Ничем, — стояла на своем Сичкина.
— А все же?
Женя собрала всю свою решимость:
— Если проводите меня домой, тогда расскажу. Для науки это важно.
Луцевич другими глазами посмотрел на нее и сделал вывод: влюбленную женщину ожесточать нельзя, иначе Судских не жилец.
— Что ж, — решился и он. — Если это важно для науки, я даже поднимусь к вам. Какой этаж?
— У нас скоростной лифт! — возликовала Сичкина.
— Вот и правильно, — уже без них промолвил Судских. — Пойдем, Тишаня, прогуляемся. Может, Его встретим… А ты видел Его?
— Единожды. Только в яви Его не увидать. Как сон это. Будто идешь по луговине, и вдруг выплывает пред тобой образ. Видеть видишь, а потрогать нельзя. И видеть Его можно живым только раз в жизни, в момент рождения души.
— Души?
— Души, — подтвердил Тишка-ангел. — Когда человек появляется на белый свет, его душа живет уже девять месяцев и Сущий присутствует в момент ее зачатия. Всегда. Не случайно древние народы считали день рождения человека с учетом девяти месяцев в утробе, а мать знает точно, когда ребенок зачат…
— А как Он везде поспевает? На земле в одну секунду рождаются тысячи душ.
— А зачем ему торопиться? — засмеялся бестолковости Судских Тишка. — Мы в Нем живем, Он в нас и всегда с нами, если мы не продали душу дьяволу. Ты бы, Игорь свет Петрович, о другом задумался: почему человеку отведено девять месяцев до появления?
— Процессы, думаю, такие нужны. Кроликам полтора месяца отведено, кошкам — три, человеку — девять, а слонам — того боле. Почему?
— Про слонов ты, княже, хорошо вспомнил. Стало быть, не человек самый-самый, а слоны?
— Тишка, давай рассказывай, чего томишь? — вслед за своим ангелом рассмеялся Судских.
— Расскажу, княже, слушай. Действительно, на земле одни слоны дольше человека вынашивают плод потому, что они остались жить после Потопа. Несколько изменились только. До Потопа женщина вынашивала дитя полтора года, так в древних ведических книгах было записано, и жил тогда человек лет под тысячу — это и в Библии есть. Потом изменилась сама жизнь, изменилась и наследственность.
— Генетический код, — подсказал Судских.
— Он самый, — поддакнул Тишка уверенно. — Наслышаны. И чтобы зародилась душа, заполнила все клеточки тела, стало хватать всего девяти месяцев.
— Получается, — озадачился Судских, — если случится новая катастрофа, мы превратимся в кроликов?
— Ты очень прав, княже, — серьезно подтвердил ангел. — Не допусти этого…
Они поднимались выше и выше по белесым ярусам. Светлело. Так высоко Судских еще не взбирался. Сердце предчувствовало необычное — предчувствие легкого сна, после чего все сбывается. Его ангел был рядом, за его спиной умилительно подрагивали крылышки, похожие на стрекозьи в теплом летнем мареве…
— Остановись! — прозвучал твердый голос.
— Ох ти мне! — присел от неожиданности Тишка.
Пред ними возник архангел Михаил в своем греко-римском облачении, и крылья его не в пример Тишкиным выглядели по-военному внушительно и крепко.
— Рановато засуетились, — строго произнес Михаил.
— Извините, — пробормотал Судских. — Мы прогуливались.
— Немножко, — добавил Тишка.
— Ты, малец, ступай в казарму, — обратился к нему Михаил, — ас ним я сам займусь.
— Началось, — с тоской прохмолвил Тишка.
— Что началось? — не понял Судских.
— Ариман нарушил условия, кончилось перемирие.
— Дьявол сошел на землю, — пояснил Тишка. — Битва грядет. Прощевай пока, Игорь свет Петрович. Остерегайся, но я завсегда рядом, если в беду попадешь, хоть и в ратники ухожу.
Судских подивился превращению легкокрылого ангела своего в ратоборцы: с мечом у пояса, на ногах поножи, панцирь на груди светлого металла, как и меч, прочный и даже крылья стали крепче.
— Не рассусоливай! — грубо напутствовал архангел Михаил, и Тишку будто ветром сдуло.
Едва он исчез, Михаил спросил строго:
— Что тебе надо от Всевышнего?
— Решать пора, вернуться или остаться.
— Так решил, в какую сторону?
Судских видел по лицу архангела, что ему явно некогда, а его ответ не готов.
— Я, кажется, чего-то еще не знаю, — ответил он честно.
— Не кажется. Это так. Пойдем. Времени в обрез. Пока Симон и Гавриил готовят ангелов к походу, я уступлю тебе. Пошли.
— Куда? — естественно, спросил Судских.
— Сам должен увидеть, во что Всевышний оценил раздвоение души. Тогда и делай вывод. А на будущее скажу, если без меня возвращаться будешь: ты можешь перенести свою встречу с Господом на следующий раз.
— Я не хочу на следующий раз.
— Помолчи. Не твоего ума дело. Тогда с тобой в этот раз не случится смерти. Что бы ни случилось.
Он говорил на ходу, и Судских вслед за ним спускался ниже и ниже по темнеющим с каждым шагом ярусам.
— Смотри, запоминай и ничего не спрашивай. Только со мной ты можешь пройти все ярусы и не подвергнуться притяжению нечистой силы. Тишка слаб, а ты подавно…
Судских припомнил слова Тишки: «Даже со мной нельзя туда попасть. Зело гадкие места».
Они прошли через галерею, где бывали с Тишкой. На миг он увидел лицо с затаенной усмешечкой и догадался: молчаливый маршал влачит свою судьбу дальше, и не освободиться ему от тяжкого груза. Много знал он, за многое ответчик… В галерее было темновато, лишь багровые блики вырывали из темени отдельные тени. На миг он увидел знакомый лысоватый череп, склоненный над огоньком.
— Владимир Ильич? — невольно воскликнул Судских.
— Я, батенька, — грустно ответил унылый человек в мешковатом костюме. — Сморчки вот подвариваю, лечусь…
Судских разглядел спиртовый примусок и кастрюльку-ма-нерку.
— У меня очень болит голова, а сделать хотелось бы еще много.
— А где ваши экстраврачи?
— Врачи? Меня еще в Швейцарии напичкали гадкими снадобьями, превратили в наркомана, я боялся говорить о главной, надеялся успеть и обмануть время.
— Сифилис?
— Кто придумал эту глупость? — возмутился он. — Я с пятнадцати лет импотент, последствие вульгарного онанизма, это не важно, а страдал я от наследственной нейроцирку-ляторной дистонии, и все об этом знали. Но я был одержим идеей, и всем это нравилось. Я сгорел от чрезмерного труда выглядеть сильным и здоровым. Голова болела всегда и теперь болит.