Дневник восьмиклассника

22 октября 1981 года

«Короче говоря, сразу в дневник не записал, как погуляли с Иринкой после фильма, а теперь уже и нет смысла возвращаться к делам давно минувших дней. Я даже не помню, почему не стал записывать, как мы с ней шли самой долгой дорогой, и несли всякую пургу. О! Вспомнил — вернулся домой совсем поздно, даже тренироваться не стал тогда, вот почему отделался парой строчек. А потом вообще как-то всё закрутилось, немного не до тебя было, дорогой дневник».

Ну да, довольно резко всё поскакало во вторник, когда Галинишна с урока литературы отправила к директору:

— Корчагин! — Встаю с места, жду продолжения.

— Корчагин, шагом марш к директору, прямо сейчас.

— А что случилось, Галинишна?

— Тебе виднее, Корчагин, что ты такого сотворил, что тебя напрямую к директору школы требуют. Совсем ты распоясался в этом учебном году. А я всё ждала, когда проявишь себя. В тихом омуте…

— Спасибо большое за веру в меня! Я не подведу!

Это очень удачно, что Прихожих позвал меня не в свободную минутку на перемене, а во время «окошка» в своём расписании. Серьёзные вещи не любят, когда их обсуждают на бегу, они обижаются и начинают мстить за такую непочтительность. Как я и надеялся, речь зашла о моей статье. О моей!

— Ну здравствуй, товарищ юнкор! Проходи, садись напротив — о как, в этой школе в директорском кабинете я еще не заседал.

— Здравствуйте, Олег Александрович! Что, получилось?

— А ведь да, получилось! — Глаза шефа лучились гордостью за себя, ну и за свою школу до кучи. — Письма пришли из журналов. Из «Техники — молодежи» еще в пятницу, но я не хотел тебя расстраивать раньше времени. А из «Моделиста» сегодня пришло. И я тебя поздравляю: они подтверждают готовность публиковать статью. Прислали запрос по тебе как автору и редакторские правки на утверждение. Что странно, утвердить должен не я, а ты.

— Это нормально, я же автор статьи. Порядок у них такой. Прошу прощения, Олег Александрович, а они не пишут, что пришлют кого-то к нам?

— Зачем?

— Есть такая практика. Дособрать материал, снимки сделать профессиональные, проверить факты…

— Вот чем ты мне нравишься, Корчагин, так это обстоятельностью своей. Вижу, что и почитал, и порасспрашивал взрослых про журналистскую кухню, молодец.

— Так я не просто так, собираюсь в журналистику идти. Если статью напечатают, будет моя первая публикация во всесоюзной прессе. Это ж какой плюс сразу мне как начинающему репортёру.

— Ха! Вот ты какой продуманный у нас, оказывается. А Галина Ильинична о тебе другое рассказывала. Мол, разгильдяй и лентяй, погнался за дешёвой популярностью у одноклассников. То песенки блатные поёшь, то дерешься. Дерешься?

— Так, а как иначе. Вы же тоже дрались в школе, Олег Александрович?

— Почему только в школе? Иначе было никак, времена были такие.

— Да уж, краем уха слышал про послевоенные годы. С нашими не сравнить.

— А вы не цените, балбесы.

— Это да. Сытые времена рождают слабых людей.

— Это кто сказал? Хорошо сформулировано.

— Это я Платона перефразировал. Он писал в своей «Республике» более широко: «Сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей. Слабые люди создают трудные времена».

— Цитаты — это наше всё. А применённые к месту, да ещё изречения правильных личностей, дак вообще непробиваемые аргументы. Выйдет из тебя журналист, вижу.

Видит он, да чего тут видеть, когда я сам Лихарев! Это ж какой талант нужен, чтоб после пединститута, да не в стольном граде, а во всеми богами проклятом и забытом Уссурийске осесть в Москве, сделать себе имя, авторитет, обеспечить семье стабильный доход! Да, я скромный, но в меру скромный, ровно настолько, чтоб не мешало в профессии.

— Олег Александрович, а «Техника» что ответила? Отказали?

— Сказали, что мы все большие молодцы, что партия и комсомол учат нас… Да чего я буду пересказывать, на сам читай. — Передо мной на стол легло письмо в фирменном редакционном конверте. В конверте оказался текст на несколько строчек. Ха, я такое сам могу написать, даже не читая присланную в редакцию статью. Уверен, что эту текстовку они шлют всем своим несостоявшимся авторам.

— Типовая отписка, даже не на наше письмо, а шаблонная.

— Правильно, Корчагин. Она и есть. Они обязаны отвечать своим респондентам, они и отвечают. Сидит у них какая-нибудь девочка под лестницей в чуланчике и своим намётанным глазом смотрит: подойдет шаблон в качестве ответа или надо что-то самой сочинять. Мотай на ус, юный корреспондент. А то ты думаешь, хлеб журналиста маслицем намазан со сгущенкой. А оно не так в жизни. Совсем не так. — Взор шефа устремился куда-то поверх моей головы сквозь стены и годы.

— Я еще раз прошу прощения, а из «Комсомолки» ничего не приходило?

— Хороший вопрос. Ведь да! Они же тоже обязаны как-то отреагировать. В нашем случае отсутствие реакции есть хорошо. Ну ты меня понял.

— Так точно, товарищ директор! Отсутствие новостей тоже хорошая новость. Да может, они сейчас как раз собирают на нас информацию. Кто такие, что за изобретение, можно ли в народ кидать.

— Всё верно. Им ведь наверняка еще и технические консультации нужны будут. Вдруг мы всё им наврали, и нет никакого кружка роллеров. Они же от техники очень далеки, они там все гуманитарии. Ты вот тоже в лирики подался.

— Нет, Олег Александрович, этот путь не для меня. Там слишком много желающих попасть с главного хода в храм литературы. Я решил сбоку зайти.

— Это как? — Директор с подозрением вперился в меня, видимо прикидывая, не сдам ли я на голубом глазу какую-нибудь коррупционную схему.

— Технарь, заводская многотиражка, вечерние или заочка на журфаке. С такой биографией мне все дороги будут открыты.

— Однако… Легких путей не ищешь, Корчагин. Раз ты настолько серьёзно всё планируешь, я даже пытаться что-то советовать не буду. Пусть у твоего отца голова болит. Короче, проект, как ты выражаешься, взлетел. Как минимум, «Моделист-конструктор» напечатает, если ты правки утвердишь. Пол-урока у тебя еще есть, иди! — Прихожих в своей резкой манере выпроводил меня из кабинета. — И не дерись! Хотя бы попытайся! — Донеслось мне в спину, когда я уже закрывал за собой дверь.

Ага, «не дерись». Сам-то не дурак был помахать кулаками, чувствуется. Да и не скрывает шеф этого, даже гордится до сих пор. А мы, значит, не дерись. Хрена там! Иду в класс и прикидываю — прямо сейчас вваливаться туда или обождать конца урока? Решаю, что лучше сейчас: тут и поиграть на нервах у классной можно, и показать, какой я исполнительный из себя весь и рвущийся к знаниям. Мол мне интересна русская литература девятнадцатого века.

На самом деле, кое-что да, можно почитать. Но не всё, очень не всё. Этого вашего Толстого откладывал до сорокета, причём вполне осознанно. Я почему-то прямо вот представляю себе, как Лев Толстой сидит в своём загробном царстве и плюётся желчью, плюётся и сквернословит на великом и могучем. Он пыхтел, сочинял серьёзную литературу для очень взрослых образованных, которые все нюансы будут прочитывать, пасхалки искать, загадки разгадывать, которые он по тексту рассыпал. А тут на тебе — первое в мире государство рабочих и крестьян заставляет четырнадцатилетних подростков читать его «Войну и мир», да еще сочинения писать по роману. Это как… как роскошную стриптизёршу лет эдак ближе к тридцати заказать на утренник в детский садик. Детишки такие сидят, угукают, чего-то там лепечут… А у неё растяжка минус десять, а то и все двадцать, все мышцы как у атлета, только красивше, и депиляция по всему телу от какого-нибудь кутюрье. Обидно же! Даже за деньги выступать перед такой публикой, и то обидно. Если ты Мастер, если тебе Маргарита шапочку вышила. А Толстой точно Мастер. А даже если он просто развоплотился и сгнил, и ни на кого не плюёт в загробном мире… Мне за него обидно. Стопудово не удержусь, напишу это всё в сочинении, прикрою грудью старика.

А Достоевский уже подустарел, слог у него архаичный и с излишней экзальтированностью. А Тургенев не умеет держать читателя, темпа не хватает в его романах. А Чехов — у Чехова сплошная чернуха и безнадёга. Он как Салтыков- Щедрин, только вместо черных красок серые использует. А Лермонтов… нет, Лермонтов норм. И пишет достаточно коротко, без накрутки авторских листов, не такой барыга, как Толстой. Кто там у нас остался? Пушкин с Гоголем? Сукины дети, обоим пятерки! Так и то — один душевно больной, другой на всех с пистолетом бросался аки Лермонотов.

— Галинишна, разрешите войти! — Я постарался никому не помешать своим возвращением, поэтому гаркнул в резко открытую дверь ровно в спину училке. Нарочно дожидался, подглядывая в щёлку.

— Ай! Корчагин! Ты что творишь?

— Директор школы велел мне не упускать возможность получить знания и вернуться в класс.

— Зачем он тебя вызывал?

— Что, прямо так и говорить?

— А у нас нет секретов от твоих товарищей. Правда, дети? — «Дети» оживлённо загукали как дети из моей фантазии про стриптизёршу или как шимпанзе на полянке. Видать, им уже осточертела тема урока, души требовали шоу.

— Оказывается, моими художествами заинтересовались Органы. Письмо на школу пришло.

— Из милиции? — По лицу Галинишны было сложно опять главное чувство, овладевшее ею. Тут и радость от грехопадения нелюбимого ученика, и опасение за лично её костлявый зад. Кто как не она пригрела на своей груди змея Корчагина?

— Не. Печатный Орган ЦК ВЛКСМ. Журнал «Моделист-конструктор» собрался печатать мою статью про наше техническое творчество.

— Урра-а-а-ааа!

— Ну-ка тихо! Это что такое! Он вам врёт в глаза, а вы и верить рады. — Классная только что расписалась в полном отсутствии у неё информации о движухе, творящейся в её классе и школе вообще.

— Что, Корчага, ответ пришёл? Мы победили! — Крики пацанов явно грозили сорвать урок, вернее оставшуюся половину.

— Парни, Учительница сказала, что я всё наврал. Ей виднее. Так ведь, Галина Ильинична? Мы с директором пол-урока сидели друг напротив дружки в его кабинете и врали. Чем еще заняться-то?

— Ты мне не дерзи, Корчагин! Это еще надо проверить.

— Гусев, не дерзи! — Послышалось откуда-то из задних рядов. Получилось очень похоже, прямо как в фильме про личинку Терминатора.

— Может я уже сяду? А то чего стою тут, народ провоцирую. А вы потом скажете, что Корчагин, разгильдяй и лентяй, снова гонялся за дешёвой популярностью у одноклассников.

— Даже так? — Подняла бровь классная. — Садись.

Похоже, она поняла, что во взглядах конкретно на меня у шефа создалось совсем другое мнение. А и не удивительно, когда два мужчины садятся за стол переговоров, они могут не договориться, но друг друга более-менее поймут. Как минимум мотивы собеседника. А про женщин нам-мужикам никогда ничего непонятно. Может, я льщу себе, может директор никакого мужчину и личность во мне еще не разглядел? Тогда он очень хороший педагог и политик, ввел меня в уверенность, что у нас взаимовыгодное партнерство, а не сюсюканье с ребенком.

'После урока у нас с пацанами было что обсудить, да и девчонкам было интересно. Поэтому и возникла странная ситуация, когда у окна в широком школьном коридоре сформировался круг из мальчишек, а вокруг него второй — из наших одноклассниц. Девушки были в теме производства роликов, наблюдали процесс обкатки, но чтобы их одноклассник написал в настоящий всесоюзный журнал? Да не письмо, а целую статью? Да еще ответ пришёл, что собираются печатать? Не может быть такого! Такое только в кино показывают, где все школьники идеальные, ходят чистенькие, говорят понаписанному и питаются светлыми коммунистическими идеями. А как только кто не в тему вякнет — это значит хулиган, преступник и конченый тип. И такому персонажу одна дорога — в тюрьму. Или наоборот — раскаяться и пойти на бандитский нож, закрывая собой комсомолку. Вариантов, где барыга или аморальный тип живёт долго и счастливо в советском кино и литературе не имеется.